Любил народ тиранов, внушавших страх. От страха трясся, но любил. Выдавал индульгенцию на все их злодеяния. И шел, повесив голову, на плаху и каторгу.
Если и мелькал в династической очереди человек добрый и заботливый, то судьба его была трагична. Вместо благодарности вызывал он в сердцах поданных, привыкших бояться, презрение и даже негодование. Так как он посмел на них страх не нагонять.
Милиционеры дошли до места преступления. Лесной овражек казался мрачным, гибельным местом. Красноватые осиновые листья, усыпавшие его, были похожи на разбрызганную кровь. Три черных пятна, там, где лежали трупы,– все, что осталось от трех человек.
Осмотр ничего нового не дал. Но Петрович не мог избавиться от навязчивой мысли:
Три убитых охотника, старинные золотые монеты, лопаты у палатки человека с жутковатой внешностью, может быть,– это звенья одной цепи?? Но как их связать?
Часть 2
Исчезнувшее сокровище.
Следующим утром Петрович с утра пошел в отделение – сдать отчеты своему начальнику майору Николаеву. За глаза подчиненные звали его Николой. Он был еще молодым человеком, но уже обрюзгшим, щекастым, с двойным подбородком и неподвижным лицом. Увидев Петровича, он недовольно засопел и стал ругать его, за то, что, найдя трупы, тот позвонил дежурному их района.
–По твоей вине показатели по раскрываемости за этот квартал коту под хвост, – пыхтел Никола. Жирная грудь рвалась из тесноты мундира, и пуговицы с трудом удерживали ее.
Петрович огрызнулся:
– Что ж мне надо было мимо пройти?
Он никогда не находил общий язык с начальством. C молодости был задирист, независим. Таких подчиненных начальники не любили. А последние годы главными достоинствами подчиненного считались покорность и безропотность. Контрактная система позволяла избавляться от неугодных без объяснения причин. И большинство предпочитало отмалчиваться и терпеть.
Петрович так не умел. Пять лет он категорически отказывался подписывать контракт. Некоторые сначала поддерживали его. Но быстро уступили угрозам и настырности начальства и сдались один за другим. Он остался один.
Ушел старый начальник, отдел возглавил Никола. Узнав, что Петрович не подписывает контракт, стал придираться, угрожать увольнением. Пришлось уступить – подписать эту чертову бумагу, презирая себя. Двадцать пять лет был сельским участковым. На стороне начальства была сермяжная правда: ему надо было кормить семью.
Но Никола так и не простил того противостояния, при любом удобном случае упрекал подчиненного в упрямстве и независимости: «С чего ты взял, что ты какой-то особенный».
И сейчас Никола продолжал бухтеть, мол, ты, Петрович, будешь нести персональную ответственность за расследование убийства, которое «повесил на район».
– Мне нужно в город поехать проконсультироваться со специалистом, – сказал ему Петрович. Никола промолчал, но засопел громче. Петрович сделал вид, что получил разрешение и вышел.
Дома он побросал в старый рюкзачок самое необходимое, объяснил ситуацию жене. На совхозной машине доехал до трассы. Дальше, до столицы, – автостопом.
Он долго стоял на обочине. Несколько дорогих машин пронеслись мимо, словно не замечая милиционера. А ведь по закону каждый водитель «обязан оказать содействие в передвижении» человеку в форме.
Громоподобно гремя тормозами, около него, остановилась фура. Дальнобойщики любят брать попутчиков: во время долгой, монотонной дороги задушевный разговор с незнакомым человеком помогает разогнать сонливость, главную причину гибели людей этой профессии.
Петрович с трудом взобрался на высокую подножку.
Молодой, со щеголеватыми усиками водитель засыпал Петровича вопросами, и, не дожидаясь ответа, стал рассказывать о своей любимой пятилетней дочке, по которой мучительно скучает в многодневных поездках. Рассказывал о том, что видел на дорогах процветающих Германии, Голландии, Бельгии. Признался, что с тяжелым сердцем возвращается домой, где его ждут пустые дороги среди серых деревень и городов, заполненные людьми с озабоченными лицами. Что горько ему видеть, насколько родная страна отстала от европейской цивилизованности. И что люди, живущие тут, не хотят научиться тому, что принесло благополучие другим народам: любви к свободе, чувству ответственности и самоуважения.
