— Одну минуту, — прервал ее рассказ Сергеев. — Опишите, пожалуйста, этого, как вы сказали, «солдата».
— Вот я и хотела его описать! — горячо подхватила Соня. — На красноармейца не похож. Угреватый, нестриженый, а красноармейцев «под нулевку» стригут! Волосы и брови белые, ресницы как у коровы! Сам мордатый, спина тумбой — форменный боров!
— Хорошо. Поищем в своей картотеке и этого, как вы сказали, белого борова с коровьими ресницами…
«А Соня-то наблюдательная: внешность напарника Хрыча определила профессионально», — подумал он. Вслух сказал:
— Так что же дальше случилось с Машей?
— Ну, Машка сначала оторопела. «С каким, — говорит, — эшелоном? Отец — в море, старпомом плавает». А потом сказала: «Мало ли что в войну может быть», села в кабину полуторки и уехала…
— До первого регулировщика, — словно бы между прочим, заметил Сергеев.
— Как? Что вы сказали?
— Уехала до первого регулировщика, — повторил Сергеев. — Шофер превысил скорость, его задержали, он начал «качать права», всех вместе с Машей препроводили в отделение милиции… Жаль, что тот, кого вы так здорово описали вплоть до бровей и ресниц, выпрыгнул из кузова и удрал…
Сняв телефонную трубку, попросил дежурного:
— Там у тебя Гринько, пусть войдет.
Дверь открылась, вошла Маша, увидела Соню, от неожиданности ойкнула, бросилась к подруге.
В первую минуту встречи Сергеев терпеливо выслушивал лишь взаимные восклицания Маши и Сони, выражающие больше эмоции, чем какой-нибудь смысл.
— Как только ты поехала! Я же тебе кричала: «Вернись!» Никакой он не красноармеец, хряк нестриженый!
— «Вернись!» я слышала, а больше ничего не слышала. Про «хряка» тем более.
— Хорош твой Николай! — возмущенно продолжала Соня. — Отпустил с бандитами!
— А как не отпустишь? Вдруг на самом деле отец проездом? Уедет на фронт, и не повидаемся!..
Снова зазвонил телефон. В мембране спокойный голос:
— Докладывает сержант Куренцов. Сначала уходили втроем на берег Волги, сидели возле перевернутых лодок, ели какую-то рыбу, разговаривали. Объект молчит, смотрит в землю, а те двое наседают…
— Кто двое? — попросил уточнить Сергеев.
— Один — Хрыч, что у военкомата встречал, а второй — белобрысый и белоглазый, что девчонку на полуторке увез, а потом, когда остановили, из кузова выпрыгнул и ушел… После берега ходили по городу, стояли возле сберкассы, глазели на витрину ювелирного магазина — не понравилось, повели к Центральному универмагу, там и ошиваются.
— Спасибо, сержант. Продолжайте наблюдение. Людей у вас хватает?
— Шесть человек.
— Не спускайте глаз ни на минуту. Скоро к вам подойду.
— Да уж, наверное, надо что-то решать. Этот Беспалько-Хрыч прет буром, прямо как под ножом держит.
— Под ножом и держит, — сказал Сергеев, — безо всякого «как». Знает, на какую мозоль нажимать. Звоните каждый час, сообщайте, где будете, я подойду.
Сергеев положил трубку.
— Это о Николае? — с тревогой спросила Маша.
— Нет, — спокойно ответил Сергеев. — Так, служебный разговор.
— Глеб Андреевич, — обратилась к нему Соня. — Значит, вы все заранее рассчитали, раз уж так быстро перехватили Машу?
Сергеев пожал плечами.
— Для нас, — сказал он, — эта история с машиной и вызовом Маши на вокзал тоже в какой-то мере неожиданность. Но мы предусмотрели и такой вариант, раз уж пригласили в военкомат одновременно и Машу, и Николая.
— Вот оно что! — Маша самолюбиво посмотрела на Сергеева. — Значит, вовсе не случайно мы с Николаем оказались в одно время у военкомата?
— А какие ко мне претензии? — тут же возразил Сергеев. — Это все военком. К тому же, я думаю, он прав: когда же вам еще повидаться? Только перед зачислением в часть и есть возможность. Дальше пути могут ой как разойтись: война!..
— Ну, Глеб Андреевич, никогда бы не подумала! — Маша с укором смотрела в смеющиеся глаза Сергеева.
— А ты что, разве в обиде на меня?
— Да нет, я не в обиде…
— Ну и я не в обиде. Значит, будем дружить по-прежнему.
