— Николай Афанасьевич, а как она могла попасть в храм ночью, он что, не закрывается?
— Закрывается. И сторожа при храме есть.
— А что они говорят?
— Поначалу ничего. Мол, не знаем, не ведаем. Но когда я на них поднажал, признались. Именины у одного из них были. Они всю ночь в сторожке и пропраздновали. Я думаю, что они и церковь забыли запереть. Барышня пьяненькая шла мимо, увидала дверь открытую, зашла, поднялась на галерею и… То ли сама бросилась, то ли упала.
— Да с чего вы взяли, что она пьяной была? Доктор факт опьянения отрицает. И потом, я слышал, что поляки очень набожны. А самоубийство-то — грех страшный. Могла ли паненка счеты с жизнью в церкви свести?
— А может, она не паненка, а жидовского племени?
— А что, креста на ней не было?
Верозуб замялся.
— Признаться честно, не смотрел. Я вообще мертвяков побаиваюсь, а тут — дивчина, да так переломана…
— Как же вы протокол писали?
Пристав молчал.
— Да-с. Николай Афанасьевич, а к установлению личности погибшей вы меры какие-нибудь приняли?
— В газетах разместил объявление. Но никто пока не откликнулся.
Тараканов попытался поговорить со сторожами. Церковь охраняло четверо поляков — трое взрослых и один паренек, лет девятнадцати, в студенческом мундире. Но диалога не получилось — никто из сторожей не знал немецкого.
— А как же вы их допрашивали? — Начальник сыскного с удивлением обернулся к приставу.
— А то не я. Помощник мой, Мощинский, он поляк из Калиша, вот он с ними и разговаривал.
— А нельзя ли его позвать?
— Нельзя-с. Он всю ночь службу нес, и я его поспать отпустил. Вечером придет.
— До вечера мне ждать недосуг. Вот что. Распорядитесь сторожей ко мне в сыскное доставить, а там я найду переводчика.
Переводил Хаузнер. Поляки полностью подтвердили те показания, которые давали приставу. У Ремигия Яськовского был ангел. Он не поскупился — раздобыл водки, настоящей, довоенной, принес хорошей закуски. В костеле всю неделю шли отделочные работы, служб не было, вот сторожам и вольница. Пить начали часов в шесть. Как это обычно и бывает, водки не хватило, поэтому Янека несколько раз посылали к дворникам за денатуратом. От денатурата-то все и упились, свалились и спали вповалку. Но церковь без охраны не оставалась! Её Янек сторожил, он у них непьющий. А девушку Ремигий обнаружил. Сон алкоголика тревожен и чуток, вот он в половине пятого и проснулся. Голова болела ужасно, а похмелиться было нечем. Чтобы в себя прийти, он на воздух вышел, ну и решил заодно церковь обойти, вот и увидел под башней тело. Ремигий растолкал остальных и послал Янека за полицией.
Студент рассказал, что в сторожах он недавно — когда власть в городе поменялась, занятия в университете проводить перестали. Делать ему стало нечего, а тут еще и отец службы лишился. Вот и пришлось ему работу искать. Еле в костел устроился, и то только благодаря протекции.
— Как девушка в костел попала, ты не видел? — Тараканов пристально смотрел на парнишку.
Услышав перевод вопроса, Янек смутился, опустил голову, а потом быстро-быстро затараторил. Хаузнер перевел:
— Он спиртного в рот не берет, но коллеги были очень настойчивы. Ремись сказал, что если Янек за его здоровье пить не будет, то он сильно обидится. Он вроде и выпил немного, но с непривычки его разморило, и он уснул.
— А дверь в церковь была открыта?
— Открыта. Он около нее и свалился. Пошел закрывать, но не дошел, упал.
Тараканов покачал головой.
После того как сторожа ушли, Хаузнер и Тараканов устроили совещание.
— Прежде всего надобно установить личность погибшей. Установим личность — начнем отрабатывать связи. Глядишь, что и прояснится. Займитесь этим немедленно, Леопольд Моисеевич.
— Слушаюсь. Мне надо осмотреть ее одежду.
