— Чё-чё, — горестно вздохнул дружинник, — проигрывает пока наш Чурила.
— Как проигрывает? — схватился за голову Никита.
— А так! Одел вчера Чурила сапоги золотом расшитые, носы острые носами, загнутые кверху. Каблук высокий — воробьи под ним пролетают! Эх, мне бы таки сапоги, — мечтательно произнес дружинник.
Но Кожемяка не дал ему всласть помечтать:
— Дальше сказывай!!!
— Дюк в лаптях вышел и выиграл!
Никита беззвучно, словно рыба, открывал и закрывал рот, а рассказчик пояснил:
— Лапоточки — то не простые, из семи шелков оказались плетёные, самоцветами украшенные, да еще и со свистом! Так-то! Вот сегодня посмотрим кто кого! Вон, смотри быстрей, начинают!
Двое поединщиков стояли друг напротив друга. Они уже упрели в тёплых куньих шубах. День выдался на редкость жаркий. Окинув противника оценивающим взглядом, Чурила начал первым. Он прошелся вдоль ряда зрителей, поворачиваясь то одним боком, то другим, чтобы все могли оценить качество меха и покрой дорогой шубы. Мех блестел в ярких лучах солнца. Зрители заревели, поддерживая Чурилу. Чурила повернулся к зрителям лицом, демонстрируя застёжки на шубе. Они были выполнены искусным мастером из золота в виде фигурок влюбленных: девушки и парня. Когда их застегивали, влюбленные обнимались, при расстёгивании — целовались. Чурила пощелкал для пущего эффекту необычными застежками, чем вызвал одобрительные крики толпы и отошел в сторону. Себя он показал. Наступил черёд Дюка. По богатству меха и покрою шуба Дюка ничем не уступала, но толпа встретила галицкого гостя оскорбительным свистом. Дюк на свист даже ухом не повел, вальяжно прохаживаясь перед толпой зевак. Наконец, он продемонстрировал зрителям свои застёжки. Пуговки делал не менее искусный мастер. Они были выполнены из платины в виде сказочных зверей с изумрудными глазами, а в петельках лютые змеи. Послышались выкрики из толпы:
— У Чурилы лучше! Гоните Дюка в шею!
Дюк улыбнулся, достал из кармана миниатюрную плёточку и стеганул ей по застёжкам! И… Звери заревели с такой силой, что от громкого звука первые ряды зевак свалились наземь, а змеи засвистали так, что заложило уши. Владимир потемнел лицом: всем стало ясно, что Дюк выиграл и на этот раз.
— Ну!! — заорал во весь голос Дюк. — Еще соревноваться будем? Может, лошадей сравним, упряжь!! Я готов! Всё равно вам, оборванцам голозадым, не сравниться с богатством галицким!
Он засунул в рот два пальца и оглушительно свистнул. На зов хозяина, распугав толпу зевак, примчался чалый жеребец. Конь был хорош, но еще лучше была сбруя. Дорогое седло, отделанное скатним жемчугом. Попона оторочена тремя строчками: первая — из красна золота, вторая — из чиста серебра, третья — медью-казаркою, что дороже серебра и золота, да и подороже скатнего жемчуга будет.
Владимир с трудом справился с клокотавшей яростью. Он заставил себя спокойно спустится с крыльца и подойти к Дюку.
— Богата земля Галицкая! — громко сказал он, пристально глядя Дюку в глаза. — Я понял и запомнил это! — прищурившись, недобро усмехнулся Владимир. — Скоро посмотрим, сможет ли богатый Галич-град прокормить мою дружину?
Дюк посерел.
— Да и еще одно! — продолжил Владимир, срывая с шеи ближайшего боярина тяжелую золотую гривну, — запомни, дурень галицкий, и детям своим расскажи, что золото не есть великая сила!
С этими словами он выдернул из ножен меч, и легко разрубил золотое украшение.
— На, — сказал он, протягивая Дюку половинки гривны, — на долгую память!
Князь развернулся и не торопясь поднялся на крыльцо. Дюк стоял ни жив, ни мертв, сжимая в руках разрубленную гривну. В воздухе повисло молчание. Вдруг в толпе кто-то несмело крикнул:
— Слава князю!
И толпа подхватила, пришла в движение. В воздух полетели шапки, шлемы. Люди славили мудрого князя, который оставил последнее слово за собой. Дюк, ошеломлённый такими словами, тихо вскочил в седло, пришпорил коня и исчез в облаке пыли. Кто-то дернул Никиту за рукав, отрывая от завораживающего зрелища. Кожемяка обернулся:
— Морозко, ты видел? — спешил поделиться увиденным Никита.