— А как же в военкомат? — спохватилась Соня. — Повестка-то у нас на сегодня? Раз уж так все удачно кончилось, наверное, нам теперь можно идти?
— Только начинается, — поправил ее Сергеев. — Не торопитесь, сам скажу, когда можно будет.
— И долго нам у вас сидеть?
Сергеев улыбнулся, развел руками: дескать, что поделаешь, надо! Вслух сказал:
— Девчата вы хорошие, а потому ни сегодня, ни завтра расставаться с вами не хочется. Пока мы тут одно дело не выясним насчет тех самых «друзей», что хотели Машу обмануть.
— Но мы-то у вас не арестованные? — задиристо спросила Соня.
— Упаси боже…
Маша сердито ее одернула:
— Разве в этом дело?.. Глеб Андреевич! Вы ничего не говорите о Николае! Он-то не знает, что я у вас! А раз считает, что меня увезли силой, может бог знает что натворить!.. Что с ним? Как ему сообщить обо мне? Ради меня он может на самое страшное пойти!
— Потому-то я прошу вас обеих хотя бы до завтрашнего вечера никуда отсюда не показываться и никому ничего не говорить. Нельзя сейчас что-либо сообщить о тебе Николаю. Сообщим — и дело не сделаем, и его самого можем погубить… На том и строится вся их игра, что Николай не знает, где ты есть, считает, что тебя и вправду украли. Надо так все закончить, чтобы опасность для него свести к минимуму и, кстати говоря, не допустить твоего Николая до новой судимости.
— Значит, опасность для него все-таки есть? — с тревогой спросила Маша.
— А как ты думала? Двадцать семь тысяч все-таки деньги. Барыга Саломаха считает, что они его кровные, честным трудом нажитые, и потому желает получить их обратно.
«Зачем Маше знать, что есть и другая версия, откуда эти деньги? Скажи, что встречался с германским дипломатом, ей переживаний до конца жизни хватит… Правда, то, что „пасут“ сейчас Рындина Хрыч и Боров, подтверждает — деньги „дяди Володи“».
— А Николай где их возьмет? — резонно возразила Маша. — Ведь только что был суд, вы поручились, а выходит, дня не прошло, он опять за старое.
Сергеев вздохнул и даже головой помотал.
— Не так-то просто отделаться от этого старого, — сказал он. — Однако не исключено, что и на этот раз мне удастся помочь твоему Николаю выпутаться и из этой истории…
— Из какой «истории»? Вы что-нибудь знаете? Где он сейчас?
— Знать не знаю, но предполагаю… В общем, если вы обе будете умницами и ни во что не станете вмешиваться, все само собой образуется. Давайте я вас провожу сначала к нам в буфет, а потом в комнату, где вы до утра отдохнете. А утром будет уже ясно, что у нас получается.
— Глеб Андреевич, скажите только правду, — снова заговорила Маша. — В военкомате Николай был под конвоем?
— Ну что ты такая беспокойная? — давая понять, что и без того разговор затянулся, ответил Сергеев. — Для Николая — без конвоя. Сержант ведь попрощался и ушел. Мог также и Николай хоть на все четыре стороны уйти… Ну а мы, раз такая история закрутилась, обязаны его подстраховать, кстати говоря, также и вас обеих. Игры у нас серьезные, и ошибаться нам нельзя.
Проводив девушек и оставшись один, Сергеев мысленно прокрутил варианты, какие могли предложить Хрыч и Боров Рындину, шантажируя его похищением Маши.
Напасть на инкассатора или ограбить сберкассу не так-то просто: вся система изъятия денег и доставки их в банк хорошо продумана и контролируется на каждом этапе… Ограбление универмага — вариант реальный, но в одиночку его трудно осуществить, и вообще, маловероятно, что Николаю удастся с вечера спрятаться где-нибудь в магазине, ночью забраться в отдел, отключить сигнализацию, вскрыть витрину, а утром выбраться из убежища, смешаться с толпой и незаметно выйти на улицу… И все же, скорее всего, шантажисты остановятся на универмаге. Им плевать, что Николая схватят, лишь бы успеть выхватить у него добычу. А Николаю нужны гарантии, что за эту добычу ему вернут Машу Гринько. Он не дурак и отлично понимает, что таких гарантий от подобных субчиков ждать не приходится. Значит… Получается, что «значит» ничего не значит… Нельзя сейчас выходить на Николая и сообщать ему, что Гринько уже в безопасности. «Дружки» неотступно находятся рядом и, чуть что заметят, тут же пырнут ножом. Кстати, после «дела», чтобы избавиться, тоже очень даже просто могут пришить… Остается всего один вариант и то осуществить его можно только при определенных условиях…
…С Куренцовым Сергеев встретился на площади неподалеку от главного входа в универмаг. Приоткрыв дверь машины с надписью на фанерной будке «Техпомощь», впустил сержанта, выслушал доклад:
— Перед самым закрытием, пятнадцать минут назад, Рындин вошел в универмаг, больше не выходил. Двери заперли, опечатали, все сделали, как положено…
— Точно ли, не выходил? — спросил Сергеев.
