- Не зря, - оборвал Ярославцев. - И не кипятись. Если я буду участвовать в твоих совещаниях, дело станет. А если станет дело... В общем, присылай машины. Документы подписаны, стройматериалы будут сегодня же у заказчика. Цены - как ты просил.
- Володечка... - резко переменился тон. - Володечка... Когда успел?
- А! И куда чиновный раж делся? Успел... Вчера, в двадцать пятом часу. Но материалы - не за просто так...
- Да? - настороженно спросил голос.
- В твоем подчинении имеется один интересный учебный полигон. Грошев там директор, так? Ну вот. У Грошева этого на пятом складе пять лет лежат законсервированные дизеля.
- Откуда я знаю, чего есть у какого-то там...
- Очень плохо, что не знаешь. Прояви, кстати, осведомленность, повысь тем самым авторитет среди подчиненных. Это еще тебе, считай, и презент от меня... в смысле моральной поддержки штанов. Далее. Заявится сегодня к вашей милости человечек от наших стройматериальных благодетелей. Потоми его в прихожей, сколько положено согласно рангу, потом подпиши ему бумажку. Там, в бумажке, - просьба о передаче дизелей, гарантия об оплате через банк, полный набор формальностей. Заодно избавишь своего Грошева от барахла, а министерству - польза.
- Но вдруг...
- “Вдруг” с дизелями не наступало пять лет. Но пусть “вдруг”. Новые дизеля тогда за мной. Без задержек и безо всяких вспомогательных потуг с твоей стороны.
- Идет. А как с бензином на этот квартал?
- Завтра после коллегии к тебе пожалует человечек. Его в прихожей не томи.
- Понял.
- У меня все.
- У тебя точно - все! Все на свете! Когда будешь?
- Когда будет нужда. У тебя или у меня. Сослуживцам, кстати, привет!
- Бездельники эти сослуживцы, Володя.
- Все равно привет.
Он положил трубку. Еще два-три таких звонка, и, кажется, свою непосредственную работу на общество он на сегодня завершил... Вернее, обязательную работу. Или вновь не та формулировка? Задался внезапно вопросом: а когда ты работал только на себя, на собственные нужды, ради голой наживы наконец? Ведь даже в брежневские коммунистические времена, когда была открыта с твоей легкой руки чертова уйма всяких промыслов - легальных, полулегальных и нелегальных, - производилось на них то, что было необходимо людям и за что люди охотно платили.
“Жигуленок” был покрыт мучнистой рябью смерзшейся грязи. Салон - в пыли, черный лед в резиновом корытце под ногами. Помыть бы машинку, да все недосуг заехать на мойку.
Вспомнил, как покупал когда-то первую. Сколько радости, благоговения! И перед чем? Перед куском железа. А с трудом выбитый гараж, полки с краской, запчастями, заботливо консервируемыми, разложенными по стеллажам? Зачем? Чтобы тащиться каждое утро за два километра к гаражу? Удобство, ничего не скажешь. А эта дурацкая коллекция запчастей? Когда уже не один десяток лет существует, по минимуму, пять станций обслуживания, где ни очереди, ни платы за услуги для тебя нет. Поскольку ты - человек, от которого работа станции непосредственно зависит. Об этом, пусть в разной степени, осведомлены как начальство сервиса, так и чумазый механик, старательно подвинчивающий и подкручивающий гайки. Ну а когда узлы железки начнут капризничать не в меру часто, надо продать ее, не упорствуя в торгах, а самому же приобрести железяку новую. Нет, гараж и запчасти - это не так просто, это - инерция прошлого сознания нищего из убогонького прошлого коммунистического строительства; нищего, стремящегося все-таки иметь свое...
- Ваши документы! Вы проехали на красный сигнал светофора!
Не торопясь, он подал взвинченному от его дерзкого равнодушия капитану через слегка приспущенное стекло документы. С купюркой, как обычно, хотя давно ему предлагали милицейские удостоверения тех же внештатных консультантов... “Да какой из меня милиционер? Даже внештатный? - искренне отнекивался он. - Потом эти удостоверения надо менять, перед кем-то заискивать... Нет, ребята, лучшие удостоверения на все времена - наличные...”
