- Но, как? Я не...
- Все в свое время. А теперь я Вас кое с кем познакомлю. - Он встал и подошел к двери, ведущей в другую комнату.
Дверь была слегка приоткрыта, и я услышал приглушенные голоса и шепот. Почти различимы были слова: «Это действительно он? Вы уверены?». Ответ я не услышал, но, судя по тому, что дверь резко распахнулась, и в проеме появился человек средних лет в слегка помятом черном костюме, ответ был положительным: то есть, это был точно я.
Седые волосы, очки без оправы, руки со сцепленными пальцами перед собой, внимательный, слегка настороженный, изучающий взгляд, чуть склоненная вперед голова и просто уйма благородства в молчаливой паузе на несколько минут – все выдавало в нем или священника, или вышедшего на пенсию когда-то успешного оперного артиста.
- Ну что, мой дорогой, Вы готовы? - Более глупого вопроса после нескольких минут молчания трудно придумать. Он подошел к креслу и сел напротив меня.
- К чему? – Я совершенно ни к чему не был готов. Я был готов только к тому, чтобы убраться отсюда поскорее.
- Вам предстоит небольшое путешествие. – Его голос был тих и нежен, как голос девушки, которая уже готова сказать тебе окончательное "да", но ее все еще терзают некоторые сомнения по поводу твоего банковского счета. Она смотрит на твою реакцию и хочет проникнуть в самые глубины твоей любви – ей хочется этого, как хочется матросу, чтобы на дне этой бутылки осталась еще капля гаванского темного рома. Она хочет понять, насколько глубока твоя преданность и как далеко ты можешь зайти в своем желании до того, как она разденется.
…Многие думают, что совершенно неважны мелкие, но очень важные вещи. Это глупость, которая часто приводит людей к катастрофе. Действительно, совершенно неважно какая у человека шляпа, какие ботинки и какая ручка, но говорить, что не имеет значение, какой у человека кошелек? Это верх безрассудства. Это дорога в пропасть, милые дамы! Кошелек – вот основа основ. Если новенький, дорогой, кожаный и маленький – это повод призадуматься. Он его бережет, и у него нет наличных денег с собой. Значит ли это, что он бедный? Нет. Хотя, конечно, чем меньше доходов — тем дороже вещи и тем бережнее человечек к ним относится. Но еще это означает, что все его финансы под контролем и он скорее согласен платить проценты по карте, чем потерять на улице даже один цент. Он – трус и жадина, дамы! Прочь от него! Нам с вами нужен человек с большим дерматиновым кошельком. Нам нужны шуршащие наличные! Мы не побирушки какие-нибудь — большим купюрам большой кошелек! Да! Мы готовы в ущерб имиджу брать внутренним содержанием. А что взять с чужой кредитной карты кроме судебного иска? Но вернемся к делу! Он не боится его потерять и у него, конечно, водятся денежки, плотные пачки денежек, которые он засовывает своими потными пальчиками, утрамбовывая, в свой противный кошелек, похожий на потертые поддельные носки "Адидас". Ну, даже, если придется и потерпеть от этих потных толстых пальчиков, когда они полезут не туда…. Что с того? К чему это я?... Священник…. Какой священник? Ну, да — возвращаюсь. К моменту моего возвращения священник уже удобно устроился напротив меня и настолько расслабился, поверив в то, что я это я, что достал из нагрудного кармана пиджака расческу и несколько раз аккуратно провел ей по седым волосам. (Можно на секунду еще отскочу в сторону? Кстати, он не очень и похож на священника – скорее, хочет быть на него похожим).
Вот если есть вещи, которые меня пугают с детства, так это большого размера расчески с огромными зубьями, как у лошадей (которые никакие не добрые животные, а самые настоящие лошади) и еще отвратительные черные ботинки священников. Такие блеклые, тяжелые, на толстой подошве, из грубой кожи. Зачем приличному священнику при его батистовом платочке в заднем кармане мятых серых брюк ботинки капрала? (Я видел! Он платочком слезу прелестной прихожанке чуть не утер. Достал и спохватился — быстро спрятал. Наверное, пожалел платочек). Словом, почему слуга Господа должен нажимать на педали своего нового «Мерседеса» плохими ботинками? Не понимаю. (Я возвращаюсь.)
- Не готов. Совершенно не готов я ни к чему, чего я не знаю или не понимаю. А что за путешествие? Я вроде уже того…только приехал?
