— Вы что-то говорили, — напомнил Гилд.
— Только то, что, если бы полагаете, что я от вас что-то скрываю, скажите прямо. Пока что мы вели игру вместе, и мне не хотелось бы…
— Нет, что вы, — поспешно сказал Гилд. — Ничего похожего, мистер Чарльз. — Он слегка покраснел. — Я… Дело в том, что комиссар нас подгоняет, и я вроде как тоже… передаю по команде. Второе убийство все здорово усложнило. — Он развернулся к подносу на столе: — Вам как?
— Воды не надо, спасибо. И никаких концов?
— Ну, та же пушка, те же пули — и все вроде. Это произошло в коридоре меблированных комнат, между парой лавочек. Там все утверждают, что не знают ни Нунхайма, ни Винанта и никого из тех, кого мы могли бы связать с этим делом. Дверей там не запирают, всякий может войти — только не очень-то надо, если подумать.
— Никто ничего не видел, не слышал?
— Конечно, слышали выстрелы, но кто стрелял, не видели. — Он протянул мне стакан.
— Гильзы нашли?
— Ни тогда, ни сейчас. Вероятно, револьвер.
— И оба разом отстрелял весь барабан — считая ту пулю, которую вогнал в телефон. Это, конечно, в том случае, если он не вставлял патрон под боек.
Гилд опустил стакан, который начал было подносить к губам.
— Уж не думаете ли вы, что тут китайцы замешаны? — недовольно спросил он. — Это ведь их манера.
— Не думаю, — сказал я, — но лишняя версия не повредит. Узнали, где был Нунхайм в тот день, когда убили девицу?
— У-гу. Торчал возле ее дома, по крайней мере, часть дня. Видели его и перед домом, и за домом — если можно верить людям, которые тогда не придали этому никакого значения и у которых нет никаких причин врать. А за день до убийства он, по словам лифтера, был возле ее квартиры; лифтер говорит, что он почти сразу же спустился, так что непонятно, заходил он или нет.
Я сказал:
— Так. Может быть, Мириам права и он действительно слишком много знал. Выяснили что-нибудь насчет той разницы в четыре тысячи между тем, что ей дал Маколей, и тем, что Клайд Винант, по его словам, получил?
— Нет.
— Морелли говорит, что у нее всегда было полно денег. Однажды она ему одолжила пять тысяч наличными.
Гилд поднял брови:
— Да?
— Да. И еще он говорит, что Винант знал о ее судимости.
— По-моему, — сказал он медленно, — он с вами основательно поговорил.
— Общительный. Узнали еще что-нибудь — над чем Винант работал, когда уехал, над чем собирался работать в отъезде?
— Нет. Вас, похоже, эта его мастерская интересует?
— Почему бы и нет? Он изобретатель, мастерская ему принадлежит. Хотелось бы на нее взглянуть.
— Сколько угодно. Расскажите еще про Морелли. Как вам удалось его разговорить?
— Я же сказал, он общительный. Вам прозвище Воробышек ничего не говорит? Такой крупный, жирный, белесый, и голос как у гомика?
Гилд нахмурился:
— Нет. А что?
— Он был там с Мириам и хотел мне вмазать, только ему не позволили.
— А с чего это ему вдруг приспичило?
— Не знаю, может быть, она ему сказала, что я помог убрать Нунхайма — помог вам.
— О, — сказал Гилд. Он почесал большим пальцем подбородок, посмотрел на часы. — Время вроде позднее. Может, как-нибудь заскочите ко мне завтра, сегодня то есть?
Я не сказал ему, что я думаю по этому поводу. Вместо этого я сказал:
— Конечно, — отвесил кивок ему и Энди и вышел в гостиную.
Нора спала на диване. Мими отложила книгу и спросила:
— Тайный совет закончился?
— Да. — Я двинулся к дивану.
Мими сказала:
— Пусть пока спит, Ник. Вы ведь останетесь, когда уйдут ваши друзья из полиции?
— Так и быть. Мне надо еще парой слов перекинуться с Дороти.
— Но она спит.
— Ничего, я разбужу.
— Но…
Гилд с Энди зашли попрощаться. Гилд с сожалением посмотрел на спящую Нору, и они ушли.
Мими вздохнула:
— Устала я от полицейских. Помните, из какого это рассказа?
— Да.
Вошел Гилберт:
— Они действительно думают, что Крис убил?
— Нет, — сказал я.
— А что они думают?