- Можете продолжать движение. Машину, кстати, пора помыть!
- Благодарю за совет, постовой!
ИЗ ЖИЗНИ ВЛАДИМИРА ЯРОСЛАВЦЕВА
Внезапно потеплело, асфальт стал влажен и черен, морось порывами осыпала стекло, мелкой грязью пылили грузовики, серая и дымная магистраль, заполоненная машинами, жила какой-то угрюмой, механической жизнью индустриальной повседневности, а он, следуя в этом тумане промозглого дня, выхлопов и громыхающего, в липкой грязи железа, вспоминал будни иные, прошедшие; вспоминал, как просыпался по звонку будильника, как дорог и сладок был растревоженный этим заливистым трезвоном сон, однако расставался он с ним не усилием воли, не властным приказом самому себе: “Надо!” Надо тянуть лямку, надо не опоздать, надо не получить выволочки; его поднимало другое: желание трудиться, желание видеть людей, разделяющих с ним этот труд - порой нудный, изматывающий, но всегда необходимый. Необходимый ему куда больше, чем сон и отдых. Отдыхать, впрочем, он не умел никогда. И не понимал, как это - отдыхать?
Может, от родителей все шло, от воспитания. Рос он в рабочей семье, где безделья не принимали органически; все свободное время мать посвящала уборке квартиры, стирке, починке одежды, а отец вечно что-либо мастерил по дому или отправлялся подработать на стороне: то замок в дверь вставить какому-нибудь неумехе, то разбитое стекло, то прокладки сменить в худом кране. И он, мальчишка, тоже всегда был при деле: помогал отцу, матери, видел, как трудно достается хлеб, но и видел, что достать его можно и нужно, пусть работать придется без передышек, с утра до вечера. Труд не пугал его, напротив, был в радости, и он тянулся к нему, тем более взрослые отвечали на это неизменно благодарностью и уважением, а гонять с полудня до вечера мяч во дворе, где сушилось белье на канатах, протянутых между старыми липами, не хотелось, пустым такое занятие представлялось, никчемным, хотя никто вроде бы и не неволил - иди, двери открыты, и мяч есть собственный, и уроки сделаны, иди... Но не шел.
- А это - тебе. - Отец достал пять рублей. - Вместе пахали, получай.
Тогда он помогал отцу ставить новую дверь на петли в соседнем доме, обивать ее дерматином.
- Да ты что, пап, я ж так...
- Не за так, а за работу. За так, сынок, денег не платят. Ну, чего покупать будешь? Мороженое небось?
- Не, я на куртку денег коплю... Кожаную. Как у летчиков.
- В пилоты, стало быть, хочешь?
- Хочу, в общем... Теплая она, куртка... Да и чувствуешь в ней себя как-то... Ну... таким...
- Мужиком, понятно. Ну-ну.
Куртку он себе вскоре купил. Но походил в ней всего два дня. На третий день вечером куртку с него сняла в подъезде компания подвыпивших подростков.
Помахали ножами, угрожая и неумело матерясь, разбили губу. Зачинщика он знал. Знал и других - шпана с соседней улицы, но никому ничего не сказал. Украли, мол, когда в футбол играл - бросил на краю площадки, разиня... Ну и забегался.
Утром следующего дня навестил зачинщика грабежа, подняв его с постели. Зачинщик был голубятником.
- Куртку поносил? - спросил он с порога.
- Какая еще... Да иди ты...
- Голубков не жалко?
- Чё?
- На лестницу выйди, в окошечко глянь...
На тусклой утренней улице у обшарпанной стены дома из красного кирпича жалась непроспавшаяся троица: уже взрослая шпана во главе с Мишкой Сухарем - хулиганы отпетые, побывавшие в колониях, гроза мелкой шпаны, блатные. Нанятые за червонец постоять утром на углу дома. Такая легкая задача Сухаря устраивала, он и объяснений не потребовал.
- Голубки твои на вертел пойдут. Шашлык ребята с утра любят, - заметил Ярославцев и помахал Сухарю рукой.
- Да пошутили мы, чё ты... Ща вынесу...
- И два червонца с тебя.
- Да ты чё?! За что?! - выдавил зачинщик из сухого со сна горла сорванный возмущением крик.
