Теперь надо просто позвонить по двум номерам – мсье Директору и на другое место службы – в приход Святого Антония в Монпелье. Разговор займет немного времени, а вот последствия его звонков могут оказаться весьма любопытными.
Первый разговор был с собственного мобильного и был коротким:
- Мсье Директор?
- Да.
- Это Франсуа Дюпон. Я передал Ваши каталоги и предложения американским партнерам. Но они настаивают на участии в сделке их британских коллег, а Ваше предложение по изданию книг для восточного региона считают удачной мыслью и готовы всячески этому способствовать. У них есть хорошие связи.
- Я понял, Дюпон. Спасибо. Будьте аккуратнее с книгой, которую Вам передал мсье Скотт – это единственный сигнальный экземпляр.
- Конечно. Я понимаю, мсье Директор. – Мсье Дюпон неожиданно закашлялся.
- Мой дорогой Дюпон, курите поменьше или переходите с французских сигарет. Кстати, я запретил курить в офисе, думаю, Вы меня поймете.
- Конечно, мсье Директор. Да я уже почти перешел на американские. – Рука мсье Дюпона дотронулась до кармана пиджака, в котором лежала пачка «Лаки Страйк». Было ощущение, что пачка весит килограмм – глупость, конечно, но немного беспокойства – часть его работы в «Синтаксисе».
Второй разговор был еще короче, но пришлось побеспокоиться слегка: в булочной не работал аппарат в зале, и он попросил разрешения у хозяйки заведения сделать звонок со служебного телефона за кассой:
- Это я. - Сказал мсье Дюпон.
- Говорите, сын мой.
- Встреча состоится в Городе. Будут все, включая наших друзей.
- Вы уверены, что будет так?
- Подтверждено.
- Вам дали новую книгу?
- Да.
- Сколько в ней страниц?
- Я смогу это понять только вечером, отец мой.
- Хорошо. Мы будем готовы. Вы возвращаетесь завтра? (Что такое завтра? Сколько сейчас во Франции? – Хотелось спросить Дюпону. - Дурацкая Америка: все с ног на голову, включая время).
- Я вылетаю завтра утром в 16.40 из Нью-Йорка. (Пусть сами считают),
- Возьмите выходной в компании. Вы нужны здесь – все начинается.
Мсье Дюпон повесил трубку.
- Мсье - священник? – Поинтересовалась милая толстая дама за стойкой.
- Почему Вы так решили? – Улыбнулся мсье Дюпон.
- Мсье говорил, как священник. Мой муж был священником в Льеже.
- Вы очень внимательны. Мадам…?
- Мадам Носонофф.
- Мадам русская? – Удивился ее чистому французскому мсье Дюпон.
- Мой дед бежал от большевиков во Францию в восемнадцатом году. Мсье…?
- Назим.
- Мсье не француз? – Удивилась в свою очередь хозяйка
- Моя бабушка встретила моего дедушку в Марокко. – Улыбнулся мсье Дюпон.
- Вы решили оставить себе такую фамилию в память о деде? О, как это мило, мсье Назим. Мило, но непопулярно. – Хозяйка хотела еще что-то спросить, но тут, слава всем Святым, зазвонил телефон в кармане. Мадам удивленно посмотрела на посетителя, но ничего не спросила: какая ей, в сущности разница, что посетитель не захотел звонить домой по сотовому телефону? Может, он из тех французских скряг, которые берегут каждый собственный цент, почем ей знать? Разве это важно? Важно то, что он совершенно неожиданно назвался настоящим именем – вот что важно.
Она внимательно посмотрела ему вслед и когда он, положив несколько долларов на стол, выходя из булочной, обернулся и приветливо помахал ей рукой, быстро вернула на свое лицо широкую улыбку. Мужчина переходил дорогу, а мадам Носонофф уже набирала номер
- Это Джемма.
- Как сегодня пирожные? – На том конце провода были намерены пошутить.
- Никос, будь другом, когда приедешь за мной – возьми по дороге два хот-дога без майонеза, с луком и горчицей. Я не могу больше это видеть и нюхать.
- Как клиент?
- Он назвал себя.
- Шутишь? – Она услышала, как человек на том конце что-то кому-то сказал, прикрыв трубку рукой.
- Сама удивилась. Может он нервничает сильно?
- Глупости. Они не допускают ошибок.
- Но, Никос, он же простой священник!
- Джемма, он не простой священник – он иоаннит.
- Ты хочешь сказать, что он – святой и ошибки ему не свойственны? – Джемма слегка перебрала с иронией. И на том конце провода явно напряглись.
