* * *
Когда Партридж закрыл глаза, то увидел территориальную тюрьму в Юме.
И особенно отчетливо — как он сам умирал день за днем за этими высокими серыми стенами. Тюрьма была идеальным местом, чтобы потерять свою душу и, возможно, свою личность, и чтобы там выжить, нужно было в первую очередь отбросить всю свою человечность.
Чтобы добраться до тюрьмы, которая издалека напоминала просто груду необожжённого кирпича и гранита вперемежку с отчаянием, нужно было взобраться на холм.
Главные ворота представляли собой огромную двойную железную решётку, вставленную в овал, высеченный из светлого камня. Первое, что бросалось в глаза, когда тебя загоняли в этот битком набитый двор, были ряды двух- и трехэтажных строений с остроконечными крышами. По ночам они напоминали зазубренные шипы каких-то доисторических зверей, нежащихся в сухом зное и ждущих, когда жара немного спадёт, чтобы они могли проглотить тебя и поковыряться в зубах твоими костями.
Здесь было всё, что необходимо, для поддержания и контроля криминального сброда — столовая, зона отдыха, конюшня, склады и даже больница рядом с главным тюремным блоком. По другую сторону раскинулась тюремная «промышленность»: матрацная фабрика, вагонный завод, портняжная мастерская и кузница.
За воротами постоянно следили стражники с винтовками, стоявшие на стенах и башнях. На противоположной стороне от них стоял основной блок — массивное, длинное глинобитное здание без окон.
Дальше — железная дверь, которая выглядела так, будто ее вытащили из клетки с тигром. Вниз по каменному коридору с дверями камер по обе стороны. В камерах — вдоль стен два ряда коек, по три в высоту.
В камерах было сыро и прохладно даже летом. Шесть человек втиснуты в пространство размером два на три метра. Стены, казалось, пропитаны влагой и кишели насекомыми. Мужчины спали на тонком матрасе на железной койке, и этот матрас казался набитым камнями.
Первые несколько недель от этого матраса болело всё тело. Но через какое-то время человек начинал привыкать и уже ничего не чувствовал. Отхожее место представляло собой помойное ведро в углу, и если в камеру попадал новичок — или индеец, или мексиканец, или чернокожий — опорожнять его приходилось только ему.
В первое же утро Партридж прочувствовал это на собственной шкуре.
Охранники в серой форме вваливались в коридор, колотили дубинками по дверям камер и кричали:
— Просыпайтесь! Просыпайтесь! Просыпайтесь, чёртовы куски дерьма! Обувайтесь! Складывайте аккуратно одеяла! Сходите в туалет! Наступил очередной прекрасный день!
Один за другим мужчины делали то, что им было сказано, и по очереди гадили в помойное ведро. В камере Партриджа находились трое мексиканцев, отбывавших срок за грабеж, мескалеро-апачи, отбывавший пожизненный срок за убийство ножом шерифа округа, и двое белых — Карузо и Чемберс.
Чемберс был рассеянным идиотом с умом семилетнего ребенка. Он изнасиловал и убил школьную учительницу в Глоубе и, похоже, даже не понимал, почему оказался за решёткой. Он просто продолжал жить.
Карузо же считал себя стрелком и грабителем банков. Он утверждал, что ездил с бандой Джеймса-младшего, но Партридж сразу понял, что это полная чушь. Единственным реальным фактом о Карузо было то, что он убил из дробовика двух безоружных шахтеров и украл их лошадей… хотя, если послушать его рассказ, это была самая крупная перестрелка на территории Юты.
Кроме того, он был крупным, злобным и опасным. И он сразу же невзлюбил Партриджа, потому что тот был настоящим преступником, членом банды Гила-Ривер — в отличие от Карузо, который умел лишь языком молоть.
И Партридж это знал, и не выказывал Карузо никакого уважения.
В большинстве камер заключенные по очереди опорожняли помойное ведро, но только не в камере № 14 — камере Карузо. Обычно это делали мексиканцы, а иногда — Чемберс.
Мескалеро время от времени вызывался добровольцем, но никто его не заставлял, даже Карузо, потому что он был суровым малым, а глаза у него горели, как угли в доменной печи.
