– Этого не произойдет, если мы будем делать то, что он нам говорит. Я должен узнать, как первым его уничтожить, как изгнать его. Тем не менее, мы должны подчиняться ему и помогать искать двенадцать его собратьев.
– Я могу сделать лишь одну вещь, чтобы помочь вам. Подождите минутку.
Она с трудом поднялась со своего стула и побрела по кафельному полу, к кухонному шкафу. Открыв дверцу, она пошарила среди консервных банок, кувшинов и коробок и наконец достала маленькую баночку с напечатанной на ней известной маркой французских таблеток от кашля. Она принесла ее к столу и аккуратно открыла крышку.
Я заглянул внутрь. Там не было ничего, кроме кучки серого порошка.
– Что это? – спросил я ее.
Она закрыла крышку и передала баночку мне.
– Говорят, что это пепел одежды, которая была на Христе, когда его распяли. Это самая сильная реликвия, которая у меня есть.
– Что она сделает? Она защитит нас?
– Я не знаю. Некоторые реликвии имеют действительно магические свойства, а некоторые – просто обман. Это все, что я могу сделать. Это все, что я могу вам дать.
И она отвернулась; глаза ее были наполнены слезами. Я не знал, как ее успокоить. Опустив в карман баночку с пеплом, я допил свой кофе. Часы пробили восемь; я знал: если мы хотели успеть на утренний паром в Нью-Хейвен, мы должны были спешить.
На лестнице, с чемоданчиком в руке, показалась Мадлен. Я встал из-за стола, взял у нее чемоданчик и на прощание нежно похлопал Элоиз по плечу.
– В чем дело? Почему Элоиз плачет? – спросила Мадлен.
– Она знает об отце Энтоне. И она боится, что то же самое случится и с тобой.
Мадлен склонилась над старой женщиной и поцеловала ее.
– Не беспокойся, – сказала она. – Мы ненадолго. Мистер Мак-Кук за мной последит.
Элоиз печально кивнула.
– Поедем, – сказал я, – а то можем опоздать.
Мы вышли на двор, и я погрузил чемоданчик Мадлен в багажник «Ситроена». Как мокрая вуаль, на нас опускался слабый снег. Нам оставалось забрать еще лишь один предмет багажа – средневековый сундук из подвала дома отца Энтона. Мы с Мадлен залезли в машину, и я завел двигатель. По узким и заледеневшим дорогам, сопровождаемые назойливым гудением печки и писком ерзавших взад-вперед дворников, мы направились обратно.
Хотя французы поднимаются рано, к тому времени когда мы добрались до дома отца Энтона и остановились на переднем дворе, деревня все еще казалась необитаемой. Выйдя из машины, я открыл дверь для Мадлен.
– Зачем мы здесь? – спросила она.
– За дьяволом, – ответил я хмуро. – Мы забираем его с собой.
– Забираем его с собой? Я не понимаю.
– А ты просто иди и помогай мне. Я попозже расскажу тебе, что все это значит.
Мадлен подняла голову и посмотрела на дом. Она могла видеть разбитое окно спальни отца Энтона, развевавшиеся с хлопаньем шторы.
– Отец Энтон там? И Антуанетта?
Я кивнул.
– Мы должны спешить. Как только мы уедем, дьявол подожжет дом.
Мадлен перекрестилась.
– Мы должны вызвать полицию, Ден. Не можем же мы допустить, чтобы это произошло.
Я схватил девушку за запястье и потащил к дому.
– Ден, мы обязаны! Я не могу позволить оставить отца Энтона вот так!
– Слушай, – сказал я резко. – У нас нет другого выбора. Если мы не будем делать то, что говорит нам Элмек, то умрем, как и они. Ты можешь это понять? И, кроме того, это и у отца Энтона единственный шанс выжить.
Открыв ключом тяжелую парадную дверь я толкнул ее внутрь.
– Что ты имеешь в виду? – произнесла девушка. – Он мертв. Какой у него может быть шанс?
Я посмотрел ей прямо в лицо.
– Потому что я заключил сделку. Если мы поможем Элмеку найти двенадцать его собратьев и все они вызовут демона Адрамелека, тогда Элмек попросит у него воскресить отца Энтона и Антуанетту к жизни.
– Ты, конечно же, этому не веришь? – Мадлен пристально смотрела на меня.
– А чему мне еще верить? Я видел дьявола, Мадлен. Я видел его собственными глазами. Я видел Антуанетту, утыканную ножами. Я видел отца Энтона, распотрошенного, как говяжья туша.
– О, Господи, – сказала она тихим, тревожным голосом, – я не могу этого вынести.
– Ты должна. Ну же, пошли.