— Тело в прозекторской общедоступного госпиталя, на Гловинского. Езжайте туда, а я им телефонирую, распоряжусь. И обязательно посмотрите, был ли на ней крест. И если он есть, то какой. А пану Хмелевскому я поручу проверить сторожей. Уж очень подозрительно появление девушки ночью на галерее. Где, кстати, его черти носят?
Тараканов и Хмелевского хотел называть по имени-отчеству, но узнав, что отца пана Тадеуша звали Ежи, от этой идеи отказался.
— Вы же сами ему поручили заняться кражами шуб из кафе «Сити». Он уже третий день там роет и, кажется, кое-что нарыл.
— Прекрасно. Если вы его раньше меня увидите, расскажите об убийстве и передайте мое приказание заняться сторожами.
— Слушаюсь!
После отъезда Хаузнера Тараканов стал разбирать бумаги. Но работа шла плохо — он все время думал о разбившейся девушке. И ему все время казалось, что он что-то упустил, что-то, что лежало на поверхности. Но кончик мысли поймать никак не удавалось. Коллежский секретарь плюнул с досады, потом посмотрел на часы и стал быстро одеваться — через двадцать минут в Поиезунтском саду, на улице Мицкевича у него должна была состояться встреча с негласным агентом.
Когда Тараканов пришел в парк, Рубан его уже ждал. Они укрылись от любопытных глаз в глубине одной из пустынных аллей, и агент стал делиться информацией. Одно из сообщений Захара Тараканова заинтересовало особо. В городе появилась группа кавказцев, скупавшая оружие и боеприпасы.
— Добрi бренькачi дають, за кpiс — тридцять рублiв, за сплювач — двадцять.[7]
Поручив Захару установить личности кавказцев и место их жительства, Тараканов направился на службу.
Несмотря на разгар буднего дня, народу на улице было много. Больше всего, конечно, было людей в солдатских и офицерских шинелях, но и штатская публика была весьма многочисленной.
Он неторопливо шел по улице и рассматривал прохожих.
«А все-таки хороши, чертовски хороши эти львовянки!» — думал коллежский секретарь, провожая взглядом очередную симпатичную пани. И тут он понял, что упустил. «Сумочка! У каждой дамы при себе непременно должна быть сумочка. Они без ридикюля шагу на улицу не сделают. Это мы можем бумажник и носовой платок в карман сюртука положить, а у них в сумках целый склад вещей. А при погибшей сумочки не было. Куда же она подевалась? Если сумка на мостовую вместе с хозяйкой упала, то ее, конечно, мог кто-нибудь из прохожих прихватить. Но по заключению доктора, — барышня цеплялась руками за ограду. Значит, сумку в руках держать не могла. А на галерею она, скорее всего, поднялась добровольно — затащить туда человека силой тяжело, больно узка и крута лестница. А панночка была молодой, здоровой и сильной. Из всего этого следует, что сумка осталась на галерее. А оттуда ее кто-то унес. Кто? Кто-то из нижних чинов полиции при осмотре? Возможно, но маловероятно. Люди по полиции, конечно, всякие служат, но в Галицию самых лучших старались отбирать. Да и совсем надо быть негодяем, чтобы такое учинить. Значит, сумку унес убийца. Зачем? Чтобы затруднить установление личности убитой. А куда он ее мог деть? Да куда угодно. Спрятал под пальто, а по дороге — выкинул.
Это если убийца со стороны. А если кто-то из сторожей? Зачем барышне среди ночи нужно было заходить в костел и тем более лезть на галерею? Другое дело, если ее туда сторож привел. Вышел на улицу, увидел девицу, заманил на башню, попросил быть с ним ласковой. Барышня ему отказала — может, в цене не сошлись, может, святотатствовать не хотела, а может, вообще не из курв, а на галерею пошла вечерним Львовом полюбоваться. Ну, пьяный сторож и взбесился — избил ее и сбросил вниз. Куда он в этом случае дел сумку, куда выкинул? Реки в городе нет. В ближайшую подворотню, в урну? Тогда бы сумку дворники давно бы нашли и Верозубу принесли. Хотя могли, конечно, и себе оставить. А стал бы вообще убийца сумку выкидывать? Нет, не для этого он ее с галереи унес. Забирая сумку, убийца хотел, чтобы никто ее не увидел, а иначе и смысла ее забирать не было. Ведь по сумке, по ее содержимому можно установить личность убитой. Вывод? Сумку или хорошо спрятали, или уничтожили. А если уничтожили, то как? Способ только один: сожгли. Надо порыться в печке».