- Я хочу сказать, что ты могла допустить ошибку и задать слишком прямой вопрос.
- Ой, я тебя умоляю! Или я не знаю, как надо спрашивать мужчин, чтобы они сказали правду?– Джемма попыталась сгладить неловкость. Ей это удалось, и там засмеялись.
- Кто, говоришь, был твой дед? Русский офицер? Надо менять легенду – пусть он будет русским, но евреем-ювелиром.
- Никос, так не бывает: или русский или еврей-ювелир. – Джемма засмеялась.
- Конечно, Джемма. Твоя легенда хороша тем, что любой русский в случае неожиданной эмиграции может стать евреем при большом желании…. А заодно татаром и казаком одновременно.
- Татарином, Никос, татарином – сколько раз тебе повторять?
- Ладно, пусть будет по-твоему. – Никос повесил трубку, взял из деревянной шкатулки на столе сигарету и задумался. Одна сигарета в день позволительно? Кстати, какого черта Дюпон назвался Назимом? Не мог он настолько ошибиться, чтобы назвать свое собственное имя первому встречному. Не мог…. Если, конечно, он не сделал это намеренно. Или Назим вовсе не настоящее имя. Какая разница вообще: куришь или не куришь, если голова все равно дымится?
День для Никоса, кажется, сложился крайне неудачно. Из Танжера сообщили, что с Бальтазаром разговаривать можно, но крайне сложно. Человек опустился настолько, что его, кажется, уже ничего не волнует. Странно, как-то…. Не мог он измениться настолько за такое короткое время. Что-то не сходится. Усталость? Обида? Ну, бывает. Какая справедливость в таких играх? Но еще тогда показалось удивительным, что он просто так ушел, не взяв ничего. И он на виду. Не прячется. Может – своя игра? Тогда, что ему надо? Нет, он не мог просто так превратиться в животное. Если только…. «Надо будет самому туда лететь. Этого не избежать. Тем более, что события начинаю развиваться настолько стремительно, что промедление губительно для дела. А может и не только для дела, но и для собственной жизни».
Никос набрал несколько цифр на внутреннем телефоне.
- Сэр, я могу Вас увидеть сейчас? Необходима Ваша санкция. – Он явно попал на совещание. Босс не любит таких звонков, но на этом и расчет: все знают, как босс не любит такие звонки и именно поэтому когда надо чего-то достичь – надо идти вопреки правилам. Кстати, именно он Никоса научил этому правилу еще в Ираке. – Спасибо, босс, через пять минут на лестнице. «Если он даст мне санкцию на участие в деле, есть шанс что-то сделать».
Лестница была чудным местом для разговоров. Пять этажей вверх и пять этажей вниз в полной тишине и при полном отсутствие людей – это десять минут разговора. Кто будет ходить по лестнице, если в здании четырнадцать лифтов? Никто не будет. «Два хот-дога? – Пришла откуда-то мысль. – Куда ей два? Что за мысли-то? Интересно, что скажет мистер Ной? Хотя, что бы он ни сказал – вечером надо быть во Франции. Надо убедить. Париж, конечно, слабое убеждение – если бы я сказал, что мне срочно надо в Мозамбик – я бы улетел сразу. А Париж весной…. Скажу, что потом обязательно сразу в Мозамбик». Что тут скажешь! Если человек шутит, значит одно из двух: либо все хорошо, либо все пропало. Что скажет мистер Ной?
Гл. 18
«Просто этой Ложи никогда не существовало». Это легко сказать, но это нелегко принять. Можно подумать, что мир перевернулся. Нет, не перевернулся: утро, день, вечер – все как прежде. Только вечер был уже в кафе иерусалимского аэропорта «Бен-Гурион». Беда, которая постигла Великого Мастера Джонатана Тиза, возможно, еще не была бедой – беда могла ждать впереди. «Почему я? Почему это происходит со мной? Похоже на сон только это не сон». Конечно, это не сон – во сне редко приходят электронные письма. Две милые девчушки прошли мимо столика Тиза, три молодых человека в ярких рубашках громко о чем-то спорили, когда объявили прибытие рейса из Франции, израильские полицейские смотрели футбол по телевизору на стене зала и чашка кофе, и незажженная трубка. Можно бы и поесть, но что-то мешало. Что-то не нравилось Тизу. Все слишком быстро случилось и не случилось одновременно. Он не успел прилететь и включить сотовый, как получил два коротких сообщения: «Встреча отменена. Оставайтесь в Иерусалиме» и «С приездом, Великий Мастер Ничего».
