— Верно, только не совсем. Впрочем, это отдельная тема. Обсудим позже, не возражаешь, Квази? Нет, меня раздражало, что он загнал меня в угол ровно в тот момент, когда я действительно собралась его бросить. Я так думаю, можно не чувствовать себя пленником, даже сидя в клетке, но только до того дня, когда захочешь из этой клетки выбраться. Многие всю жизнь проводят в клетке, того не зная.
— Додо! — Квази в отчаянии закатила глаза.
— Нет, это интересно, — отозвался Робер. — Я–то знаю, что другие сидят в клетке, потому что сам я снаружи.
Квази аж онемела. Салли тоже внесла свой вклад в игру умов:
— Ты больше не хотела с ним трахаться?
Она вообразила, что я ей обеспечу сеанс порно, с полудня до полуночи нон–стопом.
— Я буду рассказывать, или кто другой?
Все трое пристыжено уставились в одну весьма удаленную точку.
— Хуго, разумеется, не подозревал об этой ситуации с шантажом, из которой я не могла выбраться. Он знал только, что я вижусь с Полем, и иногда нежно спрашивал : «Ты по–прежнему обманываешь меня?»
Я забыла вам сказать. Он был верующим католиком. Поэтому развестись не мог. Он настойчиво советовал мне спросить совета у священника. Он не собирался обращать меня в свою веру, просто хотел открыть предо мной иные перспективы. Я упорно сопротивлялась. Мне от Господа досталось достаточно, чтобы я желала лишь убраться с его дороги. И… отвечая на вопрос Салли, скажу, что мне, наверно, хватило бы сил, чтобы никогда больше не видеть Поля, если бы не Хуго, которого я должна была защитить, но раз уж мы виделись, скажем так, по делу, и ни один из нас не мог противиться искушению…
Короче, наступили очередные школьные каникулы… Пасха, кажется. Хуго должен был везти детей в Трувиль. Я оставалась в Париже и деваться от окружающей действительности мне было некуда: Поль много пил, погода была мерзкая, и я умирала от скуки. В один прекрасный день я не выдержала. Удрала в Нормандию, сняла комнату в маленькой гостинице и известила Хуго, что я здесь. Снова начались наши дружеские прогулки, беседы обо всем сразу. Я понемногу обретала покой, пока он не объявил о приезде жены, которую выписали из больницы.
— А кто занимался детьми? — спросила Салли.
— Няня.
— Хоть симпатичная?
— Не знаю, я ее никогда не видела. И его жену и детей тоже. Погоди… я полностью доверяла Хуго, тут и вопросов не было. Итак, я осталась одна в унылом гостиничном номере. Позвонила Полю, который признался, что скучает. Я не устояла, попросила его приехать и сняла большой номер в лучшей гостинице.
— А Хуго знал? — спросила Квази.
— Нет, конечно. И не надо на меня так смотреть. Мало удовольствия быть запасным колесом и сидеть в прихожей, когда все уже в доме. С Полем, несмотря на все его недостатки, я была на своей территории и к тому же, если не считать самого начала, это были наши лучшие четыре дня. Он был весел, мил, беспечен, глаз с меня не сводил и пылинки сдувал. Его страсть стала менее лихорадочной, но более полной.
— Не хочешь поподробней?
— Нет. Короче, он подчинялся всем моим капризам, и мы иногда проводили целые дни, не выходя из комнаты, заказывая блюда в номер, когда хотели есть.
— Простите, графиня, но мы тут не в курсе, что такое гостиницы, где можно заказать блюдо в номер, так что не забывай, кто твоя публика.
— Не важно, это несущественные детали. Просто мне хотелось провести параллель с подобной ситуацией, но прямо обратной, которая случилась позже. И потом, какого черта, любой дурак поймет, если захочет.
— Она нас что, дураками считает? — вопросил Робер.
— Да нет, она куда заковыристей, никогда на прямую не обзывается, — коварно ввернула Квази.
— И все ж она права, вы то и дело ее прерываете. А если б дали спокойно рассказать, она рано или поздно ответила б на все вопросы, которые ей и не задавали. Давай, Доротея.