— Честно сказать, — признался Куренцов, — за сегодняшний день от людей в глазах рябит. Это как после рыбалки: вечером уснуть не можешь — все перед глазами поплавок пляшет. А тут — люди, люди, люди… И в каждом этот Рындин мерещится…
— Вы не ошиблись? И правда, вон какая прорва народу снует туда-сюда?
— Смотрели дружно, в четыре пары глаз, ошибки быть не должно, — заверил его Куренцов.
— А еще две пары где были?
— Контролировали служебные входы-выходы.
— Итак, установлено: Рындин в универмаге и дверь заперта. Значит, нам тоже надо быть там, и побыстрее, пока еще продавцы и служащие не ушли из отделов, — подвел итог разговору Сергеев. — А эти «пастухи», Хрыч и Боров, куда подевались?
— Скрылись с глаз. Наверняка откуда-нибудь наблюдают. Неизвестно, какие у них оговорены сигналы, где будут стоять на стреме[3], где принимать добычу.
— Все это мы выясним, и довольно скоро, — сказал Сергеев. — Людей расставили?
— Все входы и выходы под контролем.
— На крыше тоже есть?
— Есть и на крыше.
— Тогда самое время переодеться. До утра мы — электромонтеры. Значит, и вид должен быть соответствующий.
В рабочих спецовках, с мотками кабеля и с железным ящиком на широком брезентовом ремне — в таких ящиках обычно носят инструменты, — Сергеев и Куренцов выглядели как слесари-монтажники, вызванные администрацией магазина для каких-то срочных работ. Осмотрев себя и старшего лейтенанта и оставшись доволен своим видом, Куренцов спросил:
— А зачем вам вся эта канитель, чтобы он в магазин влез, шарил по этажам, витрины вскрывал? Это вроде как сами подталкиваем на преступление? Брать его надо прямо сейчас, раз он там остался. И дело к стороне: за такое нарушение меньше сроку дадут.
— Зачем же его брать, когда он теперь — наш человек? — возразил Сергеев. — Брать будем с поличным тех «пастухов», кто его по городу водил, а если повезет, то и птицу покрупнее — их хозяина.
— Ну так он-то какую-то добычу должен будет передать «пастухам»? Значит, и в отделы залезет, и витрины нарушит?
— Тут «добыча», — Сергеев похлопал ладонью по железному ящику с инструментами. — Не надо будет и витрины нарушать.
Приоткрыв крышку ящика, он показал толстую пачку денег, перевязанную крест-накрест шпагатом.
— Что это? — с удивлением глянув на него, спросил Куренцов.
— «Кукла». А сказать проще — бумага, нарезанная по размеру купюр, сверху и снизу сотенные, все увязано в пачку.
— Но сотенные, те, что сверху и снизу, — настоящие?
— Зачем же? Тоже из нашего хозяйства. Когда-то отобрали у фальшивомонетчиков, а тут пригодились. Это и есть «добыча», которую наш Рындин будет передавать своим «опекунам», а мы в этот момент должны будем взять их всех троих с поличным, может быть и четверых.
— Слыхал про такое, а вижу впервые, — признался Куренцов. — Тогда другое дело…
— В принципе наша операция в том и состоит, — добавил Сергеев, — чтобы без свидетелей передать Рындину эту «куклу». А дальше, как говорится, по плану… Если нет вопросов, поехали. С администрацией универмага я созвонился, нас ждут.
Формальности заняли немного времени. Предъявив удостоверение дежурному администратору, Сергеев прошел с ним по этажам, прикидывая, что может привлечь внимание вора, который вознамерился вынести ценности небольшого объема на значительную сумму. Ювелирные изделия? По военному времени не так много на них охотников, хотя и золото, и камешки всегда имеют свою цену. Меха? Возможно. Но это все-таки громоздкий товар. Скорее всего, внимание Кольки привлекут часы. Этот товар всегда всем нужен. К тому же в одной хозяйственной сумке можно унести часов на десятки тысяч рублей.
