Едва мы кончили обедать, принц велел заложить карету, чтобы отправиться осматривать руины, которые находятся в некотором удалении от города. В ожидании, пока все будет готово, мы провели три четверти часа в комнате, называемой курительной, где принц угостил меня превосходным турецким табаком. Поздравьте меня, граф, ибо то была первая трубка табаку, выкуренная мною! Зная, что вы всегда получаете удовольствие от этого занятия, я не осмелился отказаться от предложения принца, хотя признаюсь, что запах дыма понравился мне гораздо более, нежели вкус. Наш отдых на шелковых подушках завершился с приходом слуги, сообщившего, что карета готова.
Уже темнело, когда мы тронулись в путь. Когда же мы оказались на месте, небо было уже совсем черным и пришлось зажечь факелы, чтобы рассмотреть остатки некогда величественного сооружения. В красноватом свете факелов развалины амфитеатра казались таинственными и устрашающими. Черные провалы входов, обрушенные ступени и разбросанные тут и там камни - вот все, что напоминает о былом величии древней империи! Поистине печальное зрелище! Но черно-белая мозаика пола - вот истинный шедевр! Бьющие копытами морские кони и драконы, свившиеся кольцами, тритоны и рыбы, какие-то мифические существа с трезубцами в руках предстали перед нами в дыму факелов и от того выглядели еще более фантастическими.
На обратном пути принц был мрачен.
- Здесь все пахнет смертью, - сказал он, передернув плечами. - Смерть везде - в этих развалинах, в наших домах, на улицах и площадях, в церквах и садах - она окружает нас. От нее не спрятаться.
Я подумал, что он вспомнил о несчастном доне Альфонсо.
- Мой принц, не стоит принимать так близко к сердцу смерть алькальда. Он был уже немолод, и, судя по всему, не страдал.
- Я говорю вовсе не об этом! Что мне до этого господина?! Он из тех людей, кто и жить не достоин; если бы он встал на моем пути, я бы раздавил его, как гадину.
- Надеюсь, он не дал вам повода...
- Он не осмелился бы! Алава был из тех мелких людишек, кто всегда действует исподтишка. Он плел свои сети и ждал, когда в них кто-нибудь запутается. И вот тогда уж высасывал всю кровь из своей жертвы. Но я для него слишком крупная добыча! Я порвал его паутину!
Тут принц закрыл рот, поняв, что невольно сказал мне слишком много. Дальнейший путь мы проделали в глубоком молчании. Боюсь, что теперь он возненавидит меня, как слабые люди ненавидят тех, кому раскрыли душу в минуту откровенности. Мы расстались очень сдержанно. Возвращаясь домой, я прошел по улице, называемой Улицей Смерти. Светильник позволяет увидеть изображение черепа на стене углового дома. Впрочем, рядом проходит и Улица Жизни, и сходятся они на площади Святого Креста.
Все здесь, в Испании, имеет какой-то двойной смысл. Кажется, я понимаю, о чем хотел сказать принц, если, конечно, не говорила сама его нечистая совесть. Наше краткое сближение продолжает меня удивлять. Что ему было от меня нужно? Надеюсь, время даст на это ответ.
Хочу также сообщить вам о помолвке молодого дЭскилаче с воспитанницей синьоры Ортис де Кастро Хосефой. Дон Фабрисио Армин, считавшийся прежде ее женихом, теперь носит траурную повязку на шляпе. При встрече знакомые спрашивают его, не опочил ли кто из его родственников, но в ответ получают лишь кислую улыбку. Впрочем, дон Фабрисио поэт, а этому сорту людей многое прощается. Не знаю, достигла ли эта новость Мадрида, если нет, то вы сможете просветить на этот счет остальных.
Боюсь, г-н посол, что я утомил вас своим слишком длинным письмом. Оправданием мне служит лишь ваша просьба развлекать вас моими севильскими приключениями. Я выполнил ее, как мог.
Преданный вам
Сен-Пьер.
Записка Сен-Пьера маркизе де ла Крус.
6 ноября 1764г.