— Спасибо, Робер.
— Робер хороший, — прошептала Салли.
— Так вот, однажды утром я открыла глаза и увидела, что Поль сидит за письменным столом и читает письмо, которое я тут же узнала.
«Ты продолжаешь писать этому человеку?»
«Отдай».
«В любом случае, по его ответу все ясно. Настоящая большая любовь!»
«Ты рылся в моих вещах!»
«Подумаешь, мы ведь вместе живем, разве не так? А вот ты скрываешь свои маленькие секреты, свои мелкие пакости».
«Дай сюда письмо. Какое тебе дело?»
«Ха, я по крайней мере честен, представь себе. И мне надоело, что меня используют, как машину для траха, а великие чувства приберегают для пляжного евнуха».
«Я запрещаю тебе говорить о нем, и немедленно дай сюда письмо».
« Нет, оставлю–ка я его себе». — И он посмотрел на меня со своей коварной ухмылкой.
— С коверной ухмылкой — это как? — спросила Салли, но ее тут же одернул Робер. Отныне она готова была на все ради него.
— Я мгновенно поняла, что он держал в руках неопровержимое доказательство. Теперь ему достаточно предъявить письмо жене Хуго, и случилась бы катастрофа.
«Я отлично знаю, что ты меня не ревнуешь, потому что никогда меня не любил…»
«Что ты об этом можешь знать?»
И он принялся толкать меня, вот так, кончиками пальцев, но глаза у него были страшные. Я попыталась добраться до двери, но он загородил дорогу. Он начал с пощечин, потом швырнул меня на кровать, и три кошмарных дня мы оставались в этой комнате, я — в полной его власти, отрезанная от всего мира, а он — получая от этого наслаждение, за которое я его возненавидела. Утром четвертого дня он ушел.
Я тут же вернулась в Париж. Я была в панике и не способна ни о чем думать. Не получая никаких вестей, Хуго забеспокоился, пришел ко мне и увидел мое распухшее лицо. Он сыпал вопросами, пока я не рассказала — нет, не все — о жестокости Поля.
Он умолял меня больше никогда не встречаться с этим человеком, но я не смела рассказать ему о шантаже, косвенным объектом которого был он сам. Однажды он принес мне маленький пистолет и показал, как им пользоваться, добавив: «Тебе даже не придется пускать его в ход, достаточно пригрозить. Он испугается».
Я знала, что его жену снова поместили в больницу, и меня потрясало, что среди всех своих забот он находит время возиться со мной.
Поль, конечно же, объявился. Очень спокойный. Заговорил о жене Хуго, которая вернулась домой. Если она увидит письмо мужа, без сомнения, попадет обратно в больницу, но что делать… Я устала, у меня больше не было сил. Спросила, чего он хочет.
«Тридцать лимонов, и я верну письмо».
«У меня нет таких денег».
«Ликвидируй кой–какие вложения. И я от тебя отстану. Хочу уехать за границу».
«Куда же?»
«В Германию».
«Почему в Германию?»
«У меня там подруга, зовет к себе».
Я быстро прикинула. Если он уедет и оставит меня в покое, то не так уж дорого это будет стоить. Я заявила, что постараюсь.
Когда я отдала ему деньги, он провел со мной «прощальную ночь», по его словам.
Он заснул, как довольный собой паша, а я не сомкнула глаз.
Утром он, насвистывая, принял душ. Я слышала, как он собирался — тщательно и шумно. Я осталась сидеть в кресле, вымотанная, в ночной рубашке, куря сигарету за сигаретой. Подаренный Хуго пистолет я держала рядом, в ящике комода.
«Ты еще не готова? — удивленно спросил Поль. — Нам же еще за покупками».
«Какими покупками?»
«Для моего отъезда. Я начинаю новую жизнь. Мне нужно приданое и чемодан, куда это приданое сложить».
«А платить должна я, так?»
«У меня нет ни гроша, ты же знаешь, сокровище мое».
«Я тебе дала тридцать миллионов…»
Салли подняла палец:
— Прости, Додо, но на теперешние деньги это сколько?