Мы прошли по полированному паркету гулкой передней. Я снял с крючка ключ, открыл подвальную дверь и провел Мадлен вниз, в пахнувшую плесенью темноту. Возле нижней ступеньки лестницы я наткнулся на фонарь и включил его.
Обшитый медью и свинцом сундук ждал нас. Это был старинный, с поблекшей краской прямоугольный ящик, запертый на три медных крючка. Наверное, ему было сотен шесть или семь лет; он был украшен медными инкрустациями, изображавшими лошадей, всадников в шлемах и геральдические лилии.
– Это он? Дьявол там? – прошептала Мадлен.
Я кивнул.
– Тебе придется помочь мне его поднять. Как ты думаешь, ты справишься?
– Я многие недели дою коров и убираю навоз. Думаю, что я достаточно сильная.
Полные дурных предчувствий, мы приблизились к сундуку и встали рядом с ним. Затем обеими руками взялись за изогнутые ручки и медленно оторвали его от пола подвала. Он был ужасно тяжелым, – весил, наверное, фунтов сто двадцать, – и нам пришлось тащить его к ступенькам волоком. Потом, ступенька за ступенькой, мы поднимали сундук вверх, пока не достигли передней.
Нам потребовалось минуты три или четыре, чтобы выволочь эту тяжесть из дома на двор. Я открыл заднюю дверь «Ситроена», но не успел передвинуть свои собственные ящики, чтобы поместился сундук, когда услышал голос Мадлен.
– Смотри! Ты только посмотри на это!
На том месте, где стоял сундук, снег таял. И ни одной снежинки не опускалось на его крышку, словно они в страхе избегали нашей нечистой и злобной ноши.
– Последний рывок, – сказал я сухо, и мы подняли сундук в багажник «Ситроена». Я посмотрел на часы. Если бы мы поехали по Национальной магистрали из Канна, то часа через три мы смогли бы быть в Дьеппе. Я захлопнул и запер на ключ багажник, и мы забрались в машину и расслабились в своих сиденьях.
– Ты не обязана в этом участвовать, если не хочешь, – мягко сказал я Мадлен. – Я хочу сказать, что если ты в самом деле не веришь, что этот дьявол причинит тебе вред, то ты можешь рискнуть и остаться дома.
– Что ты имеешь в виду?
– Я не уверен, – пожал я плечами. – Но мне всегда казалось, что любой дьявол имеет ровно столько силы, сколько ты готов ему дать. Если бы мы не боялись Элмека, то, возможно, он не смог бы причинить нам вреда.
Мадлен покачала головой.
– Я верю в этого дьявола, Ден. Я верю в него еще дольше, чем ты. И, к тому же, я сама заварила всю эту ужасную резню, так что я думаю, что мой долг – пройти через это.
– Это – твой выбор, – сказал я и включил зажигание. Я вырулил с занесенного снегом двора и поехал по холодным и пустым улицам Понт Д'Уолли, глядя в зеркало на тусклый средневековый сундук, а также высматривая, не поднимался ли уже дым над домом священника. Но сундук оставался тихим и не открывался, а всего лишь через несколько минут езды по продуваемым всеми ветрами дорогам деревня скрылась за деревьями и холмами, так что я так и не увидел в действии необыкновенных сил Элмека.
– Прости меня, Ден, – промолвила Мадлен. – Если бы я только знала.
– Мы все равно их побьем, – сказал я ей. – И Элмека, и Адрамелека, и всю эту чертову команду.
Но когда я снова взглянул на злобную махину старинного сундука, во мне уже не было такой уверенности; и я даже не мог предположить какие ужасные зверства уже замышлял его кошмарный обитатель.
Впереди на велосипеде замаячил торговец луком, и я гневно ударил по клаксону.
– Cochon![40] – крикнул тот. И я видел, как он, исчезая из вида в снежной завесе, потрясал своим кулаком.
Дьепп был таким же мрачным и унылым, как и любой порт на побережье пролива, и мы остановились только раз, исключительно для того чтобы поменять немного французских франков на английские фунты, – на центральной площади, вымощенной булыжником. Время приближалось к ленчу, и нам повезло, что мы успели попасть в банк до его закрытия: во Франции очень серьезно относятся к ленчу. Затем, мимо разбросанных вокруг маленьких кафе, туристических пассажей и баров, с названиями вроде «Англичанин» или «Черчилль», где однодневные британские туристы просаживали свои последние несколько франков на самое обычное вино, мимо кранов и доков, мимо сваленных в беспорядке ящиков и чемоданов, – мы ехали к парому, и наконец, когда повернули за угол, увидели черно-белое судно, с выкрашенной красной краской трубой и бледным, цвета зеленых щей, флагом Ла-Манша.