В то первое утро Карузо сказал:
— Партридж, опорожни ведро с дерьмом.
— Ладно, — кивнул Партридж. — Сегодня — я. А завтра — ты.
Карузо решил, что это шутка.
— Не-не, это не так работает. Ты — завтра и ты — в течение следующего месяца. Так что пошевеливайся.
Партридж не стал спорить.
Он поднял ведро и швырнул его в здоровяка, заливая того фекалиями и мочой. Карузо пришел в бешенство и стал похож на большого жирного гризли с зажатыми яйцами, выскочившего из своей берлоги. Он начал замахиваться…
Партридж сумел уклониться от первых двух ударов и дважды ударил Карузо по свиному уродливому рылу. Карузо ударил его сбоку в висок, а затем отбросил от себя измазанным в дерьме кулаком. Партридж вскочил на ноги прежде, чем Карузо успел его затоптать, подтянул этого здоровенного ублюдка к себе и пнул его в живот. Когда тот упал, Партридж чуть не снес ему голову с плеч.
В результате он провел десять дней в карцере, или «змеином логове», как его обычно называли.
Его посадили в яму на голый земляной пол в ножных кандалах, которые были прикованы к кольцевым болтам, вцементированным в пол. Ни матраса, ни одеяла. Никакого помойного ведра. Он питался зачерствевшим хлебом и водой и жил в собственных испражнениях.
«Логово» было полно насекомых, которых привлекали разлагающиеся фекалии, и Партридж проводил практически всё время, отмахиваясь от кусачих муравьев и жуков размером с его большой палец. Единственный свет, который падал в его камеру, исходил из вентиляционного отверстия в потолке, и то только в полдень.
Когда он вышел, его перевели в другую камеру, где заключенные делили между собой работу уборщика.
Шли годы, и он становился худощавым, но тренированным от дробления камней в гравий и расчистки кустарника вдоль реки. Он работал в бригаде по производству кирпичей. Он трудился в бригаде каменотесов. Вычищал камеры после чахоточников. Он строил стены и дороги и держался особняком. Он никому не доверял и не имел друзей. Другие заключенные знали, что он был именно тем, за кого себя выдавал, — просто человеком, который хотел отсидеть свой срок и выйти на свободу.
Он несколько раз ввязывался в драки, а однажды, разбивая камни, раскроил кувалдой голову заключенному, когда этот сукин сын намекнул на возможность их близких отношений. И его снова посадили в яму, на этот раз — на тридцать дней.
Годы текли медленно — ползли, как безногие ящерицы. Но они шли.
Анна-Мария несколько раз навещала его, и он никогда не был уверен, хорошо это или плохо. Это прерывало уже привычное течение вещей; это наводило его на мысли, которые мог бы иметь человек — настоящий человек, а не пленник. Животное в клетке. А он уже не был человеком и не мог думать о таких вещах.
После пяти лет каторжного труда и лишений он понял, что едва ли когда-то был человеком. Его единственным развлечением, казалось, было доведение себя до предела возможностей и открытие всё новых и новых пределов.
Он словно играл в игры с самим собой — как долго он сможет обходиться без воды, сколько тележек с камнями он сможет перекатить без перерыва, сколько дней он сможет провести без разговоров. Как долго он сможет задерживать дыхание? Как долго он сможет держать двадцатикилограммовый камень над головой в этой палящей жаре пустыни?
И так продолжалось до тех пор, пока однажды он не обнаружил, что может выдержать наказание и боль, которые убили бы других, более слабых духом и плотью людей.
Единственное, что доставляло ему удовольствие, — это смотреть, как въезжают и выезжают грузовые повозки. Они предоставляли десяток возможностей для побега, но Партридж не позволял себе даже думать о таких вещах. Подобные мысли только сделают его заключение более невыносимым.
А потом погибла Анна-Мария. Точнее, Партридж так думал.
И он начал размышлять о своих деньгах. Поэтому через пять лет он решил сбежать.
Однажды они работали у реки: разбивали камни вдоль русла. Солнце палило нещадно, и охранники изнемогали от жары.