Теперь тишина. Понятно только то, что произошло непредвиденное: остается ждать. О его приезде знали обе стороны: и те, кто его направил сюда, и те, кто об этом не должен был знать. Джонатан встал из-за столика, положил несколько евро на блюдце со счетом и пошел к выходу. Голос за спиной заставил вздрогнуть. (Кажется, я слишком возбужден. Нет. Скорее, я просто испуган. Так не годится. Это плохо). Голос вежливо, но настойчиво повторил:
- Я ведь к Вам обращаюсь, сэр.
Джонатан медленно повернулся к говорившему:
- Простите?
- Вы забыли заплатить.
- Я положил…. Простите, разве Вы не принимаете евро?
- Не по субботам, сэр. Обменные пункты закрыты, а мне сдавать кассу.
- Но у меня нет шекелей, - Джонатан почувствовал себя действительно неудобно. – Что же делать?
Официант подумал немного и сказал:
- Ничего страшного – давайте в евро. Только не четыре, а, скажем, семь. За беспокойство.
- У Вас праздничный субботний курс? – Джонатан попытался пошутить. Шутка не получилась – парень поднял бровь.
- Сэр не может заплатить и, может быть, хочет, чтобы я позвал полицейского?
- Боже упаси! Вот, возьмите. – Тиз аккуратно положил на столик банкноту в десять евро.
Парень молча взял и отошел. «Здравствуй, Джонатан. - Пронеслось в голове. – Ты в Израиле».
Десять евро плюс четыре евро на блюдечке. Получается четырнадцать евро за кофе? Израильтяне никогда не пропадут, даже если их три раза выгонят из Палестины. Первое, что они сделают – станут арабскими евреями и останутся тут жить, как и жили. Будут продолжать торговать и арабы при всем их хитроумии просто станут нищими при таких ценах. Он часто думал: какая между ними разница? Никакой. Привычки, менталитет, обряды, история – все общее. Камень в храме и тот один и тот же. Одна земля и века сражений во имя Господа с двумя именами. «Джонатан, это ересь!». Голове не запретишь возражать. Но все идет к тому. Иначе, зачем ты приехал, Джонатан? Зачем? Возможно, на этот вопрос ответ будет дан сегодня.
Телефон завибрировал: «Пожалуйста, подождите. К Вам подойдут». Вежливо, как в приемном покое. И через минуту он услышал:
- Как долетели, мистер Тиз? – К нему с радушной улыбкой подходил молодой человек.
«Где я его видел? Яркая рубашка – они сидели напротив меня…. Ну, те – трое, которые громко спорили и смеялись. Все странно: странно и плохо. Я стал неаккуратен».
- Да. - Автоматически ответил Джонатан.
- Мистер Тиз. – Подошедший заговорил тихо, но улыбка не сошла с его лица. – Мистер Тиз, Вам ничего не угрожает. По крайней мере, пока Вы будете внимательно нас слушать и выполнять наши указания. Вы прилетели по приглашению рыцаря Де Жофора. Я отвезу Вас в хороший отель. Вы отдохнете, и вечером я за Вами заеду. Это будет в шесть. Постарайтесь расслабиться – все уже произошло, но мне поручили передать, что ничего плохого еще не случилось – все может вернуться на круги своя.
- На круги своя? Что я здесь делаю? – Джонатан понимал, что любой вопрос останется без ответа, но может быть этот, вызовет хоть какую-то реакцию?
- Вы встретитесь с теми, кто хотел, чтобы Вы приехали. Вы сами всегда этого хотели – это все. – Молодой человек взял сумку Джонатана и пошел в сторону стоянки такси. «Рыцарь Де Жофор? Это бред. Такой фамилии нет в списках». – А в голове кто-то ожил опять. – «В каких списках, Джонатан? В твоих? А разве нет других списков? И какие из них настоящие? Вот увидишь, оживут герои Дюма, и встретит тебя какой-нибудь Буатреси или того лучше, сам Мазарини ».
Такси плавно тронулось, и за стеклами поплыл Иерусалим. Четырнадцать евро за кофе? Как стала тяжела голова, как тяжело бьется сердце. Не надо было пить кофе…. Столько переживаний…. А за окном земля, по которой ходил Он. Столько дней и ночей ты видел ее в своих снах…. Она за окном, но тебе сюда было нельзя. Теперь можно. Теперь можно все…. Как плавно едет автомобиль и хочется спать. Я устал. Я устал. Я боюсь? Нет. Все хорошо – уже нет за окном Его Земли. Это не та…. Спать. Не надо было пить…странный кофе у них….