Милая Жюли,
Долго ли ты будешь испытывать мое сердце? Оно трепещет и рвется к тебе. Если бы ты знала, как я устал от испанцев обоего пола! С ними никогда не знаешь, чего ожидать! Дорогая моя, я безумно хочу видеть тебя, отдохнуть подле тебя, насладиться тобою! Если ты, наконец, устроилась и сделала все необходимые визиты, может быть, настало время и для меня? Не будь жестокой, это вовсе не украшает женщину, хотя принято думать иначе.
Заслышав шаги у двери, я каждый раз надеюсь, что это принесли записку от тебя. Но тщетно! Сколько же мне еще ждать? И все же я буду ждать каждое мгновение, ибо предвкушение наслаждений наполняет меня жизнью.
Твой бедный Шарло.
Письмо Сен-Пьера к отцу.
В Париж. 9 ноября 1764г.
Любезный родитель,
Дела мои стоят на месте, но сам я нахожусь в беспрерывном движении. Здесь все ежеминутно меняется, и водоворот людей и событий, в который я втянут судьбой, не дает мне пребывать в покое.
Пару дней назад я был приглашен маркизом дЭскилаче на праздник фанданго. Маркиз в ожидании женитьбы не хочет потерять даром ни минуты - он спешить вкусить наслаждения с такой горячностью, как будто прощается с ними навсегда. Слабости этого человека начинают внушать мне отвращение, но я пытаюсь оправдать их его молодостью и неопытностью сердца. Было бы неудобно теперь раззнакомиться с ним, поскольку он мне доверился и этим связал меня по рукам и ногам.
Мы отправились с ним в часть города, называемую Макареной, где находится самая знаменитая церковь Севильи, чтобы посмотреть выставленную там статую Пресвятой Богородицы, носящую то же имя. Замечу, что культ Пресвятой Девы имеет в Испании свои особенности: не только в каждом городе, но и в каждом квартале есть своя особо почитаемая Дева Мария. И здесь часты споры из-за того, чья Дева украшена богаче и прославлена большим количеством чудес. Макарена, статуя Скорбящей Матери Божьей, варварски украшенная бусами и браслетами, является гордостью жителей квартала и особо почитаема цыганами и моряками. Но как прекрасен ее печальный лик! По смуглым щекам катятся стеклянные слезы и скорбный взгляд ее исполнен такой живой силы, что запечатлевается в сердце навеки.
Но в церкви мы пробыли недолго, маркиз спешил к своей Марии - Марии Кармен, ожидавшей его. Праздник был в разгаре, когда мы пришли, вокруг помоста, обвитого гирляндами роз, где выступали танцовщицы, плотно стояла толпа, хлопавшая в ладоши в такт их движениям. Каждый танец рассказывает свою историю о любви, ревности и мести. Мелодия раскрывается постепенно: от тихих прерывистых звуков, похожих на стоны, к шквалу страстей, который выражается в громоподобном стуке каблуков и кастаньет. Танцовщики, находящиеся в абсолютном самозабвении, кажется, даже не следуют музыке, а наоборот - музыка спешит за их движениями. Все захвачены общей страстью, сливаются в одно целое и движутся в едином порыве. Волнение доходит до того, что некоторые зрители во время представления прямо на улице начинают заниматься ... , и поощрительные крики толпы адресуются им, равно как и актерам.
Мария Кармен, едва сойдя со сцены, кинулась в объятия дЭскилаче, а я, пока они предавались утехам, столковался с ее подружкой по имени Хуанита, которая вполне утолила мои страдания, происходящие из-за холодности Жюли.
К счастью, мне больше не придется искать подобного утешения, ибо Жюли уже заставила меня сожалеть о моей горячности. Они с мужем остановились в доме у церкви Сан Хуан де ла Пальма, довольно далеко от того места, где живу я. И вот теперь по вечерам, когда муж Жюли идет играть в фараон, я закутываюсь в плащ, надвигаю шляпу на самые брови (это называется здесь "быть embossado" - "спрятанным"), и в таком виде пересекаю половину Севильи. И сегодня я снова отправлюсь к женщине, которая питает к вам, милый мой отец, глубочайшую признательность, ибо, по ее мнению, не соверши вы двадцать четыре года назад определенного поступка, она была бы лишена нынче большого удовольствия.