- Скоро Вы все поймете. Ну, или почувствуете на себе. Словом, давайте по порядку: Вы знаете историю жизни Иисуса Христа?
- И Вы туда же! В пределах общепринятой программы обучения, а что? Что-то новое появилось? Мне же сказали тут... вот (я показал пальцем на рыцаря) этот господин пугал мне пару часов назад моей неудачной родословной.
- Не такая уж она неудачная, как Вы думаете. Есть еще более печальные истории, и, кажется, в одну из них Вы попали. Вернее, мы все попали.
- Вы меня обвиняете в чем-то? Вы сами придумали какие-то невероятные страсти по Иуде. Именно вы вытащили меня из моего дома, запихнули в самолет, привезли в самую неожиданную для меня страну, отняли у меня семью, которой, конечно, у меня и нет, но все-таки она могла быть в перспективе. Вы подбрасываете дурацкие письма от покойного дяди. - Я увидел его нетерпеливый жест, но не хотел останавливаться. Накипело. Достали. Ну, и напугали, понятное дело. Не хотел останавливаться, но остановился. Священник смотрел на меня, как на покойника: то ли с сожалением и сочувствием о потере усопшим земных удовольствий, то ли с облегчением, что одним неверующим меньше, то ли с надеждой, что за время отпевания томатный суп, со слегка растопленными на сковородке кусочками пармезана, не остынет окончательно.
- Ну, мы можем начать с того, что дом никогда не был Вашим, семьи у Вас никогда не было, да и дяди, честно говоря, тоже. Понимаете, все, что было настоящего в Вашей жизни — это письмо, которое Вы получили. Более совершено ничего, включая Вашу мать. Грубо говоря, Вы абсолютный призрак, созданный только для того, чтобы выполнить свою миссию.
Самое неприятно, что может быть в работе, это когда кто-то, Вам совершенно неизвестный, неожиданно для Вас говорит Вам правду о Вашей жизни. Это может быть случайность, может быть провокация и попытка Вас раскусить, но может быть и достоверная информация и вот тогда Вам конец. Мне его речь не понравилась. Совсем не понравилась. Почему? Позже поймете. Но надо было играть дальше.
- Вот спасибо! Теперь я совершено спокоен. А я-то мучился: кто я, зачем я? С какой целью родился, кто мой папа? А тут все так просто и хорошо: нет никакого папы, кроме Папы Римского, наверное. И есть Вы, который все так славно мне объяснил. Спасибо Вам. - Почему-то мне захотелось встать, и я встал. Они даже не отреагировали — просто синхронно подняли свои печальные глаза. - Господа, я пошел.- И ведь я действительно повернулся к ним спиной и сделал пару шагов.
- Представление окончено? - Они даже не постарались меня удерживать. - Вы должны успокоиться и сесть. У нас очень мало времени. Сейчас восемь вечера и осталось совсем немного времени для того, чтобы Вы успели сделать то, ради чего Вас сюда привезли.
- А заранее Вы не могли все подготовить? - Я почему-то опять их послушался. Вернулся к своему креслу и встал рядом. Садиться не хотелось, чтобы опять не возникло желание встать (Что уже было бы просто смешно и слишком демонстративно).
- Все-таки, сядьте. И уж если кто совершенно не в курсе, так это Папа. Хотя, - Священник неожиданно посмотрел на молчащего рыцаря. - Странная игра слов.... Что Вы знаете об отце Иисуса?
- Это о плотнике?
- Да.
- О плотнике ничего не знаю. Это-то тут при чем?
- Тогда садитесь, и внимательно слушайте, Люсьен. Он и есть цель Вашей миссии.
- Миссии? Я похож на Тома Круза? И почему, собственно, я?
- Просто потому что Вам не повезло, а может быть и наоборот – это как дело повернется. Да сядьте же Вы, наконец. Так всегда бывает в этой жизни. – Священник был то ли смущен, то ли слегка раздосадован тем, что ему так долго приходится уговаривать этого наглого молодого человека. – Вы обречены на предательство – Вы наследник Иуды и у Вас нет другого пути. Вернее, он есть, но именно Вам никогда не удастся идти по собственной воле – все предрешено. Считайте это кармой, судьбой, провидением, генетикой, семейным заболеванием и Божьей волей – всем, чем угодно. И даже – тут он слегка поморщился и на несколько секунд замолчал. – И даже, если Бога нет. Так ведь, в конце концов, тоже может быть? Люди, которые в Него верят, не дадут Вам права делать то, что противно их вере. А, следуя вере, Вы, во-первых, обладаете дурной наследственностью и на Вас клеймо, а во-вторых, Вас просто не должно быть. Но, с другой стороны, что для одних предательство, для других – подвиг. – Он опять помолчал и взглянул на рыцаря. – Если, конечно, это Вас успокоит.