— 300 000 франков, ведь так, Доротея? — снисходительно уточнила Квази. — Не тридцать же миллионов новыми, само собой.
— А 300 000 франков — это сколько? — не отставала Салли.
— Много денег, — спокойно пояснила я.
— Сколько?
— Ты хочешь сказать: что на них можно купить? Ну…
— Машину без кредита, — сказал Робер.
— Маленький домик в деревне, — сказала Квази.
— Еды на десять лет… — сказала я.
— Больше… — поправила Квази, как будто я выбрасывала деньги на ветер.
— А я могла бы на них купить Робера? — задала свой последний вопрос Салли.
Мы уставились на Робера. Он призадумался, а потом мило улыбнулся Салли и заявил, что такого бездельника, как он, она могла бы заполучить куда дешевле.
На какое–то мгновение нас накрыла ласковая волна, всех четверых.
— «А я вернул тебе письмо», — возразил Поль.
«Значит, мы квиты? Или это никогда не кончится».
«Поживем увидим».
«Нет, ничего такого я видеть не желаю».
Я открыла ящик и приставила пистолет к своему виску.
«Я больше не могу, Поль. Я хочу умереть. И ты больше ничего не получишь. Никогда. Придется искать другую дуру».
Я услышала, как три моих компаньона затаили дыхание. Только Салли заговорила:
— О нет, Додо, не делай этого.
Квази пихнула ее локтем в бок:
— Ты же видишь, что она не умерла, дурища несчастная, иначе как бы она рассказывала свою историю?
Я затянула свой душераздирающий монолог куда дольше необходимого, но Квази и не подумала влезть с критикой, и наконец я заключила:
— И тогда он сделал худшее из всего, что делал в жизни. В тот самый момент, когда я готова была умереть, когда объявила ему о своем самоубийстве и о том, что собираюсь совершить на его глазах, он и с места не двинулся, чтобы помешать мне, наоборот — повернулся спиной и бросил презрительно:
«Ты на это неспособна, Доротея. Ты уже столько раз грозилась. Ненавижу шантаж».
«Я не шучу…»
Мой голос дрожал, как и моя рука, как и мое сердце.
И снова этот смех во все горло, который причинил мне столько боли.
И тогда я направила оружие в другую сторону, я наставила его в спину Полю и выстрелила, я разрядила его в Поля. Кровь брызнула струей, он упал и остался лежать слишком неподвижно для живого.
Я убила Поля.
9
Эффект на свою аудиторию я произвела колоссальный. Описать невозможно. Они смотрели на меня, как на героиню, а ведь я была всего лишь убийцей. Я забрала чью–то жизнь, а значит, как бы проявила божественную власть.
Я задала себе вопрос, который относился скорее к области морали: Поль был дерьмовой сволочью, но я–то, я приговорила его к смерти. Это хороший повод для мести. Для мести за него.
Двадцать лет спустя?
И кто? В любом случае не привидение. Кто–то, кто никогда меня не видел, и убивает просто наудачу? В моих ушах еще звучал голос Поля. Я его себе вообразила? После того, как давным–давно с корнем вырвала его из своей памяти? И эта фотография Хуго, как чудовищное совпадение, словно жизнь была прямой линией, оборвать которую могла только смерть. Значит, я еще недостаточно заплатила. Я никогда не расквитаюсь со своим прошлым.
Без зазрения совести воспользовавшись безграничной властью рассказчика, я объявила, что продолжение последует завтра, а сейчас устроим передышку и поспим хоть несколько часов.
В их вытаращенных глазах читалось неудовлетворенное желание вволю обсудить последний эпизод сериала, но у меня еще были дела.
Мой маленький мирок наконец заснул, а я устроилась в сторонке с кипой газет и Роберовым фонариком, чтобы просмотреть прессу.
Я уже сто лет не обращала внимания даже на обложки «Пари Матч», выставленные за стеклом киосков. На улице у нас в ходу другие новости, и передаются они устным путем, не оставляя следов.