Не менее благодарный вам
Ваш сын Шарль.
Записка Сен-Пьера дону Фабрисио Армин.
10 ноября 1764г.
Любезный дон Фабрисио,
Я польщен вашим приглашением. Буду непременно.
Сен-Пьер.
Записка Сен-Пьера маркизе де ла Крус.
12 ноября 1764г.
Моя маленькая Жюли,
Как же я люблю тебя! Каждое утро я просыпаюсь и думаю, что вечером меня ждет свидание с тобой. Нет в Испании более счастливого любовника, чем я!
Теперь читай очень внимательно. Завтра вам доставят от доньи Исабель приглашение на скромный ужин, состоящий не более чем из десяти блюд. Уговори своего мужа принять это приглашение. Не следует тебе сидеть затворницей в таком веселом городе, как Севилья. Кроме того, моя дорогая, у доньи Исабель нам будет удобно встречаться, когда вы с ней сойдетесь короче. У ее воспитанницы нет близких подруг, быть может, поэтому она так хочет познакомиться с тобой. Она прекрасная женщина, умная и обходительная, и я уверен, что вы понравитесь друг другу. Если так все и будет, дружочек мой, позволь мне обременить тебя маленькой просьбой. Мне очень нужно знать, и знать абсолютно точно, не при посредстве ли покойного алькальда де Алава донья Исабель лишилась одного из своих имений. Тут имела место какая-то интрига, я в этом не сомневаюсь, и только ты, с твоим талантом заставлять людей изливать душу, сможешь докопаться до истины. Обяжешь ли ты меня таким пустячком?
Итак, до скорой встречи, моя ненаглядная.
Твой Шарло.
Письмо Сен-Пьера герцогу де Урбана.
В Мадрид. 14 ноября 1764г.
Дорогой друг,
Пишу вам отчасти потому, что соскучился по вас, отчасти потому, что хочу еще раз выразить вам свою признательность. То, что вы написали мне относительно утраты доньей Исабель ее кордовского имения, оказалось истинной правдой. Она сама рассказала об этом нашей общей подруге, маркизе да ла Крус. Алава, покойный алькальд Севильи обманным путем перекупил эти земли, нанеся донье Исабель чувствительный ущерб. Полагаю, что ее поездка в Мадрид и хлопоты о пенсии были вызваны этой потерей. Надо думать, она не очень-то жаловала алькальда, коль скоро ей известна его роль в этом деле. Впрочем, она принимала его у себя, как и все остальные. Быть может, само провидение назначило дону Алава умереть в ее доме. Чем больше я узнаю здешнюю жизнь, тем яснее мне становится, что никто не питал к алькальду дружеских чувств. Напротив! Я не знаю в Севилье человека, который не желал бы его смерти или, по крайней мере, не призывал бы всяческих бедствий на его голову. Но довольно об этом.
Третьего дня я удостоился приглашения на поэтический вечер от дона Фабрисио Армин, которого вы, к своему счастью, не знаете. Помните ли вы наши беседы о поэзии, мой друг? Если помните, то легко представите, какой мукой для меня было в течение трех часов слушать поэму, написанную александрийским стихом, на языке, которого я не знаю, и посвященную битве при Кадисе. Я пытался слушать внимательно, делая при этом серьезное лицо, но ритм стихов убаюкивал меня. Я уже клевал носом. Тут внезапный подъем голоса поэта в особо, как можно было догадаться, драматическом месте произведения, вывел меня из сонного оцепенения. Несколько раз мне приходилось выбегать из комнаты, едва только я оглядывал эту картину: небольшой зал, в центре которого сочинитель завывает, словно ветер, гнущий сосны на вершинах Сьерра-Морены, а вокруг люди, с каменными лицами внимающие ему, меня охватывал приступ хохота, который я не мог удержать. Должно быть, присутствующие сочли, что я дурно пообедал, но я не стал никого разуверять. Не знаю, испытали ли они сами наслаждение от этих стихов, но сомневаюсь, что испанцам может доставить удовольствие унылое стенание на их родном языке. Надеюсь, что вы проводите время лучше, чем я.