— Вчера я бы мог сказать. Сегодня не могу.
— Это же смешно, — вмешалась Мими. — Они прекрасно знают, что это сделал Клайд, и вы это прекрасно знаете. — Когда я не ответил, она повторила более внятно: — Вы прекрасно знаете, что это сделал Клайд.
— Нет, не он, — сказал я.
Лицо Мими прямо-таки воссияло торжеством:
— Значит, вы все же на него работаете! Что, нет, что ли?
Мое «нет» отскочило от нее, как мячик от стенки.
Гилберт спросил, не споря, а как бы любопытствуя:
— Почему же он не мог этого сделать?
— Мог, но не сделал. Стал бы он писать эти письма, бросать подозрение на Мими, на единственного человека, который помогал ему, скрывая главную улику против него?
— Но может быть, он этого не знал? Может быть, он посчитал, что полиция просто кое-что держит в тайне. Они ведь часто так поступают? А возможно, он хотел ее дискредитировать, чтобы ей не поверили, если…
— Вот-вот, — сказала Мими, — именно так он и поступил.
Я сказал Гилберту:
— Ты же не считаешь, что он ее убил.
— Нет, не считаю, но я хотел бы знать, почему вы так не считаете… понимаете, ваш метод.
— А твой?
Он слегка покраснел, растерянно улыбнулся:
— Но я… Это совсем другое.
— Он знает, кто убил ее, — появившись в дверях, сказала Дороти.
Она так и не переоделась в домашнее. Она пристально смотрела на меня, словно боялась посмотреть на кого-либо другого. Была она очень бледна и держалась неестественно прямо.
Нора открыла глаза, приподнялась на локте и сонно спросила:
— Что?
Никто ей не ответил.
Мими сказала:
— Дорри, нечего тут разыгрывать идиотские драмы.
— Вздуть ты меня можешь, когда они уйдут. И вздуешь ведь.
Мими постаралась принять такой вид, словно понятия не имеет, о чем говорит ее дочь.
— Значит, кто ее убил? — спросил я.
Гилберт сказал:
— Дорри, не валяй дурака, ты…
Я прервал его:
— Пусть говорит. Пусть говорит что хочет. Так кто ее убил, Дороти?
Она посмотрела на брата, опустила глаза, неестественность и напряженность позы исчезли. Глядя в пол, она невнятно произнесла:
— Я не знаю. Он знает. — Она подняла взгляд на меня и вздрогнула. — Вы что, не видите, что я боюсь? — крикнула она. — Я их боюсь. Заберите меня отсюда, и я все скажу, а их я боюсь!
Глядя на меня, Мими залилась смехом:
— Вы на это напрашивались. Поделом вам. Гилберт, краснея, пробормотал:
— Так глупо все.
— Разумеется, мы тебя заберем, только лучше уж выкладывай все, пока мы здесь все вместе, — сказал я.
Дороти покачала головой:
— Я боюсь.
Мими сказала:
— Ник, не надо бы с ней так носиться. Она от этого только хуже делается. Она…
Я спросил Нору:
— А что ты скажешь?
Она встала и потянулась, не поднимая рук. Как всегда после сна, у нее было розовое и очень милое личико. Она сонно улыбнулась мне и сказала:
— Пошли домой. Не нравятся мне эти люди. Пошли, Дороти, забирай пальто и шляпку.
Мими сказала Дороти:
— Марш в постель!
Дороти поднесла ко рту кончики пальцев левой руки и всхлипнула сквозь них:
— Ник, не позволяйте ей бить меня!
Я смотрел на Мими. На лице ее была безмятежная улыбка, однако ноздри шевелились в такт дыханию, а само дыхание можно было слышать.
Нора подошла к Дороти:
— Пойдем, мы тебе личико умоем и…
Мими издала горлом какой-то зоологический звук, на шее мышцы вздулись, она приподнялась на цыпочки.
Нора встала между Мими и Дороти. Когда Мими рванулась вперед, я ухватил ее за плечо, другой рукой обхватил сзади за талию и приподнял. Она завопила, принялась отбиваться кулаками, а ее острые высокие каблуки вколачивались мне в голени, как гвозди.
Нора вытолкала Дороти из комнаты и встала в дверях, наблюдая за нами. У нее было очень оживленное лицо, него я видел ясно, отчетливо, а все остальное расплывалось. Когда я ощутил на спине и плечах неловкие удары, то обернулся и увидел, что меня молотит Гилберт; я видел его очень смутно и, когда оттолкнул его, почти не почувствовал соприкосновения.