Жизнь обитателей домов, отраженная в журналах, с их событиями, скандалами, трагедиями и разоблачениями, не более материальна, чем облако, чьи очертания расплываются, исчезая в пустоте.
Вначале мне было трудно. Я давно не заглядывала в газеты, и некоторые заголовки разбирала с трудом, словно продираясь сквозь иностранную речь.
В эту ночь я меняла кожу, как настоящая змея, доползшая до конца пути. Я все еще оставалась Додо, но возвращалась и давняя Доротея, а я и не думала гнать ее назад, потому что инстинктивно чувствовала, что мне понадобятся они обе.
Я вырезала все страницы, где упоминался Хуго, а их было столько! Мне пришлось читать все внимательно, чтобы из кучи ерундовых комментарий выудить конкретную информацию, на которую можно опереться. Хуго был представлен как закоренелый холостяк, которому природный шарм и солидное состояние обеспечили классическую карьеру плейбоя. Он создал свою продюсерскую контору на личные средства и финансировал произведения серьезных авторов, что в конце концов окупилось.
В прессе о нем много говорили: в качестве независимого продюсера он недавно запустил мега–проект фильма, который должен был сниматься на английском языке с участием американских и французских звезд благодаря исключительно европейскому финансированию.
Это было настоящее событие.
Что ж, пусть так.
Меня больше заинтересовало слово «холостяк». Как Хуго умудрился скрыть наличие жены и детей? Если бы жена умерла, его называли бы вдовцом.
И потом, у Хуго никогда не было собственного состояния, я это хорошо знала.
А знала ли я это в действительности?
Я всегда верила Хуго на слово. Я сказала себе, что пресса любит творить легенды на манер волшебных сказок.
Тот в высшей степени хвалебный портрет, который создали журналисты, очень походил на образ Хуго, сохранившийся в моей памяти.
Вспомнив, чем это кончилось, я осознала, что рассказанная история стала для меня реальней, чем та, которую я прожила.
Однако Хуго был вполне реален, как и те чувства, что нас связывали.
Так же реален, как и невероятные убийства последних дней.
В этом сценарии для меня места не было. Доротея–бродяжка, мишень для сумасшедшего убийцы. Сценарий. Именно так все выглядело. Сценарий, Хуго. Придется мне с ним встретиться. Возможно, он сумеет помочь, если еще раз поделится со мной своей добротой и умом. И это меня пугало. Та, давняя Доротея еще жила в неприкосновенности в памяти одного человека, и мне предстояло ее уничтожить.
Но с тяжелым сердцем. Жалкое тщеславие.
Я с облегчением заметила первые проблески зари.
Ископаемые, вросшие в камни, прежде чем возродиться к новой жизни — такими я увидела моих собратьев по улице, вглядываясь в их изломанные силуэты, проступающие из–под картонок в закутке за дверью. Их вид напомнил мне мою первую ночь на тротуаре. Страх, холод, отчуждение и стыд. Прежде всего пришлось превозмочь стыд, который делает тебя уязвимым.
Я быстренько вернулась. Мне предстояло столь долгое путешествие, что не имело никакого смысла собирать прошлое по маленьким кусочкам. Когда отправляешься на Марс, не останавливаешься в ближайшем пригороде. Автобус мне не светит. Придется оторваться от всего и кинуться в великую пустоту с единственной надеждой обрести опору на той стороне.
Я почувствовала на себе чей–то настойчивый взгляд. Робер проснулся и внимательно меня разглядывал.
— Что на тебя нашло, Робер? Хочешь написать мой портрет?
— Ты на себя в зеркало не смотрела?
— Тем лучше для зеркала.
— Дело не в том, а в тебе. Что с тобой случилось? Ты вроде на себя не похожа.
Черт. Старая кожа слезает. Надо быть осторожней.
— Просто бессонная ночь и воспоминания молодости. Это как побелить старую стену. Первые пять минут трещин не видно. Не волнуйся, скоро пройдет.
Со скептическим видом он выбрался из–под картонок, а потом из–под Салли, пригвоздившей его к полу своей здоровенной красной ручищей.
— Мне показалось, ты на меня запал, вот я и пошутила, чтобы сменить тему.