Тараканов покрутил головой, соображая, в каком направлении нужно ехать, собрался было перейти улицу, но вспомнил про левостороннее движение и чертыхнулся. Свободного извозчика он увидел буквально через пару минут.
— К Эльжбете!
Из всей прислуги в церкви находился только Ремигий. Языковой барьер помешал Тараканову узнать, где остальные.
— Где у вас тут печка? Печь, понимаешь?
Поляк закивал и, поманив Тараканова рукой, повел за собой.
Относительно небольшая печка располагалась в подвале костела. Нагретый ею воздух проходил по специальным каналам, проложенным в стенах собора, и выходил на улицу едва теплым. Такая система отопления позволяла значительно экономить топливо.
Тараканов открыл дверцу топки и заглянул внутрь. Топочное отверстие было засыпано золой на вершок. Коллежский секретарь взял стоявший рядом совок и выгреб золу прямо на прибитый к полу железный лист. Потом он открыл поддувало и проделал эту же операцию и с его содержимым.
— Есть у вас сито?
— Sito? Nie.[8] — Поляк уставился на полицейского с недоумением.
— Тогда давай ведро. Ведро у вас должно быть.
— Tak, mamy wiadro.[9]
Поляк ушел и через несколько минут вернулся с большим ведром. Тараканов стал наполнять ведро золой. Из золы выглянул обугленный кусочек плотного картона или коленкора. Сыщик отложил совок и, аккуратно взяв его в руки, перевернул. На обороте картонки виднелись коричневые от огня буквы: «…klady z dykcji i…»
— Что это еще за клады? Не знаешь?
Ремигий пожал плечами и покрутил головой.
— Вот что, друг мой, собирайся, со мной пойдешь.
— Nie moge zostawic kosciola.[10]
— А мы городового позовем, он посторожит. Пойдем, пойдем. И ведро прихвати.
Прежде всего он поехал в Георгиевский участок и попросил пристава организовать в церкви засаду, заверив, что сразу же, как только прибудет в сыскное, распорядится заменить участковых городовых сыскными. Коллежский регистратор Мощинский в этот раз был на месте, и при его помощи Тараканову удалось узнать от сторожа, что все его коллеги разошлись по домам и вернутся в костел к шести часам вечера. Откуда-то раздобыли решето, и здесь же, в участке, начальник сыскной полиции просеял добытую из печки золу. Труд этот напрасным не оказался: нашлось несколько металлических заклепок и замочек от дамской сумочки. На извозчике Тараканов отвез Ремигия в полицейское управление, где выписал постановление об его аресте.
В управлении его уже ждал Хмелевский. На своем ужасном немецком поляк сообщил начальнику, что кражи шуб из кафе «Сити» им, совместно с околоточным надзирателем сыскного отделения Беспеченским, раскрыты, вор задержан с поличным. Беспеченский оформляет бумаги.
— Дзенькую, пан Хмелевский, дзенькую бардзо![11] Но дать вам время на отдых, к сожалению, не могу. Как я понимаю, вы с Хаузнером сегодня не виделись?
— Нет.
— Тогда введу вас в курс дела.
Тараканов рассказал об убийстве и об обнаруженном куске картона.
— Я думаю, что сумочку в печке сжег не посторонний, а кто-то из сторожей. Я задержал одного из них, других на месте не было. Они должны явиться в костел к шести часам. Там их ждет засада. Все сторожа поляки, поэтому вам, пан Хмелевский, надо будет их дождаться и с ними побеседовать.
— Слушаюсь, пан начальник. Только разрешите хотя бы на часок домой сходить.
— Ну что ж, сходите, полтора часа у нас в запасе есть.
Утром следующего дня Тараканов распорядился снять засаду. Было ясно, что студент в церковь не придет. Двое его товарищей, как и говорил Вишневский, прибыли на службу к шести часам, а юноша так и не появился.