Оставив Куренцова на первом этаже вестибюля, Сергеев поднялся в отдел часов, благо он оказался рядом с ювелирными изделиями, облюбовал себе убежище напротив, за картонными коробками, составленными в отделе электроприборов, то ли с люстрами, то ли с пылесосами, разложил для вида отвертки, плоскогубцы, куски проводов. Пока уборщицы протирали влажными тряпками полы, Сергеев принялся возиться с розетками, выключателями, контрольными патронами, в которых проверяют пригодность лампочек. Но вот ушли и уборщицы, выключив повсюду свет.
Глава 6
ТЯЖЕЛОЕ ВРЕМЯ
В залах и на этажах универмага, где Сергеев привык видеть толпы народа, теперь оглушала его чуткая тишина и пустота. Это было настолько непривычно, что казалось, покупатели, сновавшие по этажам от прилавка к прилавку, притаились вдруг за стеллажами, и стоит лишь отвернуться, как снова появятся за спиной, заполнив собой все видимое пространство. Но впечатление это было обманчивое, по-прежнему всюду лишь безлюдье и тишина.
Стало заметно темнеть, и только через оклеенные крест-накрест полосками бумаги окна проникал синий свет от затененных по военному времени редких фонарей.
Сергеев чутко прислушивался, улавливая привычные звуки ночи, проникающие снаружи, но звуки эти стали совсем другими.
В ожидании выхода Николая Рындина из убежища, где тот прятался, Сергеев вспомнил такое, казалось бы, недавнее, но теперь навсегда ушедшее в прошлое мирное время.
Сколько раз за время службы, дежуря ночью, наблюдал он, как замирает дневная жизнь и на смену ей приходит жизнь ночная на всем огромном пространстве родного, города.
Пустеют улицы, редко проходят машины, слышнее становится шум моторов. Потом наступает полночь — рубеж суток… Реже раздаются шаги пешеходов, особенно слышные в пустоте, иногда торопливые, четкие, чаще — усталые, а то и заплетающиеся, когда какой-нибудь неосмотрительно перегрузившийся «раб бутылки» за полночь добирается домой.
Такие случаи требуют от патрульных дополнительного внимания. Одно дело — бредет подвыпивший гуляка, тоже ведь человек, могут и раздеть, и ограбить, а бывает, чего доброго, не доплывет до спасительной пристани, свалится на сырую землю, угодит в больницу… Сергеев не одобрял тех, кто оставляет таких без внимания, дескать, пьяницам туда и дорога — бросовый народ. Не спешил он и вызывать санитарную спецмашину, другими словами, отправлять подвыпившего в вытрезвитель… Бывает ведь, попадает в неприятный переплет уважаемый человек, хороший работник, отец семейства. Зачем же его позорить, извещать администрацию по месту службы? Проще позвонить домашним, если может назвать номер телефона, а то и отвезти попавшего впросак домой и вручить из рук в руки встревоженной жене… Немало завелось у Сергеева знакомств от таких случаев с самыми приятными семьями, а провинившиеся потом, скрывая за подтруниванием над собой некоторую неловкость, оставались на всю жизнь благодарными за человеческое к себе отношение.
Ночные дежурства до войны памятны были Сергееву прохладой и тишиной, перспективой улиц, свободных от движения и машин. Прозвенит где-нибудь трамвай, донесется с Волги пыхтение и шум дизелей теплохода, протарахтит по булыжной мостовой грузовик или прошелестит с шипением шин по асфальту легковушка — и снова все тихо… Только с железнодорожной станции всю ночь напролет доносится по громкой связи голос диспетчера, иной раз не сдерживающего эмоций и не стесняющегося в выражениях, — там от зари до зари формируют и отправляют поезда, мешая спать всем живущим в ближайших кварталах…
С началом войны все стало иным, не только чужим и чуждым, но подчас враждебным. Улицы и транспортные магистрали города как набухшие, перегруженные до предела вены, покрытые узлами и незаживающими трофическими язвами. Железнодорожная станция и вокзал — встревоженный муравейник, не успокаивающийся ни днем, ни ночью. Запах нечистот устойчиво смешался с запахом дезинфекции — йода и карболки, гниющих ран, несвежих бинтов. Несмолкающий гул голосов, мелькание лиц, бесконечное движение людей, то снующих во все стороны на привокзальной площади, то накатывающих волнами к поездам и машинам, чтобы ехать в неизвестное «дальше», — все это становилось плохо управляемой массой, которая, словно намеренно, стремилась смести со своего пути тех, кто по долгу службы обязан был поддерживать во всей этой сумятице какой-то порядок.