В такие дни даже охранники не обращали на пленников особого внимания. В такую жару ни у кого не было сил бежать, да и куда они побегут в кандалах?
Побегу Партриджа способствовал Карузо.
В условленный момент Карузо и еще полдюжины заключенных набросились на охранников и принялись колотить их кувалдами. А затем забрали их винтовки.
Они сбросили с ног кандалы и бросились бежать. Именно этого и ждал Партридж. Он взял свою тележку и последовал их примеру. Так же, как и пять или шесть других человек.
Первая группа, возглавляемая Карузо, направилась на юг, намереваясь бежать в Мексику. Вторая группа пересекла реку и оказалась на равнинных пустошах Калифорнии. Партридж видел, как они исчезли среди грязного кустарника в мерцающем жаре пустыни. Он полагал, что когда бегство наконец будет замечено — вероятно, не раньше, чем через несколько часов, — отряды выследят две большие группы заключённых и, если повезет, он проскользнет мимо, как мышь сквозь щель.
Он побежал вниз по илистым отмелям и нырнул в реку Колорадо. Цепляясь изо всех сил за темный берег и густые спутанные заросли, он позволил течению увлечь себя в Юму.
К закату той же ночи, на их поимку была мобилизована, казалось, половина штата. Промокший и продрогший в тюремной униформе, Партридж тем не менее не вылезал из воды. Несколько раз он буквально погружался с головой в грязь и втягивал воздух через тростник, когда мимо проходили поисковые отряды.
Оказавшись в Юме, он под покровом темноты проскользнул на Южную Тихоокеанскую железнодорожную станцию. Ему нужно было как можно дальше уйти от этого района, и поезд казался вполне логичным решением.
На следующее утро, сразу после рассвета, со станции отправился локомотив, буксировавший два багажных вагона, три пассажирских вагона, почтовый экспресс-вагон и ряд грузовых вагонов. И был в них, по меньшей мере, один пассажир-безбилетник — Нейтан Партридж. Распластавшись, как паук на стене, высасывающий солнечный свет, он вцепился в крышу товарного вагона. Солнце с каждым часом поднималось еще выше и нагревало докрасна железную крышу, на которой можно было жарить сосиски.
Где-то рядом с Сентинелом сгоревший и практически обожжённый Партридж спрыгнул с крыши вагона прямо в пустыню, скатившись с холма в пересохшую пойму. Он не смел пошевелиться, пока поезд не скрылся из виду.
Затем поднялся в горы.
Он нашел источник, напился и искупался, жалея, что у него нет ничего, кроме выцветшей серо-белой полосатой одежды каторжника. Еды у него не было. Оружия не было. Ни черта не было.
Но он был свободен и взбирался все выше и выше в горы. Он решил, что чем дольше ему удастся ускользать от поискового отряда, тем больше у него шансов. К этому времени две другие группы, вероятно, уже были пойманы. Он находился в чертовски трудном положении.
И вот тогда провидение дало ему шанс.
Он шел вдоль ручья через лощину у подножия неровного склона. Наступала ночь, у него не было провизии, и он был голоден и измучен. Ручей вился и вился, и вскоре Партридж дошёл до плоской болотистой местности, которую он прорезал; комары там вились так густо, что из них можно было бы связать свитер. Но чуть дальше, у подножия скалистого холма, он увидел лошадь. Пятнистую кобылу.
Она заржала, когда он подошел поближе, а затем беззаботно вернулась к жеванию травы. Рядом раскинулся небольшой лагерь со спальным местом и почерневшим кофейником, стоявшим у потухшего костра.
В нескольких метрах от него, как мокрая тряпка, лежал человек.
Он был опухшим, раздутым, в черно-синих рубцах, как какая-нибудь экзотическая рептилия. Он был мертв, но не очень давно. Партридж решил, что его укусили гремучие змеи, и, судя по отметинам на руках и шее, их было немало.
Среди вещей лежали инструменты старателя. Вероятно, в поисках золота или серебра он втиснулся в некое ущелье и оказался прямиком в гнезде техасских гремучников. Вероятно, он успел доползти до лагеря, где и умер.