Но тот оборвал его на полуслове.
— Быстрей, пока князь здесь, а то потом не пробьемся!
— А я со всем этим, — Кожемяка развел руками, — и забыл совсем!
Они начали пробираться сквозь толпу поближе к княжьему крыльцу. Работая локтями, и отталкивая других страждущих, друзья, наконец, пробились к ступенькам крыльца, где были остановлены двумя дружинниками из теремной службы. На страже в этот день стояли известные в народе братья Эйты, усатый и бородатый. Они, скрестив копья, преградили друзьям дорогу.
— Куды прете? — прикрикнул один из них.
— Пусти! — напирал Кожемяка. — Дело у нас к князю! Важное!
Он вспомнил слова Добрыни, поднял указательный палец вверх, нахмурился и произнес:
— Дело государево!
Братья расхохотались:
— Какое — какое? Государево? Ща лопну со смеху! И где только славов таких нахватался? Оборванцы, а туда же, умничают! А ну, брысь отседова, пока взашей не погнали!
— А ну пусти, кому говоят! — вскипел Кожемяка, напирая на стражу.
Князь, услышав возню на крыльце, обернулся и недовольно бросил:
— Чего буяните? В порубе давно никто не сидел?
— Великий князь! — закричал во всю глотку Никита. — Мы от Добрыни с вестями, а нас пущать не хотят!
Владимир властно взмахнул рукой, и братья Эйты мгновенно убрали копья. Никита не удержался и показал стражам язык. Друзья быстро поднялись на крыльцо.
— Вот! — Морозко протянул князю кусок бересты. — Больше писать не на чем было!
Владимир быстро пробежался глазами послание, лишь изредка покачивая головой.
— Да! Плохи дела! — сказал он, задумавшись.
Затем подозвал к себе Претича, топтавшегося рядом. Коротко пояснил ситуацию. Претич кивнул головой и исчез. Князь, оторвавшись, наконец, от своих дум, с интересом вгляделся в лица парней.
— Постой! Не ты ли Кожемяка, купца Кожема младшой сын? — спросил он Никиту.
— Да, — расплылся в улыбке Кожемяка — то, что князь узнал его, было большой честью.
— Живой значит, здоровый? Обобрали, наверное? — участливо поинтересовался князь.
— Обобрали, но не в Царьграде, а здесь на Руси, — мрачно подтвердил Никита. — А в Царьграде в рабство продали!
Владимир потемнел лицом:
— Ромеи давно плюют на все наши договоры! Придется им напомнить! — сказал он зло. — Но сначала у себя порядок навести надобно! Грабят средь бела дня! А ты, бегом домой! Отец твой уже походом в Царьград собрался! Воев нанимает! Иди, обрадуй старика!
— Это я мигом! — просиял Никита.
— Постой, — остановил друзей князь, — дружок твой мне тоже знаком!
Морозко вышел вперед, чуть склонил голову в знак уважения.
— Как — же, — вспомнил Владимир, — Морозко! Надумал в дружину?
Парень отрицательно мотнул головой.
— К Белояну?
Морозко опять покачал головой.
— А чего в Киеве делаешь? — спросил князь.
— Со мной он, великий князь, я его в гости к себе пригласил! — вступился за друга Никита.
— В гости говоришь, — задумчиво произнёс князь, — это дело хорошее! Когда гость с понятием! — друзья поняли, что князь говорит о Дюке. — Спасибо за весть от Добрыни! А теперь идите, у меня дел невпроворот! — князь повелительно махнул рукой.
Друзья спустились с крыльца и подошли к Ругеру, держащему коней в поводу.
Никита вскочил в седло.
— Домой! — прокричал он, пришпоривая коня. — Не отставайте!
Словно на крыльях мчался Кожемяка к родному дому. Никита погонял коня, не обращая внимания на брань, несущуюся вслед. За очередным поворотом он чуть не сшиб наземь крепкого молодого парня. Паренёк оказался не из трусливых: крепкой мозолистой рукой он схватил повод, остановив на скаку взмыленного коня.
— С ума сошел?! — крикнул он возбужденному Никите. — Куды прешь?
— Да пошел ты! — крикнул Кожемяка, пытаясь оттолкнуть прохожего.
Но, приглядевшись, радостно воскликнул:
— Милонег!