Петрович был рад словоохотливому попутчику. Когда доехали до Минска, и он сначала отправился к другу детства.
Одноклассник и друг Иван страстно мечтал уехать из родной деревни. Сидел за учебниками, пока одноклассники гоняли мяч на вытоптанном стадионе. С третий попытки, потратив немало сил на исправления изъянов деревенского образования, он поступил в столичный университет. И там сидел за книгами, усердно учился и стал научным сотрудником в Академии. Где и проработал тридцать пять лет, как Петрович в милиции. Женился на горожанке и стал настоящим минчанином.
Но теперь он признавался Ивану, что все чаще жалеет о том, что променял просторы родной деревушки на суетливый, шумный, душный город, заполненный тщеславными, равнодушными друг к другу людьми.
От него Петрович знал, что в Академии работает ученый-историк, специалист по кладами.
Петрович вез с собой рисунки монет, найденных на месте убийства. Он надеялся с их помощью выяснить маловероятную, но все-таки возможную связь преступления с пресловутыми наполеоновскими сокровищами.
Иван с женой жили в маленькой квартирке-хрущевке. Это название, вызывающее ассоциации с насекомым, олицетворяло целую эпоху в истории страны.
Таких квартирок настроили в городах страны немало, когда очередной решительный правитель решил облагодетельствовать свой народ. И взялся за вопрос, который испортил не только москвичей. Тесный коридорчик, маленькой кухонькой и совмещенные удобства, выключатель которых почему-то находился у входной двери, и гость, впервые оказавшийся в такой квартире, участвовал в квесте по его поиску.
Самую большая комната была по сути коридором с четырьмя дверями. А для кухоньки была взята за образец (ну, по крайней мере, создателям проекта хотелось в это верить) – французская планировка. И, по их мнению, она была улучшена. В центре Парижа домах 18-19 века, кухня – непозволительная роскошь, да и не предмет первой необходимости – нет традиции столовничать дома. Поэтому под нее отводили два-три квадратных метра. Архитекторы хрущевок «развернулись», и советская хозяйка, суетившаяся на пяти с половиной квадратных метрах, получила возможность свысока смотреть на француженку в ее знаменитом маленьком черном платье, вечно вдыхающую розовый воздух Парижа.
Такая квартира достала жене Ивана от родителей. Жили они в ней вдвоем. Их дочка, получив прекрасное образование не без помощи Ивана, уехала учиться во враждебные, но все равно очень привлекательные США. И теперь отнюдь не прозябала на должности преподавателя в одном из вузов.
Она звала родителей к себе. В гости они съездили, но остаться отказались: они привыкли жить по-другому. Ютясь в квартирке с крошечной кухонькой и карикатурным коридорчиком, выгадывая деньги на самое необходимое. Но избыточное благополучие другой страны вызывало сомнение в надежности. В подсознании отложился горький опыт десятков поколений, для которых постоянное унижение и борьбе за свое существование и были жизнью.
Иван обрадовался приезду друга. Они посидели за столом, на котором «произошла смычка города и деревни»: яичница из деревенских яиц с яркими, как солнышко желтками. Грибочки, свои огурчики, явно выигрывали от соседства городских бледноватых, потонувших в майонезе, деликатесов.
Выпив, Петрович с Иваном вспоминали детство: ночные походы на маленькое деревенское кладбище для проверки смелости. Они вычитали в журнале, что таким способом закаляли дух юных самураев, и решили доказать себе, что не уступают в храбрости японским мальчишкам с их какими-то особенными мечами-наганами, которым втайне мучительно завидовали. И честно отсидели два часа на поваленном кресте, дрожа, как они убеждали друг друга, от холода.