Все трое поляков утверждали, что не знают ни фамилии Янека, ни места его жительства — живет он где-то в Лычаковском предместье, а на какой именно улице — им не ведомо. На службу он прибыл с запиской, подписанной его преосвященством епископом Бильчевским. В записке, конечно, были указаны и имя, и фамилия, но она, к сожалению, не сохранилась.
Тараканов порывался ехать к епископу немедленно, но Хаузнер его отговорил.
— Поздно уже для таких визитов, пан начальник. Да и не по чину вам. Как бы не было неприятностей. Вы лучше обо всем градоначальнику доложите, пусть он вам этот визит и устроит.
Осип Григорьевич подумал-подумал и согласился.
Никаких сведений, которые могли бы пролить свет на личность убитой, бывший инспектор криминальной полиции не добыл. Единственное, что ему удалось установить, — это то, что погибшая носила византийский крест.
Обрывок надписи на полусгоревшем картоне бывшие австрийские полицейские перевели как «примеры по дикции…»
Тараканов задумчиво спросил:
— Примеры по дикции? Что это может значить?
Хаузнер пожал плечами:
— А бог его знает. Может, девушка страдала нарушением дикции и записала в тетрадку различные выражения для ее исправления?
— Скороговорки? Как будет по-польски «скороговорки»?
— Lamance jezykowe.
— Тогда бы она так и написала.
— Ну почему? Там могли быть не одни скороговорки, а другие словосочетания. Дикцию не только скороговорками правят. Наверное.
— Хорошо. Значит, надо проверить врачей, которые лечат таких больных. Как они называются?
— Дефектологи. Их в городе очень мало, я думаю, два-три, не больше.
— Значит, искать будет легче. Итак, распределяем роли. Я послал в прозекторскую нашего фотографа, он приведет в порядок лицо погибшей и снимет с нее карточку. Фотограф к утру обещал управиться. Вы, пан Хаузнер, завтра возьмете снимок, найдете этих дефектологов и узнаете, не была ли погибшая их пациенткой. Ну а вы, господин Хмелевский, весь завтрашний день должны посвятить работе с задержанными. Вытрясите из них все, что можно. Особенно меня интересуют любые сведения о студенте. Ну а я завтра пойду к его преосвященству.
— Вы видели, пан комиссар, что у меня в приемной творится? Люди разговора со мной часами ждут. Австрийская власть ушла, русской они не доверяют, а в городское самоуправление идти не хотят, считают, что там они никакой помощи не получат. Поэтому все идут в церковь. Каких только просьб я за последнее время не выслушал! И дрова достать просят, и посылки в австрийскую армию переправить. А уж искателей мест я и считать перестал. Я помню, что кто-то хлопотал за юношу, и помню, что я его устроил, но вот фамилия хлопотавшего совсем из моей головы выскочила.
— Но ведь вы же его как-то на службу должны были оформить? За жалованье в ведомости он как-то расписывается?
— Жалованье сторожа получают на артель. Старший за всех расписывается, а потом все полученное делит между артельщиками. Так и им, и нам проще. Одно могу сказать — хлопотал за паренька человек серьезный, иначе бы я протекции не оказал. В церкви много ценностей.
Через неделю сторожей отпустили.
Дознание по убийству было передано судебному следователю Львовского уголовного суда. Он возбудил дело и направил чинам полиции требование принять самые активные меры к розыску убийцы.
Через месяц Тараканов, среди прочей исходящей корреспонденции, подписал ответ на это требование, согласно которому вверенному ему отделению, несмотря на все принятые меры, убийцу отыскать не удалось. В конце письма коллежский секретарь выражал судебному следователю свое почтение и искреннюю преданность и обещал в случае появления любых новых сведений сообщить об этом господину судебному следователю незамедлительно.
• 5 •
Киевский поезд приходил на Львовский вокзал в 9 утра. Как только состав остановился, Тараканов аккуратно снял с роскошного букета роз газету, в которую завернул его от холода, и стал искать глазами жену. Супруга вышла из вагона, опираясь на руку красавчика в бекеше, весьма любезно с ним распрощалась, позволив поцеловать ручку, и только тогда повернулась к мужу.