…Земля, у которой нет имени, земля, которая не приняла никого и никого не отпустила. Земля, во имя которой покинули мир миллионы, и именем которой они были уничтожены. Земля праведников и грешников – ибо сказано: «Всяк праведен и грешен во время иное. И пришедшие канут, и ушедшие взойдут». Земля рождения и погибели, истины и словоблудия, греха, позора и славы. Все началось отсюда, и все вернется сюда. Пройдут наши времена и наступят другие, и ничего не изменится до тех пор, пока не вернется Он – пока не вернется Вера. Или пусть только вера в Него. А Он стал многолик. И хоть плачь, хоть смейся – пред глазами встает Шива, как образ сегодняшнего дня: многорукий Бог, сменивший много масок и имен. Танцуй во имя смерти и рождения! Танцуй, пока есть силы, а мы будем видеть только то лицо, которое ты показываешь, а другое видят те, кто стоит перед нами. «Лицом к лицу – лица не увидать» - кто это сказал? Не помню. Шива…. При чем тут он? Образ многоликости мира? Зла, добра, красоты и силы. Скорее, многорукости: пока одна рука набирает телефон друга – вторая звонит его врагу. Все в одном, как «Head and Shoulders» или корейский автомобиль, способный ездить, но неспособный стать «Мерседесом». Откуда взять силы, чтобы видеть разом все лики Мира: Будду, Христа, Магомета…. Всех пророков, словно издевающихся надо мной и то появляющихся, то исчезающих? Из книги в книгу, из языка в язык: те, кто были, и кого не было никогда. Кто из них знает больше? Тот, кто молчит. Вместо литературного труда обет молчания – омерта. Кто создал мафию, тот ее и танцует. Только они знали, что делали – другие так ничего и не поняли. Но именно им я верю больше всего – тем, кто ничего никогда не видел – они знают, они ведают, они чувствуют и истинно верят. Пусть даже они верят в сказку – она полезнее правды, которая кровава и грязна. И уж точно, она не имеет ничего общего с истиной. Пусть заблуждаются, сочинив свою историю. Эта история полезнее той, что началась жарким днем и кончилась душным вечером странного дня.
И преследуют одни и те же имена, и только одного имени нет. Так теряют веру, Джонатан. Так теряют веру. Веру? Но, какую? Я верил в незыблемость Ложи. Верил? Пусть не истинно верил, но знал, что века прошли, и ничего не изменилось. А теперь? Теперь не так, теперь кто-то нарушил обет и открыл тайну. Какую тайну, Джонатан? Тайну Истины? Ой-ой! Какой истины? Ты действительно в это веришь? В то, что кто-то может ее знать и так долго хранить? Ну, или хотя бы в то, что она есть – Истина? Есть только одна тайна – тайна исповеди, но она создана лишь для того, чтобы твои грехи стали известны кому-то кроме тебя и Бога. А то, что знают трое, знает весь мир. Сказал Cпаситель и до тебя дошли эти слова и вместо ясности, породили сомнения:
"Bсе сyщества, все создания, все твоpения пpебывают дpyг в дpyге и дpyг с дpyгом; и они снова pазpешатся в их собственном коpне. Bедь пpиpода матеpии pазpешается в том, что составляет ее единственнyю пpиpодy. Тот, кто имеет yши слышать, да слышит!"…
Уши есть, но о чем Он? Не о том ли, что не может быть несколько истин? Так было для тебя всегда – что же случилось? Ты перестал верить, что только твоя правда и есть Истина? И она одна, и ее у тебя украли. Ее присвоили другие, назвав по-другому, дав ей другое имя. Что же получается? Нет разницы в наших словах, и мы говорим об одном, а потом лжем другим, лжем себе. Значит, есть только Ложь. И она тоже многолика, но она тоже одна, как Истина. Как ты их называл всегда, Джонатан? Рай и ад? Свет и тьма? День и ночь. Смешно и глупо. Глупо и банально. Слишком просто, чтобы в это поверить.
Но у палки тоже только два конца и правильный только тот, за который держишься ты – другой станет «божьим промыслом», «бичом божьим», «карающим мечом». И правильна лишь та дорога, которую указывает другой конец палки. Так? Так. И не надо сомнений – сомнения оставь другим, а ведь ты человек умный – то есть тот, у кого есть палка. Только так можно выжить. Только так.