И ещё Лорейна Суини больше других (что несложно) знала о китейнах – так называют сами себя те, кого люди Средневековья звали феями, эльфами, фейри или подменышами, а люди сегодняшнего дня не называют никак, просто потому что не верят в их существование.
– Он может быть фейри, – медленно сказала она. – По фотографии, как ты понимаешь, я этого определить не могу. Но это… Это было бы просто невероятно странно. А если не фейри… Даже не знаю, Эдвард, я не очень в этом разбираюсь. Может быть, какой-то вид вампира? Инкуб? Но об этих я знаю не больше, чем ты, плюс пара книжек по оккультизму.
– Вряд ли он призрак, одержавший чьё-то тело: он не продержался бы так долго, – подхватил Эдвард.
– Да, это сомнительно.
– А почему «невероятно странно»? В смысле, про фейри?
– Потому что… как бы тебе сказать… потому что довести человека до смерти – самое страшное преступление среди китейнов. Выпить его способность мечтать, выдоить его душу досуха или убить его мечту и его вместе с ней. Нет ничего хуже, понимаешь?
– И что? Люди постоянно делают такое, от чего у других людей кровь в жилах стынет.
– Если фейри поступает таким образом, его казнят.
– Смертная казнь разрешена в тридцати одном штате США, впрочем, ты это и сама знаешь.
– Эдвард, фейри в некотором роде бессмертны: если убить человеческое тело подменыша, он однажды вернётся: он родится в другом теле здесь или в Волшебной Стране. Но за то, чтобы убить человека мечтой или лишением мечты… В этом случае фейри казнят холодным железом, это смерть навсегда, возврата не будет. Ты не представляешь, как они боятся такой смерти. И если тебе этого мало, скажу ещё, что его имя будет опозорено, а его род понесёт наказание.
– Они что там, совсем охренели, эти твои феечки? Хотя, конечно, есть такие семейки, что смотришь на них и понимаешь: «если мальчик психопат, он не очень виноват, потому что от осинки не родятся апельсинки». Это у нас один криминалист так говорил.
Лорейна, слишком занятая своими мыслями, оставила комментарий без внимания:
– Если это китейн, то он либо совершенно сумасшедший, либо донельзя обнаглевший. Но что делать с китейном, я по крайней мере знаю…
Ветер, выводивший за окном автомобиля заупокойный реквием, возвысил свой голос до отчаянного крещендо и затих, чтобы через минуту разразиться серией стонов и воплей.
Дом миссис Андррады, находившийся в ближнем пригороде Чикаго, пустовал. Лорейна осталась в машине в двух улицах от нужного здания, а Эдвард отправился на разведку. Призраки не слишком любят ходить сквозь стены: десяток-другой вторжений – и мёртвому нужно свернуться в клубочек возле какой-нибудь любимой при жизни вещи и погрузиться в своего рода ментальную кому, восстанавливая силы.
…Конечно, если они искали пропавшего ребёнка, Эдвард проходил сквозь стены домов всех педофилов в округе…
В этот раз он тоже не стал беречь себя. Он вернулся спустя четверть часа. Ни с чем:
– Когда, Марш сказал, она умерла? Два года тому? Вот с тех пор там никого и не было, Ло. В этом доме не живут. Причём не живут давно.
– Жаль. А я надеялась, что это будет просто.
– Ладно, что будем делать? Я бы поискал в отелях, не возражаешь? – иногда Эдвард изображал, будто помнит, что она тут босс.
– Хорошо, а я разузнаю среди фейри, а потом съезжу в тренажёрный зал, куда этот парень ходил с Вивиан… – Сегодня же праздник вроде как? Какой зал?
– Ну, видимо, в этом зале считают, что слишком многие хотят начать новую жизнь прямо с Нового года: у них сегодня открыто, я посмотрела на сайте, пока ты гостил у Лу Андррады. Потом посещу видеопрокаты, если успею и если какие-то из них работают.
Призрачный Чикаго, Чикаго призраков. Не так уж он отличается от города живых: разве что серые тени растворились в воздухе, окрасив улицы, разве что желтовато-бледный известняк, так любимый некогда здешними каменщиками, выглядит ещё старше и ещё бледнее и ещё больше напоминает выцветшие на ветру кости, разве что зимние деревья стоят более голыми, а под мостами рек и в арках домов сгущается глубокая тьма.