Вспоминали, как воровали клубнику у толстой, жадной Ревтовичихи. И ягоды, хоть и крупные, были кислыми, и крапива около забора, в которую приходилось прыгать, давала себя знать потом дня три мучительным покалыванием. Но порочное удовольствие напакостить злой тетке, столько раз обижавшей их матерей, искупало все.
А когда жена Ивана легла спать (она работала учителем истории, и встать ей надо было рано), они вспомнили Ленку, их одноклассницу. Худую, голенастую, с выбеленными солнцем волосами. В нее оба были влюблены с седьмого класса. Непоседливая хохотушка, она охотно мелькала подолом своего выцветшего платья перед обоими. А они, изнывая от ранее незнакомого и невыносимого томления, боролись с ненавистью-ревностью друг к другу и с не менее сильным желанием поделиться этой новой, невыносимой своей тяжестью тайной.
Зазывный подол действовал завораживающе не только на них. Сразу после школы Ленка удачно, по мнению односельчан, вышла замуж за приезжего – городского. Домой она больше не возвращалась.
К горькому изумлению Петровича, Иван рассказал, что недавно встретил ее около рынка, худую, пропитую, опустившую. И, сколько он не взывал к ее памяти, она не узнала в немолодом лысоватом человеке Ваньку-Тихоню, одноклассника, когда-то неотступно ходившего за ней.
История Ленки заставил их загрустить. Оба долго не могли заснуть. Петрович вспомнилось, как они втроем отправились к этому самому пресловутому Стоячему. В восьмом классе, в самом начале мая, на праздники, которые казались похожими на маленькие каникулы. Деревья уже покрыла нежнейшая, новорожденная листва, на полянках празднично желтели солнышки мать-и-мачехи. Ленка со смехом бежала впереди среди тоненьких березок, а они брели следом, истязаемые и влюбленностью, и ревностью и не могли разделить ее радость. Эх, какой полной и искренней – настоящей жизнью жили они тогда, в пятнадцать лет.
Остальная часть жизни человека, казалось бы наполненная серьезными, важными делами, намного скучнее и бесцветнее. Что запомнилось ему за последние тридцать лет? Первый вызов на труп: жуткое самоубийство красивого цыганского парня. Он повесился на воротах у дома любимой девушки. Накануне он приходил сюда свататься, но ее родители выгнали его с оскорблениями и брезгливостью.
Густые черные кудри парня, разметавшие на неестественно запрокинутой голове, врезались в память навсегда. Как и дикий вой, вырывавшийся из груди светловолосой девушки, несостоявшейся невесты.
Ну, а остальные десятилетия? Да, все воспоминания о них не могли сравняться по яркости и насыщенности вот с такими мгновениями, пережитыми в юности: цветастый подол между березок, или горящие от укусов крапивы лодыжки. Петрович порадовался, что не живет в городе, и у него почти нет шансов встретить Ленку, теперь опустившуюся, беззубую, с разбитым лицом алкоголичку.
На следующий день Иван и Петрович отправились в институт истории. Долго бродили по длинным темным коридорам в поисках нужного кабинета. Низкие потолки, одинаковые двери. И больше грязное окно в конце коридора. «Храм науки?» – изумлялся Петрович.
Наконец зашли в небольшой кабинет, заставленный старыми канцелярскими шкафами, стекла которых были закрыты серой оберточной бумагой. На стареньком письменном столе мигал компьютер. Перед ним сидел взлохмаченный седой человек. Окладистая борода обрамляла загорелое лицо. Он повернулся к вошедшим и словно осветил их голубизной своих неожиданно молодых глаз. Иван представил Петровича.
–Андрей Андреевич – неофициальный специалист по кладам.
–Ну, и что у вас? – с нетерпением спросил тот.
Петрович достал рисунки монет.
–Ну, ничего особенного, – разочарованно сказал специалист, взгляд его потух. – А-а-а… Александра Первого эпоха. Где взяли?
–Да, вы понимаете, обстоятельства самые трагические. Их нашли у одного из убитых на берегу озера Стоячего.
Глаза Андрей Андреевича снова загорелись.