Я все-таки сел. Во-первых, стоять надоело, а с другой стороны становилось и интересно, и жутко одновременно.
- Нет. Меня это не успокоило. Что вам от меня надо?
- Ничего особенного. – Священник опять посмотрел на рыцаря. (Им бы на шею по шарфику цвета радуги). – Надо еще раз предать Иисуса. То есть, конечно, не его самого, а его историю. Слегка, скажем, подправить.
- Так Он все-таки жив? В смысле… Потомки?
- Нет. Но жив его отец. Вернее… ну, Вы меня понимаете, конечно. – Он точно дразнился, этот священник. А рыцарь тем временем наливал «Кровавую Мэри» в стакан. И капли томатного сока стекали по ножу медленно-медленно, как в замедленном кино. Что-то было нехорошее в их аккуратном падении в стакан. Они не смешивались с водкой, а создавали свой собственный темно-красный слой, так похожий на кровавую лужу, вытекающую из тела Христа на землю.
Все смешается потом. Все обязательно смешается. И кровь уйдет под землю и будет выпит этот стакан. Улетят от тела сытые птицы, но что изменится? Разойдутся люди, и через полчаса за столом будут говорить о нем. Потом разговор поменяет тему, и солнце сядет и снова взойдет завтра. Бедный Иисус! Сколько всего придумано. Сколько историй и ни одной правдивой. Сколько лжи и ни слова правды. Надо было это тебе, мальчик? Ты этого хотел, чтоб по ножу в номере дорогого израильского отеля стекали капли твоей крови в стакан? Чтоб твой хлеб превратился в гамбургер? Ты и вправду верил в то, что двенадцать сидящих с тобой за одним столом будут счастливы и довольны только тем, что слушают тебя и считают себя избранными тобой? Что сыты они будут только твоей рыбой и твоим хлебом? Нет, мальчик. Им нужна твоя слава. И они возьмут ее по кускам! Возьмут. Не все – только те, кто будет сильнее. Кто из вас помнит имена этих двенадцати? Всех. Мы помним некоторых и одного – того, кто предал. Почему? А предал ли воистину? Воистину предал. Ради истины. Истина была причиной поступка.
Гл . 21
Ел ли я с аппетитом? Да. Вполне ли кошерная была пища? Опять же, да. Хотя, понятие так размыто, что я предпочитаю считать кошерным все, что нравиться моему желудку. И причем тут Ваш смех? Слушать надо только свой желудок, печень, сердце и почки – все остальное, включая телевизор и выступления президентов всех стран вместе взятых, бред. Верить можно только свежей форели под луковым соусом и лимоном и сделанному на твоих глазах бараньему фаршу из кусочка жирной ляжки. Дома пересыплете фарш помидорчиком (чем больше, тем лучше) и поставите томиться на ночь. Только не ставьте фарш в холодильник, если не хотите его угробить. И обязательно побольше лука – на два килограмма фарша не меньше пяти килограммов. И не слушайте того, кто скажет, что это много! Дайте ему почитать ибн Сену. Завтра, когда откроете крышку, все поймете. И горе тому, кто смотрит кулинарные программы по телевизору: ему никогда не есть вкусно и сытно. Да будет он стройным и голодным всю жизнь, аминь.
Я поел. Часы показали половину десятого – пора начаться празднику, но никто не пришел до сих пор. Я говорил Вам о Марке и Робе? Пустое! Забудьте – незачем было говорить – они не скоро появятся снова. Летят себе, наверное, уже в разных самолетах: один в Антверпен, второй в Дар-Эс-Салам. А может и не летят. Когда все закончиться – я тоже поеду куда-нибудь подальше. Например, в Москву. Почему, нет? Чем плоха Москва в середине лета? Не хуже любого другого города, из которого уехала половина жителей. И когда стражей порядка становиться больше граждан – чувствуешь себя веселее. Вообще, полиции или не должно быть видно совсем, или ее должно быть очень много у всех на виду – только тогда общество способно просуществовать более или менее приличный срок в покое и благоденствии. Власть должна или дружить с народом, или его бояться – нельзя же доверять ему? Поэтому я за израильскую систему – я за полное объединение народа, полиции и армии. Кто из них кто непонятно. Все избранные. Тем и достигается абсолютное равноправие: каждый должен иметь право арестовать другого.