Эдвард шёл, поглядывая на неизменных призрачных обитателей Чикаго. Он знал их так же хорошо, как знал когда-то живых из тех, что постоянно крутятся на улицах. Среди призраков Чикаго были свои знаменитости, в основном очаровашки, покончившие с собой из-за мужчины или подобной ерунды. Но попадались и жертвы убийств: например, хорошенькая блондинка с кладбища Воскресения на Арчер-авеню. Кто-то зарезал её прямо у кладбищенских ворот, и теперь она раз за разом возвращается на место своей смерти. Живые зовут её Мэри Арчер, или Кровавая Мэри. Да, тех, кто стал городской легендой, живые видят. Полицейские не слишком верят в призраков, но Эдвард лично знал офицера, который в тысяча девятьсот семьдесят третьем подвозил брюнетку с короткой стрижкой, одетую в яркое бальное платьице, и был несказанно удивлён, когда она исчезла прямо из машины близ еврейского кладбища Вальдхейм. Ещё одна жертва убийства: говорят, её прикончил водитель попутки, в которую бедняжка, возвращаясь с танцев, села лет сто назад. Так и катается с тех пор. Тот коп, что подвозил девушку с очередных посмертных танцулек, вспоминал, что у неё были прелестные ножки. Мда… в его время мужчины обращали внимание на ножки. Сегодняшние говнюки смотрят только на задницы.
Городские легенды, призраки, слившиеся с городом, ставшие его частью. Но на улицах хватает и тех, что попроще. В принципе, понятно, почему живые предпочитают видеть Мэри Арчер, а не побирушку с перерезанным горлом, одетую в лохмотья, и не вон того чувака в помятом пиджаке, башку которому разнесли об дверцу автомобиля. Эдвард Картер шёл к одному из тех, кого не замечают.
Любому хорошему полицейскому известно: всегда есть парень, который знает парня… Одним из таких парней был Миллер, всегда уточнявший при знакомстве: «как Генри Миллер». Эдвард как-то спросил об этом типе Лорейну, квартира которой была переполнена книгами: Генри Миллер оказался коммунистом, тискавшим порнографические романы. Что-то в этом роде. Ну да, Миллеру – его Миллеру – это подходило.
Эдвард нашёл своего осведомителя возле помойных баков (где же ещё?), сгрудившихся в углу двора между кафе и жилым домом. Миллер был полтергейстом и на досуге портил жизнь тем, кто жил в доме, и донимал посетителей и обслугу в кафе. Впрочем, до серьёзных неприятностей с ним не доходило. Он понял Эдварда с полуслова:
– Я знаю, кто тебе нужен. Сведу вас, если хочешь. Этот парень днюет и ночует в видеопрокатах, он знает о фильмах больше, чем президент США о конституции.
– Это нетрудно, – буркнул Эдвард.
– Да нет же! Если твой подопечный тусуется в видеопрокатах, считай, он у тебя в кармане! Только мой парень чужих не любит, он со странностями, но я вас познакомлю, представлю друг другу.
– А взамен?
Миллер замялся, его лохмотья всколыхнулись, и он сказал почти застенчиво:
– Есть один прохвост… зовут Маус, живёт на свалке за городом. Он должен мне двадцать оболов.
Двадцать оболов в мире мёртвых было нешуточным долгом, и Эдвард присвистнул.
– Да, – вяло подтвердил Миллер. – Поможешь мне выбить их из него? А? Пять тебе, остальное мне, да ещё знакомство с Бадди в придачу. Хорошее знакомство – это на века, сам знаешь.
Эдвард со злостью подумал, что прошли те времена, когда такого Миллера можно было притащить за шиворот в участок или – что ещё лучше – вытрясти всё, что нужно, прямо на месте. Конечно, у мёртвого полицейского в кармане неизменного плаща остался призрачный значок. Но кому он мог его теперь показать? И зачем? Ладно, дело есть дело, нужно сдержаться:
– Слушай, Миллер, – Эдвард покачал головой. – Я рад удружить тебе в ответ, ты отличный малый и всё такое, закончи сам. Но подумай, как ты себе это представляешь? Я – детектив-сержант – буду выбивать долг на свалке? Из кого-то по кличке Маус? Серьёзно?! Может, я могу оказать тебе какую-нибудь другую услугу? Другой говнюк, больше по моей части?