Я купил билет, и, прежде чем наш «Ситроен» покачиваясь съехал по металлическому пандусу в недра судна, мы провели двадцать минут в нервном ожидании нашей очереди. Оставив машину среди теснившихся «Мерседесов», «Ауди» и «Рено», мы поднялись на верхнюю палубу, чтобы провести там три с половиной часа путешествия через пролив в Нью-Хейвен, – одного из скучнейших морских вояжей.
Мы зашли в ресторан, чтобы отведать лукового супа и телятины с застывшей подливкой, слушая при этом барабанную дробь двигателей и наблюдая, как поднималось и кренилось море за изъеденными солью окнами.
– Ты очень спокоен, – сказала Мадлен.
– Я думал о прошлой ночи, – ответил я, промокнув губы кусочком зачерствевшего французского хлеба.
– Это было действительно ужасно?
– Я оцепенел от страха, если хочешь знать.
– Думаешь, мы сможем его изгнать? – Она посмотрела в окно. – Ты думаешь, есть какой-нибудь способ?
– Ну, может быть, его преподобие Вудфол Тейлор знает ответ на этот вопрос, – если его преподобие Вудфол Тейлор еще жив.
– О, Господи, я надеюсь, что это так.
Принесли мясо и целый выбор перевареных овощей. Хорошо, что у них хоть было приличное вино – бутылка дорогого и крепкого «Марго», от испарений которого меня чуть было не бросило в сон. Я ел, потому что был голоден, но каждый кусок казался словно бы бальзовым деревом.
– А мы не могли бы просто выбросить сундук за борт? – спросила Мадлен.
– Полагаю, что могли бы, – ответил я, потягивая вино. – Но я не думаю, что дьяволы тонут. А ты? А что, если он убьет нас до того, как мы его выбросим? Или после того? И помимо всех этих проблем, нам бы, вероятно, помешал экипаж. Я думаю, они не очень любят людей, которые кидают за борт какие-то странные ящики.
Мадлен отложила вилку, хотя едва притронулась к своей телятине.
– Ден, – сказала она, – я боюсь.
– У тебя есть на это полное право.
– Нет, Ден, я хочу сказать: очень боюсь. Как будто должно случиться что-то ужасное.
Я смотрел на девушку поверх краешка своего стакана с вином; мне нечего было сказать. Я не мог притворяться, что все идет к лучшему, потому что все это выглядело так, что будет только еще хуже. Я не мог даже притворяться, что у меня есть план выхода из этих трудностей. Все что я делал – это тянул время, не имея возможности отделаться от ужасного понимания, что Элмек, очевидно, в любом случае пожертвует нас обоих Адрамелеку. Зачем ему хранить свое обещание, если он в любой момент, когда захочет, может разрезать нас на кусочки, и мы будем бессильны что-либо сделать? Судно продолжало свой мерный бег; ножи и графины, стаканы и пепельницы – все вибрировало, дребезжало и звякало в несмолкаемой кантате.
Потом мы стояли у парапета и наблюдали, как по левому борту появлялось белое пятно Англии – семь меловых утесов, которые называли Семь Сестер, постепенно спускавшихся в западном направлении, к Сифорд бич и гавани Нью-Хейвен. Паром развернулся задом наперед, направляясь кормой в узкий вход в гавань, и едва понятный голос по-французски попросил нас, по внутренней связи, вернуться в свои машины.
Чувствуя страх и подавленность, мы спустились на палубу, где располагались автомобили, и неохотно присоединились к нашему адскому грузу. Ожидая когда откроются двери кормы, мы оба молчали, ни разу не обернувшись на мрачный средневековый сундук, в котором приютился дьявол. Мне было невыносимо находиться внутри этого судна, как будто бы тонны металла давили на меня сверху. Наконец нам махнули, чтобы мы выезжали, и по пандусу мы поднялись на причал. На улице стоял светлый безрадостный день и веял влажный морской ветер. Весело выглядевший таможенный служащий кивком головы подозвал нас к свободному смотровому отсеку; мы подъехали и остановились.
Мадлен открыла свое окошко и этот человек наклонился к нему. Он был непреклонно вежлив, что всегда бесило меня в британских офицерах таможенной службы: то же самое, что и в джи-эф-кей, где жующие жевачку леди в шерстяных пиджаках всегда настаивают, чтобы вы открыли все свои сумки.
– Как долго вы планируете оставаться в Англии, сэр?
– Я не знаю. В районе недели. Может быть две.
– Отдых?
– Да, верно.