Парень, которого Никита назвал Милонегом исподлобья посмотрел на седока. Но через мгновение его лицо расплылось в улыбке:
— Никита? Живой?
— А то? — Кожемяка спрыгнул с коня, и они обнялись как старые приятели. Милонег был внуком Людоты — лучшего кузнеца в Киеве, а может и на всей Руси. Отец Кожемяки, также как и дед Милонега, был вхож в княжий терем. Мастера на Руси всегда были в почете. На княжьем дворе Никита и познакомился с Милонегом. В тот день, разговорившись в ожидании отцов, друзья поняли, что у них много общего. Никита с раннего детства был приучен к тяжелому труду. Милонег сутками торчал в кузне, перенимая у деда секреты мастерства. Никита мял кожи, Милонег махал пудовым молотом. На пустые детские забавы времени у них не оставалось. Это обстоятельство сблизило ребят: они подружились. Годы бежали, ребята росли. Тяжелый труд шел им на пользу. И вскоре не было на подоле кулачных бойцов сильнее, чем Милонег с Никитой. Лишь друг с другом они никогда не вступали в единоборство. И влюбиться их тоже угораздило в одну девчонку, Ладу. Но тогда Никита понял, что он лишний. И не стал мешать счастью друга. И в Царьград Кожемяка попросту сбежал, пытаясь избавиться от душевной боли. И вот после долгой разлуки друзья наконец встретились.
— А уж думал, ты того…, - смущенно проговорил Милонег.
— Да ладно тебе! — оборвал его на полуслове Никита. — Заходи лучше вечером ко мне. И Ладу прихвати. Отметим возвращение. А сейчас извини, домой спешу — стариков не терпится обнять!
Они пожали друг другу руки.
— Ну, ты не теряйся, Милонег! — крикнул на прощание Кожемяка.
— Так не я же теряюсь! — ответил вдогонку Милонег, но Никита его уже не слышал.
Вот и родные ворота. С трепетом толкнул Никита массивную створку. Дверь тихо отрылась: смазана на совесть, никакого скрипа, отец за этим всегда следит. Даже сейчас… На освещенном утренним солнцем дворе уже суетились люди: каждый на своем месте, каждый при деле.
— А ну, посторонись! — крикнул Кожемяке бородатый мужик, нагруженный стопкой свежевыделанных кож. — Ходют тут всякие, работать меша…, - не договорив, он поперхнулся, уставился на Никиту, словно на выходца с того света. Мужик пялился на Никиту покуда не споткнулся и не выронил из рук стопку кож.
— Жмых! Ты чего? — расхохотался Кожемяка. — Живой я! Вернулся!
— Жмых! — послышался из глубины двора сердитый голос. — Ты чего это расселся в пыли? И кожи бросил! Под ноги опять не смотришь?
Жмых лишь молча показал трясущейся рукой на стоящего воротах Кожемяку.
— Ну, чего размахался своими заготовками? По-людски сказать не можешь? Кто пришел-то?
Солнце светило Никите в спину, оставив его лицо в тени. Старик, прищурившись, долго вглядывался в лицо гостя, пытаясь его узнать, но из-за слепящего солнца ему этого не удалось.
— Здрав будь, добрый человек! — поприветствовал старик незнакомца. — По делу, али как?
— Отец! — выдохнул Кожемяка.
— Никита? — вздрогнул старик, узнав голос сына.
— Я, батя, я! — тихо сказал Кожемяка.
— Сынок! — голос старика задрожал, на глаза навернулись слезы. — Живой!
Кожемяка бросился к отцу, обнял его и оторвал от земли.
— Живой я, батя, живой! Не гневайся, товар я потерял, людей верных тоже не сберёг…, - он осторожно поставил отца на землю и бросился ему в ноги.
— Виноват, я…, - от волнения горло перехватило, и все слова куда-то разбежались из головы.
— Шут с ним, с товаром! — в сердцах крикнул отец, поднимая сына на ноги. — Ты для меня дороже любого товара, любых денег! Людей жалко, но такова жизнь!
— Бать, по Твердиле надо тризну достойную справить! Он мне жизнь столько раз спасал, что и…
Никита отвернулся, украдкой смахивая набежавшую слезу.
— Сынок! — старик с любовью посмотрел на возмужавшего сына, прижал его к груди.