Партридж похоронил мужчину и начал перебирать его припасы.
Он поел консервированных помидоров, консервированной говядины и крекеров. С собой он забрал сигары погибшего, его оружие и лошадь.
В седельной сумке лежала одежда, и немного поработав иголками и нитками, — а этому он научился в тюремной мастерской, — у него оказался целый ворох одежды, которая прекрасно подходила ему по размеру. Партридж спрятал свое тюремное одеяние среди деревьев, повесил провизию на кобылу и отправился в путь.
А путь его лежал в Чимни-Флэтс.
* * *
— Это самая безумная история, которую я когда-либо слышал, — произнёс Малыш Кирби, когда они шли по изрытой колеями пыльной горной дороге к шахте «Дюрант». — Даже не знаю, верить ли в неё до конца.
После того, как в Чарльстоне в него стреляли — одна пуля попала ему в плечо, а вторая царапнула вдоль линии роста волос, — он вылетел из седла, как птенец, выброшенный из гнезда. Но, как и положено Кирби, он не просто свалился раненым на пыльную улицу, нет. Он вылетел из седла прямо в несколько тюков сена, лежавших возле конюшни. По странной прихоти Вселенной, сверху на него обрушился дождь из сухого сена, закрыв раненого с головой.
Только он об этом не знал, потому что моментально потерял сознание. Следующее, что он помнил — как лежит в мягкой постели, а женщина с глазами голубыми, как летнее небо, и губами полными и сладкими, как персики Джорджии, меняет повязку на его плече и промывает рану на голове.
— Говорю тебе, деревенщина, я думал, что попал в рай. Эту женщину с волосами цвета пшеничной мякины и сиськами, похожими на спелые дыни, звали Сэди Кросснер, и она была вдовой. Не повезло старику, подумал я тогда. Сэди подробно рассказала мне о своей жизни и пообещала присматривать за мной, пока я не почувствую себя лучше. Похоже, её не очень беспокоил тот факт, что я был обычным преступником. Она владела конюшней и неплохо зарабатывала на этом. Ещё она владела большим домом на заднем дворе, и сдавала там комнаты. Ей не хватало только мужчины. Она накормила меня, одела, а потом попросила жениться на ней.
У нее было несколько тройняшек, и все они были красивы, все белокуры и голубоглазы, с фарфорово-белой кожей. Как живые куклы. Только от них Кирби бросало в дрожь.
У них была неприятная привычка говорить все в унисон, как будто одна и та же мысль приходила в голову каждому из детей одновременно. Они ходили плечом к плечу, одновременно чихая, почесывая носы и даже зевая вместе. Они даже ели одновременно и ложки поднимали синхронно.
Как бы то ни было, Сэди попросила его жениться на ней, и Кирби, взвесив все варианты, согласился. Её друг-проповедник быстренько обстряпал дельце.
Кирби вытащил из кармана пачку табака и отрезал ножом кусочек.
— Да, деревенщина, Сэди была проклятой женщиной. При нашем первом знакомстве она была холодна, спокойна и напомнила мне змею, спящую в норе. Её сыновей — Питера, Пола и Прескотта, — я так никогда и не научился отличать друг от друга. Но как бы то ни было, в первую ночь в постели Сэди ожила, как кабан с раскаленным лезвием под яйцами. Она вытрахала меня до тех пор, пока я не превратилась в тряпичную куклу, а потом захотела продолжения. Она жаждала член, как собака жаждет кость. Ну, ты меня понимаешь. Черт возьми, я был счастливее, чем клещ на мошонке… Но постепенно мне начинало это нравиться всё меньше…
Жизнь Кирби текла своим чередом.
Мальчики стали называть его отцом, и он особенно не возражал. Но они по-прежнему оставались странными. Очень странными. И однажды Кирби заметил, что, помимо всего прочего, они любят собирать мёртвых животных. Это само по себе было не очень хорошо, а потом он ещё и узнал, что они не только собирали их, но и варили их мясо и мех в большом котле в сарае позади дома и склеивали вместе голые кости.