— Кончай, Гилберт. Зашибить ведь могу.
Я дотащил Мими до дивана и, бросив ее на спину, уселся ей на колени, а руками плотно прижал запястья.
Гилберт снова бросился на меня. Я целил ему ногой в коленную чашечку, но попал слишком низко, и получилась подсечка. Он рухнул на пол, как мешок. Я его раз лягнул, промахнулся и сказал:
— После подеремся. Принеси воды.
Лицо у Мими становилось лиловым, остекленелые, бессмысленные огромные глаза вылезали из орбит, между стиснутыми зубами пузырилась и шипела слюна. Ее красная шея, да и все тело представляли собой сплошной извивающийся клубок вен и мускулов, которые вздулись так, что, казалось, вот-вот лопнут. Руки у нее были горячими и влажными, и держать их было трудно.
Как нельзя кстати появилась Нора со стаканом воды.
— Плесни-ка ей в лицо, — сказал я.
Нора плеснула. Мими разжала зубы, судорожно глотнула воздух и закрыла глаза. Она отчаянно замотала головой, но тело содрогалось уже не столь неистово.
— Повторим, — сказал я.
Второй стакан воды вызвал у Мими поток бессвязных проявлений протеста, но боевой дух оставил ее. Она обмякла и лежала неподвижно, тяжко дыша.
Я отпустил ее руки и встал. Гилберт, стоя на одной ноге и опираясь на стол, поглаживал другую ногу, ту самую, по которой пришелся мой удар. Дороти, бледная, с вытаращенными глазами, стояла в дверях и не могла решить, то ли ей войти, то ли убежать и спрятаться. Нора стояла рядом со мной и держала пустой стакан. Она спросила:
— Думаешь, она пришла в себя?
— Конечно.
Вскоре Мими приоткрыла глаза и попыталась выморгать из них воду. Я вложил ей в руку платок. Она вытерла лицо, издала долгий вздох, сотрясаясь всем телом, и приняла сидячее положение. Она оглядела комнату, при этом еще немного моргая. Увидев меня, она слабо улыбнулась. Улыбка была виноватой, но ничего похожего на раскаяние в ней не наблюдалось. Нетвердой рукой она дотронулась до волос и сказала:
— Меня несомненно утопили.
Я сказал:
— Однажды вы себя вгоните в такой штопор, а выйти так и не сможете.
Она посмотрела мимо меня на сына:
— Гил, что с тобой?
Он поспешно убрал руку с ноги, а ногу поставил на пол.
— Я… ничего, — запинаясь, произнес он. — Все в полном порядке. — Он пригладил волосы, поправил галстук.
Она рассмеялась:
— Ой, Гил, ты в самом деле пытался защитить меня? От Ника? — Она засмеялась еще сильней. — Ужасно мило с твоей стороны, но и ужасно глупо.
Гил, он же настоящее чудовище. Никто не мог бы… — Она поднесла мой платок ко рту и принялась раскачиваться взад-вперед.
Я краем глаза посмотрел на Нору. Она поджала губы, а глаза почти почернели от гнева. Я тронул ее за руку:
— Смываемся. Гилберт, принеси матери выпить. Через минуту-две она совсем придет в себя.
Дороти, держа в руках пальто и шляпку, на цыпочках подошла к входной двери. Мы с Норой нашли свои пальто и головные уборы и вышли вслед за ней, оставив Мими на диване. Она все еще смеялась в мой платок.
В такси, которое везло нас в «Нормандию», никто из нас троих особенно не разговаривал. Нора предавалась мрачным мыслям, у Дороти был все еще довольно испуганный вид, а я устал — денек выдался насыщенный.
До дому мы добрались почти в пять утра. Нас бурно приветствовала Аста. Я прилег на пол поиграть с ней, а Нора направилась в буфетную сварить кофе. Дороти захотела поведать мне о чем-то, что произошло с ней, когда она была совсем маленькой.
Я сказал:
— Нет. Ты уже в понедельник пробовала. Это что такое, отработанный трюк? Поздно уже. Что ты боялась рассказать мне там?
— Но вы бы лучше поняли, если…
— И это ты в понедельник говорила. Я не психоаналитик. Я по части впечатлений детства ничего не смыслю. Плевать мне на них. Устал я — весь день белье гладил.
Она надулась:
— Вы, кажется, специально хотите, чтобы мне было как можно труднее.