Скользнув взглядом по все еще сидящему в пыли Жмыху, он весело крикнул:
— Чего, ты, дурья башка, сидишь? Быстро дуй к хозяйке, радостную весть ей передай: сын вернулся! Ну быстрей, пусть порадуется! Иссохла мать вся от горя, — обернувшись к Кожемяке произнёс старик, — как ты пропал, сама не своя!
Я к ней побегу! — рванул к дому Никита, но, словно что-то вспомнив, остановился и оглянулся в сторону ворот.
Хлопнув себя ладонью по лбу, он негромко выругался. Как же он мог про друзей забыть? Морозко с Ругером давно стояли подле ворот, держа коней в поводу.
— Отец, познакомься с моими друзьями! — громко сказал Никита и махнул им рукой, приглашая войти. — Без них я может и не добрался бы до дому!
Старик с интересом оглядел попутчиков сына.
— Друзья моего сына мне как родные! — тепло сказал он. — Проходите, гости дорогие!
— Эх! Здорово-то как! — зевнул Кожемяка, падая на мягкую перину. — Красота! Рай!
Уже седмица минула с тех пор, как друзья переступили порог дома Кожемяки. За эти дни они отъелись, отоспались, нагуляли жирку. В день приезда сына старый Кожем устроил грандиозный пир, не хуже княжьего. Столы с угощением выставили прямо во дворе, чтобы каждый прохожий мог разделить с ними радость. Все повторилось и на второй день, и на третий. Затем парни просто отдыхали, били баклуши, одним словом, набирались сил после долгой дороги. Ругер на удивление быстро освоился, начал натаскивать охрану купца: после гибели Твердилы этим заниматься было некому. Торговля кожами шла споро: их с удовольствием покупали и северяне, и вятичи, и кривичи, и еще незнамо где. Многочисленные обозы требовали хорошей охраны. Неудачная поездка в Царьград была тому подтверждением. Поэтому Кожем, не долго думая, предложил Ругеру остаться у него. Тот с радостью согласился. Так все и шло по накатаной, пока однажды Морозко, укладываясь спать, не сказал Никите:
— Никита! Я завтра с утра ухожу!
— Куда? — изумился Кожемяка. — Только-только отдыхать от долгой дороги начали, а ты уходить собрался!
— Дело у меня, иль ты забыл?
— Ты все рог добыть мечтаешь? Плюнь ты на него! Все равно счастья на всех не хватит!
— Думай, как знаешь, — Морозко отвернулся к стене, — а я спозаранку ухожу!
— Постой, не пори горячку, — приподнялся с подушек Никита, — я обещал тебе помочь, помогу. Завтра переговорю с отцом! И вообще, — Кожемяка спрыгнул с мягкой перины и в возбуждении начал ходить по горнице, — я с тобой пойду!
— Зачем? — удивился Морозко, поворачиваясь лицом к другу. — Это только мое дело!
— Ты мне друг? Друг! — резко заговорил Кожемяка. — Ты меня в трудную минуту не бросил! А я что хуже? Давай — ка сейчас спать, а завтра обсудим все с отцом. Утро вечера…, - уже мягче сказал он, рухнув обратно на лебяжью перину, заботливо постеленную матерью.
Через мгновение до Морозки донесся мерный храп. Под это громкое сопение Морозко долго не мог уснуть. Он лежал, вспоминая Силиверста, свое обещание, дорогу в Киев. Постепенно мысли Морозки закружились в веселом хороводе, и он незаметно уснул. Утром, едва только петухи пропели свою победную песню, Морозко вскочил с лежанки.
— Никита! — позвал он товарища. — Никита вставай — утро на дворе!
— У-у-у! — промычал с закрытыми глазами Кожемяка. — Еще немного!
— Никита! — повысил голос Морозко. — Ты обещал!
Кожемяка с трудом приоткрыл один глаз:
— Давай чуть попозже, какая разница?
— Большая! — отрезал Морозко. — Если сейчас не встанешь, я ухожу!
— А, ё-моё! — ворчал, поднимаясь, Кожемяка.
Но, увидев испепеляющий взгляд друга, он поспешно добавил:
— Да встал я уже, встал! Позавтракать-то хоть можно?
Мать Кожемяки быстро собрала на стол и поинтересовалась:
— Чего же это вы, дитятки, в такую рань поднялись? Спали бы себе, а сынок?
Никита неопределённо махнул рукой: нужно мол. Они быстро поели и вышли во двор. Несмотря на ранний час, старый Кожем уже был на своем месте: приглядывал за работниками. Завидев издали друзей, он негромко окрикнул их:
— Че, надоело баклуши бить?