Ярославцев молча указал на вспухшую губу.
- Да откуда двадцать рублей я те найду, откуда?!
- Тогда - пока!
- Э, ну до вечера потерпи, до вечера...
- Где живу, знаешь. Занесешь.
- Принесу, ей-Богу... Голубков не трогай, а? Куртку я щас... пошутили, чего ты...
- Небось на понт мелкоту брал? - осоловелый с похмелья Сухарь миролюбиво прищурился. - Ну, умник...
- Будь здоров, - коротко попрощался Ярославцев.
Дома отец удивился:
- Куртка-то... неужто нашлась?
- Вещь приметная, - сказал он.
Он всегда был серьезен, деловит, прилежен и сдержанно-дружелюбен со всеми - со сверстниками, родственниками, учителями и, может, поэтому, хоть и не ходил в рубахах-парнях, сторонился шумных компаний и молодежных забав, единогласно был избран одноклассниками в комсорги. Воздержавшихся не имелось. Объяснялись же подобные выборы просто: он всегда и всем помогал по делу, помощью своей не спекулируя, не кичась, бескорыстно.
В райкоме комсомола его заметили сразу, пригласили на работу; затем экономический факультет университета, куда поступил на вечернее отделение; перевод в горком - там он познакомился с Вероникой; первый его поход с ней в театр, ее рука в его руке, темный зал, актеры на сцене, что-то говорящие, о чем-то переживающие, но он не слышал их, а видел только профиль Вероники и ощущал со сладкой тревогой в сердце нежное, покорное тепло ее ладони.
Наконец, разговор с будущим тестем.
- Значит, вы и есть тот самый Володя, - иронически констатировал тесть, поднимаясь из большого кожаного кресла, массивно стоящего за письменным, тоже весьма основательным столом - со столешницей, окантованной витиеватым узором бронзы.
- Да, я самый, - подтвердил Ярославцев, робея про себя в просторе такого огромного домашнего кабинета, где полки, вплотную доходившие до четырехметрового потолка, были заполнены собраниями энциклопедий, мемуарами политиков и трудами экономистов, - беллетристикой хозяин не увлекался.
- Тогда, Володя, будем знакомы. - Он вышел из-за стола, пожал руку и вернулся обратно в кресло, указав ему на изящный стул с гнутыми ножками, хрупко ютившийся в уголке кабинета. Как просителю указал, в приемные часы пожаловавшему. - Хотел бы, - продолжил глубокомысленно, - поговорить с вами наедине, без Вероники. Разговор же, как понимаю, назрел. Итак, без преамбул: расцениваю ваш брак как несколько ранний, однако вам, молодым, виднее... И я близок к тому, чтобы намерения ваши благословить. Но сначала желал бы задать несколько вопросов. Можно на “ты”?
- Конечно, - смущенно замялся Ярославцев и вдруг испытал стыд перед собою, будто пришел сюда клянчить нечто у сильного, от которого единственно все и зависело. Благоволящего к нему сильного, да. Это мирило, но и унижало.
- Ну, так кем же ты представляешь себя? В перспективе? - вздернулся в мягкой усмешке волевой подбородок.
- Организатором, - рассудительно молвил он нелепое слово, в интонации передавая собеседнику всю подспудную и, по его мнению, весомую значимость его. - Партийным. - Выдержал паузу. - Хозяйственным... Каким - решится, естественно, не мною.
- Организатором! - удивленно, но и одобрительно прозвучал отзыв. - Научились выбирать обтекаемые формулировки, молодой человек! Руководителем - нескромно, да?
- Наивно, я бы сказал.
- У вас, у тебя, вернее, все задатки дипломата. Не привлекает такая стезя?
- Предлагаете мне протекцию?
- Я выясняю твои устремления. - Голос зазвучал жестко. - Я вправе выяснять устремления человека, претендующего на роль моего зятя.
- Хорошо, отвечу. Дипломатическая работа, видимо, не для меня. Я бездарен в иностранных языках, неуклюж, из довольно простой семьи.
- Ну, коли о происхождении, то все наши дипломаты...