Миллер просветлел лицом. Ну, то есть… тем, что у Миллера после смерти было вместо лица:
– Вообще-то да. Есть. Помнишь дело убийцы с бензоколонок?
Эдвард помнил: он привык следить за заметными уголовными делами.
– Какой-то говнюк, который приезжает на бензоколонки и убивает всех до единого: и клиентов, и персонал. И не берёт ни денег, ни драгоценностей. Первый раз появился пару лет назад. Ты об этом?
– Да. Я знаю парня, который хочет его найти. Живым. И известно, что этот бензоколоночный убийца едет сюда, в наш штат. Инфа сто процентов. Возьмёшься?
Эдвард почти не раздумывал: в конце концов, это было настоящее дело. К тому же он понимал желание парня отомстить говнюку: Эдвард и сам не отказался бы достать того, кто пробил ему лёгкое в самой последней перестрелке:
– Да.
– Отлично! Ты окажешь услугу этому парню, а парень мне, и все довольны. А пока встреча с Бадди: сегодня в восемь, возле Коламбия-колледжа, идёт?
– Идёт.
Эдвард заглянул за стекло кафе, посмотрел на часы на их стене: Лорейна, конечно, ещё занята со своими волшебными говнюками. Что ж, тогда отели. Эдварда Картера ждала Великолепная миля.
Случайно сюда не забредёшь: чтобы прийти сюда, нужно знать, что не так уж далеко от Юнион Стейшн существует это странное место.
Лорейна знала.
Когда-то эта пустошь с видом на рельсы и вереницу невысоких зданий была её любимой частью города. Лорейна звала её «полустанок Мечты». Это был один из фригольдов Чикаго.
Лорейна поёжилась и подняла воротник пальто. Пустынные подступы становились многолюднее: что-то чинили, собирали, разбирали, переделывали, доделывали нокеры. В полуоткрытом спортзале, пренебрегая холодом и ветром, качали мышцы тролли, поднимая самодельные спортивные снаряды из кусков шпал. На перроне, одном из тех, что неведомы людям, ожидая поезда, не значащегося в расписаниях, собралась стайка из десятка эшу, торопливо пересказывающих друг другу последние новости и свои приключения. Все они говорили разом, прежде чем разъехаться в разные стороны. Лорейна Суини не была китейном, но видела их подлинные обличья и те повседневные чудеса, которые они присущей им толикой волшебства скрывали от большинства людей.
На Лорейну обращали внимание: в некоторых взглядах была доброжелательность, во многих удивление, во всех – любопытство…
Даже в человеческом облике Ронан Коннаган был необычайно высоким, в подлинном же обличье тролля, которое Лорейна видела одновременно с человеческим и как бы сквозь него, – просто огромным. У него было лицо рыцаря, отправившегося когда-то выполнять тягостный обет, выполнившего и вернувшегося домой, но хранящего в чертах и взгляде и болезненную причину обета, и тяготы пути, и раны, и печаль. Но сохранившего также чувство собственного достоинства и память о победе, пусть и давшейся ему дорогой ценой. Одежды его были чёрными, а речь медленной.
Она знала его тридцать с лишним лет, и за все эти годы он не изменился, казалось, что ему всё ещё сорок пять: Ронан почти всё время жил во фригольде, и волшебство этого места питало его.
Ронан Коннаган был бароном Чикаго, согласившимся принять этот титул лишь на временной основе: пока не появится кто-то более достойный.
Временная основа постепенно превратилась в долговременную, хотя никто не скажет, что Ронан не был готов уступить это место в любую минуту. Просто благие китейны, неформальным лидером которых он стал, были молчаливо уверены: более достойного нет и не будет.
Каждый раз, глядя на него, Лорейна чувствовала то же, что ощущала, приходя на полустанок Мечты, но доведённое до крайней точки: любовь и печаль.
Ронан Коннаган был лучшим другом её родителей. Когда их не стало, Лорейна надеялась… Нет, «надеялась» – неправильное слово. Она точно знала, была совершенно уверена, что Ронан заберёт её. В ком ей и было быть уверенной, если не в нём? Она ждала его в полицейском участке, перемазанная кровью, грязью и слезами. Полицейские сразу спросили её, кому из взрослых они могут позвонить, но у Ронана Коннагана не было телефона, а её объяснения об одиноком мужчине, живущем в старом железнодорожном депо, очевидно, не показались убедительными ни полицейским, ни социальным работникам.