–О!! Это озеро – возможное место захоронения одного из самых значительных кладов на всем постсоветском пространстве.
И вдруг выбежал из кабинета. …. Иван, извиняясь, улыбнулся: «Ученый, чудак, мы все тут немножко того…»
Андрей Андреевич вернулся с кипой книг и папок, свалил их на стол.
На обложке книги, лежавшей наверху, – портрет мрачного человека в треуголке, смотрящего вдаль.
Петрович вспомнил, как долго он не мог определиться со своим отношением к этому историческому персонажу.
Наполеон вызывал у него восхищение, когда бесстрашно бросался в атаку под огнем противника на мосту в Тулоне. Или когда брел рядом вместе с солдатами по раскаленным пескам Египта.
Но он был отвратителен, когда первый консул, окуклившийся в императоры, объезжал поле боя, рассматривая груды окровавленных и изувеченных тел.
О чем думал он в такие моменты? Сожалел об этих людях, причиной гибели и страданиях которых был? Или наслаждался своим могуществом и возможностью распоряжаться чужими жизнями?
– Вы что-нибудь слышали о знаменитом московском кладе Наполеона? – нетерпеливо спросил ученый.
В самых общих чертах, – признался Петрович.
Андрей Андреевич стал открывать папки.
– За 35 дней пребывания в Москве Наполеон собрал колоссальные сокровища. Сначала в Петровский замок, где он отсиживался, подальше от горящей Москвы, а затем и в Кремль, куда он вернулся, свозили изделия из золота и серебра со всего города Вы подумайте: Москва – богатейшая столица религиозной нации. Современный человек просто не может в полной мере представить, какие колоссальные богатства находились в церквях, монастырях, поместьях… В Кремле, наконец. И почти все ценности остались в городе: жители покидали его второпях.
Наполеон не сумел добиться от Александра Первого заключения мира на своих условиях. И, вероятно, решил компенсировать «моральный ущерб» материальной компенсацией. Тщеславие французского императора было непомерным, и размер компенсации должен был соответствующим.
В Кремле построили печи для переплавки золота и серебра. И работали они непрерывно. Драгоценные оклады, церковная утварь, ювелирные изделия переплавлялись в мерные слитки (французам до сих пор неловко вспоминать, как их предки обошлись с уникальными произведениями искусства). Но самое ценное Наполеон собирался отправить в Париж в целости и сохранности. Вот список.
Ученый положил перед Петровичем листок:
– переплавленное золото – 180 пудов = 2880 кг
– серебро (в слитках) – 325 пудов, некоторые слитки по форме и весу равнялись кирпичу = 5200кг
– изделия из драгоценных металлов, старинное оружие, предметы искусства, церковная утварь, посуда и т. д. – около 800 пудов = 12 800 кг
Предметы, не подвергшиеся переплавке:
– старинное серебряное, с позолотой венецианской паникадило, весом в 113 пудов = 1808 кг,
– крест с колокольни Ивана Великого высотой более 2,5 метров, обитый серебряными вызолоченными листами.
– Как сами видите, довезти такой груз до Парижа – задача непростая, особенно если вспомнить о вечной российской проблеме – плохих дорогах.
– Не могу понять, почему он так неожиданно решил покинуть Москву? – перебил Иван.
– О, – еще больше оживился ученый. – Причин этой поспешности было достаточно. Первая: практически весь город сгорел. Разместить армию на зиму было негде. Вторая: провизии для солдат, фураж для лошадей, дрова – всего не хватало. Третья… Для начала уточню, что главную ошибку Наполеон сделал в самом начале: он погнал в Россию бессмысленно огромную армию. Почти шестьсот тысяч человек. Такая армия не была нужна. Действующая русская армия была в три раза меньше.
Но после триумфального похода по Европе Наполеон разучился подвергать сомнению свои решения. Он любовался собственным могуществом.
Но всех этих людей и несколько десятков тысяч лошадей надо было кормить. В начале похода армию сопровождали многотысячные стада свиней и овец. Но до Москвы их не хватило. Часть животных съели, часть погибли, многие разбежались.