Закрыв рукой глаза от солнечного зайчика из зеркала, он уставился в заднюю часть машины. Затем обошел ее со всех сторон и заглянул в мое окно. Сидя со спокойной и любезной, – как я надеялся, – улыбкой, я опустил стекло. По-видимому, я выглядел, как кот Сильвестр, когда в саду внезапно появляется приятель бульдога Твитти-Пайя: со стиснутыми зубами и болезненной ухмылкой.
– Знаете ли вы, что попытка контрабандного провоза животных в Объединенное Королевство – это серьезное преступление, сэр? – произнес таможенник.
– Да, я это знаю, – кивнул я, как идиот. – Что-то связанное с бешенством, правильно?
– Правильно, сэр. Не хотите ли вы теперь мне сказать, что находится у вас в том ящике?
– Ящике? А, вы имеете в виду этот сундук.
– Да, сэр.
– Ну, там всего лишь немного необычной всякой всячины. Я коллекционирую антиквариат. Там несколько книг. Пара статуэток. Всякая всячина.
Таможенник сделал пометку в своем блокноте и указал своей шариковой ручкой на боковой отсек, где уже тщательно осматривали «Мерседес» какой-то германской парочки. Он собрался уже что-то сказать, когда вдруг нахмурился, снова посмотрел на меня, потом вокруг, как будто что-то потерял.
– Все в порядке? – спросил я.
Он покачал головой, словно ничего не соображая.
– Да, сэр. Просто у меня было чувство, будто я собирался что-то сказать. И не могу вспомнить – что?
Я нервно облизал губы и посмотрел на Мадлен. Мы оба молчали.
– Хорошо, сэр. Приятного времяпрепровождения, – сказал таможенник и прилепил к лобовому стеклу «Ситроена» бирку. Я завел мотор и направил машину из порта, в город. Только когда скрылись из вида краны и суда, я позволил себе сделать выдох облегчения.
– Наверное, дьявол знал, что происходит! – прошептала Мадлен. Ты видел, что он сделал с памятью этого человека? Он очистил ее.
Я бросил быстрый взгляд на потускневший, свинцового цвета сундук, начиная чувствовать такое волнение из-за этого сундука, что моя кожа чесалась от воображаемого зуда, а правый глаз моргал в нервном тике. Я не мог осмелиться попытаться представить себе, как в действительности выглядело существо там внутри. Я достаточно видел в темноте спальни отца Энтона; наслушался шуршания его тела, царапанья его когтей, его сиплого, злобного голоса.
Мы бесцельно объехали Нью-Хейвен, город, который, так же как и Дьепп, едва ли мог успокаивающе повлиять на нас: низкие, красные крыши домов, выкрашенные бледно-желтым цветом ворота; склады и магазины.
– Что мы теперь будем делать? – спросила Мадлен.
– Я не знаю. Думаю, что найдем место, где остановиться.
Она посмотрела на часы.
– Думаю, что сначала мы должны попытаться найти, где живет его преподобие Тейлор. Пабы сейчас открыты. Давай что-нибудь поедим, выпьем, а потом мы сможем поехать в местную библиотеку. У них есть адресная книга священнослужителей, – в Англии ее называют книгой Крокфорда, – если он все еще жив, мы найдем там его имя.
Припарковав «Ситроен» на муниципальной стоянке, мы перешли дорогу и зашли в большой, грязный и старомодный паб с названием «Принц Уэльский», пахнувший пролитым пивом и жареным салом.
Мы сидели возле окна с резным стеклом; пили тепловатое, слабое пиво «Скол», ели холодные пирожки с сосисками, в которых не доставало сосисок. Что касается кулинарии, то в Англии, после Франции, всегда чего-то не хватает. Бармен – жирный парень в клетчатой рубашке, с моржовыми усами – без устали накачивал себе пинту за пинтой и обсуждал достоинства А23 и А24, – оказалось, что это были дороги. Одна из навязчивых идей англичан, после крокетных счетов, – это планирование маршрутов своих поездок; и если вы увидите дороги, то поймете, почему.
Выпив, мы отправились на поиски библиотеки. Она оказалась маленьким кирпичным зданием неподалеку от автомобильной стоянки; старая дева в бледно-голубом кардигане и запачканных очках уже почти собралась закрывать ее на ночь. Она нашла для нас экземпляр адресной книги священнослужителей и со страдальческим видом, словно бы у макаки-резус, набравшей полный рот уксуса, принесла ее к столу выдачи. Так быстро, как только могли, мы листали его страницы, – в то время как женщина надевала свой плащ и недовольно фыркала, потом натягивала свои перчатки и снова недовольно фыркала, потом выключала все светильники в дальнем конце комнаты.