- Во-первых, не все. Во-вторых, у меня нет тех высоких соображений, благодаря которым жизнь можно было бы прожить в чужом, что называется, доме. Материальные же соображения такой жертвы, по-моему, не стоят. В-третьих, мне проще и интереснее работать с создателями материальных ценностей. Я, конечно, молод, резок в суждениях...
- А вот резкость-то эта - достоинство обоюдоострое. Начинай становиться мудрее. Меньше давай конкретных ответов. Затем учти: не все собеседники заранее искренни... А потому, - усмехнулся, - особенно для... организатора, необходима тактика разоружения партнера по переговорам, раскрывающая его планы, сомнения, умозрения... Не стремись опередить ход чужих мыслей, демонстрируя свою логику и провидение, это удел не организатора, а уже руководителя... Прости за нотацию. Что же касается дипстези, будем считать, в начале твоего пути я сделал тебе любопытное предложение. Ты от него отказался. Хотя... есть еще время подумать. Однако если твердо не жаждешь спланированной не тобою карьеры, то позволь предупредить: на данном, самостоятельном этапе один опрометчивый шаг будет стоить тебе... ну, скажем, много времени, ибо уведет тебя с широкой дороги на тропинку окольную, а по ней придется долго блуждать... чтобы выйти, в лучшем случае, на то место, где оступился. Ты хочешь делать судьбу сам? Благородно, достойно сильного и думающего человека. Но все же советую чаще обращаться ко мне, когда принимаешь решение... Большое решение. Или малое, влекущее за собой большие последствия. Особенно когда решение подобного рода диктуют тебе эмоции, принципиальность, нетерпимость и прочая...
- Вот я и обращаюсь, - перебил Ярославцев. -Представьте: я принял решение жениться на вашей дочери. Решение принципиальное и прочая...
- Ну, это мы уже обсудили... Вы же понятливый человек, Володя.
...Мудрый покойный тесть, думал он, ты старательно вытаскивал меня из передряг, помогал, сначала пылко отчитывая за промахи как мальчишку, сына, затем - терпеливо, без упреков: дескать, таков уж крест, судьба... Ты мог бы рассорить меня с Вероникой, вообще смешать с прахом, отлучить от всего, но ты не делал этого, наоборот, ты всегда протягивал руку, ты если не ценил, то прощал людям их искренность и убежденность, как дар редчайший и главный, воистину Божий... Может, поэтому и не сумел ты достичь высоких вершин, а ведь наверняка стремился к ним, хотя ни мечты свои, ни разочарования не поверял никому.
... Не было тестя на том злополучном собрании, где в президиуме восседало начальство из центрального аппарата, не было! И когда отзвучали первые ударные речи о победах и доблестях, бодро и взахлеб зачитанные по согласованным шпаргалкам, и слово было предоставлено ему, Ярославцеву, дабы и его голосишко грянул в общем благолепном хоре, он, дрожа от дерзости, сказал незаученное: о бумаготворчестве, о высиживании гладенькими юными чиновниками с комсомольскими значками “взрослых” мест, о лжи, о большой лжи, пестующейся здесь, в молодежи, где ее не должно быть по самому естеству и определению.
И сквозь недоуменный ропот в президиуме кто-то четко и властно потребовал:
- Примеры, пожалуйста!
Он выложил “примеры”. И прокололся. Взаимосвязь людей, их поступков, отношений - все перепуталось; он боялся обидеть невиновных и показаться банальным склочником, обвиняя заведомых недругов; очевидно вопиющие факты вдруг обрели себе оправдание, а сам запев обличительной речи увиделся нелепым до сумасбродства...
Аплодисменты, правда, прозвучали. Разрозненные, квакающе испуганные и невероятно глупые...
А после была комиссия, деловитые пожелания и впредь занимать позицию активную к недостаткам и недочетам; затем комиссия завершила работу, и его как “принципиального, политически грамотного, непримиримого к негативным явлениям” отправили в огромное, разваливающееся от неорганизованности и пьянства автохозяйство.
- Ты, Володя, теперь дипломированный экономист, прошедший серьезную школу комсомола, - с теплой улыбкой напутствовал его автор замечательной характеристики, - и уж на месте, уверен, сумеешь проявить всю боевитость своего характера. Со своей стороны, готовы поддерживать тебя ежеминутно и по любым вопросам. Уж не забывай нас!