Она ждала его во временном доме, изнемогая от ночных кошмаров и дневного одиночества, напуганная неопределённостью своей будущей судьбы. Она ждала его у Питерсонов, чувствуя себя принцессой, заточённой в башне. Она ждала его каждую минуту первого года своей одинокой жизни.
Нет, Питерсоны не запрещали ему приходить, хотя она и подозревала их, нет, они не прятали его письма: Лорейна научилась всегда первой встречать почтальона и убедилась в этом. Она загадывала, что он придёт на Рождество, когда наступит весна, в день её рождения, в день рождения мамы, в следующее воскресенье.
Год спустя Лорейна Суини перестала ждать спасения. Это было уже давно.
Она сама пришла к Ронану Коннагану после того, как окончила колледж, и с тех пор заходила к нему. Иногда.
В этот раз Лорейна принесла Ронану изящную статуэтку в виде дракона: Ронан коллекционировал подобные безделушки. Дракон стоял, расправив крылья, словно бы ловил ветер для взлёта.
За подарком пришлось ехать домой: до разговора с Эдвардом Лорейна не ожидала, что увидит Ронана в этот день.
– Красивая вещь, – сказал тролль, поблагодарив. – Где ты её купила?
– На улице Максвелл, – ответила она.
– Я рад тебя видеть, всегда рад, но ведь это не визит вежливости?
– К сожалению. Ты знаешь этого парня?
– Нет, – Ронан, тщательно изучив, вернул ей фотографию. – Я его не встречал. Почему ты спрашиваешь?
Лорейна рассказала. Ронан молчал дольше обычного.
– Я не могу поручиться, что он не китейн, Лорейна. Только потому что я его не знаю. В конце концов, я не так уж часто выхожу отсюда, и далеко не все живущие в городе феи приходят сюда. К тому же в Чикаго много приезжих. Если он китейн… Если он китейн, то, что ты говоришь, – серьёзное обвинение.
– Это вообще не обвинение, Ронан. Это попытка разобраться, что случилось. Мёртвые говорят, что женщина умирает от того, что делал с ней он, что она истощена им. Первым делом думаешь о том, что знаешь лучше всего. Если он не китейн, я продолжу поиски. Но я должна была спросить.
Кит Беэр, её помощник с большими кулаками и большой дружной ирландской семьёй, с которой он ел сейчас разносолы за красиво накрытым столом, был единственным человеком, знавшим о другом её помощнике Эдварде.
А что бы она, интересно, могла сказать? «Мама, я вижу мёртвых людей»? Маргарет и так об этом знала, а Кэтрин всё равно бы не поверила, равно как и все остальные. К тому же, технически говоря, это была неправда: Лорейна не видела мёртвых людей. Она только слышала их голоса.
С китейнами Лорейна была откровеннее, называя один из своих источников информации «мёртвые говорят»: призраки не меньше, чем участники программы по защите свидетелей, боятся, что их имена узнают «не те люди». Если Лорейне попадалась значимая для умершего вещь или она находилась в важном для него месте, она могла позвать призрака с хорошими шансами на то, что он придёт. Но ни определить, пришёл ли он, ни побудить его к разговору чем-то кроме уговоров ей бы не удалось. Однако она знала, что существуют те, кто может заставить мёртвого прийти, если узнают его имя. А заставив прийти, могут силой принудить к чему угодно и причинить любую боль.
– Но он всё-таки остановился, – ответил Ронан. – Если это действительно китейн, Лорейна. Он пожалел девушку, она осталась жива.
– Мне бы хотелось так думать, Ронан, но я знаю только, что он пропал. Это не означает, что он больше не вернётся. Или что он не планировал вернуться.
– Мы должны ей помочь, – отозвался Ронан. – Если это китейн, мы сможем исцелить её, если нет… Что же, мы всё равно попробуем.
– Спасибо. Я запишу для тебя её имя и адрес. Если честно, я и сама собиралась просить тебя об этом, потому что я понятия не имею, что делать в таких случаях. Мне оставалось бы только смотреть, как она умирает.