Часы отсчитали еще пятнадцать минут. Это уже хамство! Я не могу столько есть. Сидеть, и есть в одиночестве – что может быть труднее? Ждать-то я привык. А молча есть – это преступление. Мне надо разговаривать за едой или что-то читать. Меню я уже прочитал раз тридцать – так себе книжка.
- Вы, господин Бальтазар? – Голос свыше произнес ненавистное мне имя. Я поднял голову.
- А разве не видно, сэр, что никто в радиусе пяти миль не может носить такое имя кроме меня. Мне бы еще дурацкую шапочку с английской буквой «В», что бы все знали совершенно точно, что именно этот человек и есть это самое имя. Боюсь только, что буква «Би» может вызвать нежелательные ассоциации в головах основной массы воспитанных в строгости людей. Да и зачем мне кривотолки в израильском обществе, где прочность веры неотделима от прочности семьи, а значит пола? Нет, сэр, я не стану возражать и отпираться – я именно Бальтазар – человек с отвратительным именем и, соответственно, судьбой. Вы же не будете спорить, что имя твое и есть судьба твоя?
Человек стоял и слушал. Стоял, молча, и слушал, не перебивая. А что делать? Мне же необходимо время рассмотреть и понять кто передо мной? А как сделать так, чтобы Вы замерли и слегка ошарашенно стояли и молчали, пока Вас рассматривает тот, к кому Вы обратились? Как по-другому мне успеть рассмотреть Ваши карманы – носите ли Вы оружие, есть ли у Вас что-то в руках, и какие ботинки на Вас одеты. Ботинки – вот ответ на вопрос: кто перед вами. И не в модели дело и не в цене. Дело только в том, что приехали Вы в автомобиле, если в пыльном жарком городе Ваши ботинки даже не покрыты легкой пылью. Следовательно, Вы можете быть не один, и это может быть плохо и опасно для меня. Ваши ботинки многое скажут мне, как скажут многое Ваши руки. Но, чтобы их рассмотреть, мне надо время (секунд пять). А как отвести глаза от Вашего лица, которое ничего не может сказать, потому что выражение его – выражение смутившегося человека. Вы замешкались и не сели пока я говорил? Вы или отчаянный лжец, или совсем не тот, кем стараетесь казаться. Вы просто человек «по поручению». Вы мне не интересны – мне интересно то, что Вы мне скажете словами того, кто мне заплатит в самое ближайшее время. Итак, у этого человека ботинки были в пыли, да и возраст у них был преклонный. В смысле, что он был старше меня. Само по себе это ничего не значит, но новую пару ему купить не помешало бы. Надо же проявить уважение к самому себе. Хотя, он может и сам все это знать – поэтому я всегда допускаю варианты развития событий.
- Итак, кто Вы, сэр? – Пора ему говорить. Он не опасен (по крайней мере, здесь и сейчас).
- Называйте меня мистер Смит. (Он таки присел на краешек стула).
- Проще ничего не было? Что-то уж очень распространенное имя Вы себе взяли – не чужое, надеюсь?
- Меня предупреждали, что Вы человек своеобразный. У меня поручение.
- Я понял это по Вашим ботинкам.
- Что, простите? – Он опять замешкался. Но хватит развлечений. Пора понять, что им от меня надо.
- Какое поручение? От кого?
- Я представляют некоторых господ, интересующихся событиями, которые должны произойти в ближайшее время или уже происходят в Израиле. Вас рекомендовали, как исполнительного и точного человека, обладающего некими способностями к улаживанию дел, подобных этому. Я уполномочен предложить Вам заключить с этой группой господ договор по решению проблемы щекотливого свойства. Одна из сторон намерена сорвать крайне важные переговоры. Лица, которые мне доверяют, не хотели бы допустить даже малейшего шанса на то, что встреча может не состояться. Мои друзья в Париже хотят надеяться, что Вы не откажете в любезности встретиться с той стороной, которая не желает найти выход из создавшегося положения и сделаете все возможное, чтобы все остались довольны. Как всегда в таких случаях ваши условия готовы обсуждаться.
В случае этого американского гражданина оказывается, что ботинки – это еще не все! Американцам, конечно, вообще наплевать на свой внешний вид – они не русские, для которых то, как они выглядят важнее пустого холодильника, но этот человек, кажется, не просто посланник. Смущается, поддается на провокации, но говорит дельно, четко и уверенно. А может талантливо играет?