— Послушай, Дороти, — сказал я, — либо ты что-то знаешь, о чем боялась сказать в присутствии Мими и Гилберта, либо нет. Если знаешь, выкладывай. Если я чего-то не пойму, я спрошу.
Она перебирала складку на юбке и мрачно на нее смотрела. Однако когда она подняла глаза, они блестели от волнения. Она заговорила шепотом, но достаточно громко, чтобы все в комнате могли слышать:
— Гил встречается с отцом и сегодня с ним встречался, и отец сказал ему, кто убил Джулию Вулф.
— Кто?
Она покачала головой:
— Он больше ничего не сказал. Только это.
— И это ты боялась сказать в присутствии Гила и Мими?
— Да. Вы бы поняли, если бы позволили рассказать…
— Что с тобой произошло в детстве? Нет уж. И хватит об этом. Что еще он тебе сказал?
— Ничего.
— О Нунхайме ничего?
— Нет, ничего.
— Где твой отец?
— Гил не сказал.
— Когда он с ним встречался?
— Он не сказал. Пожалуйста, не сердитесь, Ник. Я передала вам все, что он сказал.
— Немного же, — проворчал я. — И когда он тебе все это поведал?
— Сегодня вечером, как раз тогда, когда вы вошли в спальню и, честное слово, он больше ничего не говорил.
Я сказал:
— Было бы просто чудесно, если бы хоть кто-нибудь из вашего семейства высказался ясно и без вранья о чем-нибудь — все равно о чем.
Нора принесла кофе.
— Чем обеспокоен, сынок? — спросила она.
— Всем, — сказал я. — Загадками, враньем. Я слишком стар и утомлен жизнью, и меня все это больше не забавляет. Давай вернемся в Сан-Франциско.
— До Нового года?
— Завтра или даже сегодня.
— Я готова. — Она протянула мне чашку кофе. — Если хочешь, можем отправиться самолетом — и под самый Новый год будем дома.
Дрожащим голосом Дороти сказала:
— Я не врала вам, Ник. Я вам все рассказала, что… Пожалуйста, пожалуйста, не сердитесь на меня. Я так… — Она прекратила свои речи и разрыдалась.
Я почесал голову Асты и застонал.
Нора сказала:
— Мы все вымотались и очень взвинчены. Давайте отошлем песика вниз на ночь и заляжем спать, а поговорим, когда отдохнем. Пойдем, Дороти. Я тебе в спальню кофе принесу и дам ночную рубашку.
Дороти встала, сказала мне:
— Спокойной ночи. Извините меня, я такая глупая, — и вышла вслед за Норой.
Когда Нора вернулась, она уселась на пол рядом со мной:
— Наша Дорри все еще рыдает и хнычет — дневную норму добирает. Разумеется, судьба сейчас к ней не очень-то благосклонна, но все-таки… — Она зевнула. — И какова же ее ужасная тайна?
Я сказал ей все, что услышал от Дороти.
— Похоже на брехню.
— Почему?
— А почему нет? Разве мы от нее что-нибудь другое слышали? — Нора опять зевнула. — Сыщик, может быть, этим и удовольствуется, но для меня все это не слишком убедительно. Слушай, а почему бы нам не составить список всех подозреваемых, всех мотивов и ниточек, не сверить их…
— Вот ты и составляй. Я спать иду. Мамаша, а что такое «ниточка»?
— Ну, например, когда сегодня вечером Гилберт на цыпочках подошел к телефону, а я была в гостиной и он подумал, что я сплю, и попросил телефонистку ни с кем не соединять до утра.
— Так-так.
— Или когда Дороти обнаружила, что ключ от дома тети Алисы был все время при ней.
— Так-так.
— Или когда Стадси толкнул Морелли под столом, когда тот заговорил о пьянице-родственничке этого, как его, Дика О'Брайена — ну о том, с которым водилась Джулия Вулф.
Я поднялся и поставил чашки на стол:
— Не знаю, как может самый гениальный сыщик на что-либо рассчитывать, не имея тебя в женах, но ты все же перебираешь. Что Стадси толкнул Морелли под столом, это как раз то, чего не стоит брать в голову. Скорее уж есть смысл подумать, зачем они задали такую трепку толстяку: чтобы мне не досталось или же чтобы мне не сказали чего лишнего?
XXVI
В четверть одиннадцатого Нора стала меня трясти, и я проснулся.
— К телефону, — сказала она. — Звонит Герберт Маколей, говорит, что очень важно.