Надеюсь также, что вы отбросили все страхи и колебания относительно вашей будущности. Спокойствие - самый крепкий парус, который благодаря попутному ветру поможет кораблю достичь тихой гавани.
До свидания, мой дорогой друг. Увидимся ли мы в Мадриде или в Париже, уверен, что оба равно обрадуемся этой встрече.
Преданный вам,
Сен-Пьер.
Записка Сен-Пьера маркизе де ла Крус.
14 ноября 1764г.
Милая моя ревнивица!
Как ты могла подумать, что меня увлекает эта бедняжка донья Хосефа? Давно ли ты гляделась в зеркало? Или ты не веришь ему? Тогда загляни в мои глаза - пусть они станут для тебя зеркалом. Они скажут, что нет никого красивее тебя. Ты прекрасна, когда горишь предвкушением удовольствий, ты прекрасна, когда, утомившись от наслаждений, откидываешься на подушки. Ты прекрасна, когда твои нежные пальчики касаются струн арфы, ты прекрасна, когда смущенно выслушиваешь похвалы своему искусству. Ты прекрасна, когда танцуешь, вся отдавшись музыке, прекрасна, когда прогуливаешься по саду, вдыхая нежный аромат цветов. Ты прекрасна! Даже тогда, когда ты ревнуешь, ты прекрасна!
Как к лицу тебе ревность! Как запылали щеки, как затрепетали ресницы! Как ты была язвительно остроумна со мной, как нежна и кокетлива с другими мужчинами! Видишь, я-то ни в чем тебя не упрекаю. Я смотрел на твое лицо, любуясь сменой его выражений - любовь, презрение, снисходительность, разочарование, гнев - если бы я мог положить на музыку перемены твоих чувств, о! я был бы великим музыкантом!
Ненаглядная моя глупышка, не стоит отнимать у любви минуты для ревности. Ведь нам дорого каждое мгновение, когда мы вдвоем. Завтра же вечером я представлю тебе такие доказательства моей любви, какие перо и бумага передать не в силах.
Не сердись на меня, моя радость, помни, что нет другой женщины, кроме Жюли, для твоего
Шарло.
Письмо Сен-Пьера графу де Оссону.
В Мадрид. 17 ноября 1764г.
Господин граф,
Продолжу описывать вам свое времяпрепровождение в Севилье. Я рад был бы писать о делах, но, вынужденный оставаться праздным, расскажу о малозначительных событиях, в коих мне пришлось участвовать.
Двое из моих здешних знакомцев почтили меня приглашением в свой дом. Первым был дон Фабрисио Армин, молодой поэт, чья пылкость отнюдь не возмещает недостаток дарования. Он читал стихи, а я страдал попеременно то от приступов скуки, то от приступов смеха. К стихам было подано вино, столь же кислое, как и вирши, и фрукты, столь же сладкие, как взгляды, которые дон Фабрисио бросал на донью Хосефу. Ей, однако, до всего этого не было никакого дела: судя по мечтательному виду, мысли ее были вовсе не с доном Фабрисио. Осмелюсь сказать, что предавшаяся грезам девушка была единственной из присутствующих, кто не испытывал в тот вечер неловкости и раздражения. Д`Эскилаче избежал этой пытки, поскольку дон Фабрисио попросту не послал ему приглашения. А я, не склонный завидовать никому, был не прочь оказаться с молодым повесой вне стен этого унылого храма искусства.
Маркиз, соблюдя правила хорошего тона, ждал донью Исабель и Хосефу у дверей дома дона Фабрисио. Если бы стихи могли убивать, то, несомненно, поэт выпустил бы пару хорошо заостренных строчек в счастливого соперника. Но ему пришлось спрятать ревность в самый дальний уголок сердца и молча переносить обиду.