— Собирайся. Вечерком отъезжаем.
— Куды ж то? — оттопыривает нижнюю губу Зотов.
— Мост взрывать.
— О! Дело! Значит — шнур, запал и все, что надо.
— Вот, вот. Вечерком отправляемся.
— Есть такой разговор! — отвечает Зотов и отправляет в рот увесистый кусок сала.
— Прицепляй трос! — отдает приказ начальник броневого поезда Инсадзе.
Несколько партизанов тащат толстый блестящий стальной трос. В конце трос раздваивается на два разветвления. Каждое из этих разветвлений крепко привязывают вокруг рельса.
— Отвинчивай гайки!
— Готово!
Партизаны бросаются к вагонам.
Инсадзе стоит на площадке первого за паровозом вагона и командует:
— Полный ход.
Два паровоза натягивают трос что есть силы. Трос напрягается, как гигантская струна мандолины. Но шпалы плотно сидят. Рельсы крепко пригнаны к шпалам, и поезд не трогается с места.
— Прицепляйте еще два паровоза.
Из депо срочно вызывают еще два паровоза. Это два мощных красавца с блестящими медными фонарями и темно-зелеными, еще незаконченными брюхами.
Четыре пыхтящих зверя напрягаются, и… кррршшш… концы стальных рельс вдруг срываются с места, слегка приподнимаются и с кусками приставшего грунта вырывают шпалы.
Колеса паровозов, сделав несколько оборотов, набираются нахальства и сразу вздергивают в воздух несколько саженей пути. Рельсы гнутся на местах сцепок, вьются в воздухе неуклюжими гигантскими спиралями, тянутся за паровозами.
— Довольно! Стоп! Отцепляй!
Трос отцепляют, и поезд, отъехав несколько верст, повторяет ту же манипуляцию.
— Хороша будет дорожка для японцев, — смеется кто-то из партизанов.
4. Два свирепствующих
В деревянной хибарке близ вокзала штаб-квартира оставшегося Ревкома.
Собственно говоря, это уже не Ревком, а один лишь Кувшинов. Все уже разъехались. Остался лишь он один с несколькими партизанами.
У Кувшинова злоба. Все что-то делают, а он должен тут сидеть, заполнять какое-то пустое место. До каких пор?
Кувшинов сидит за столом и думает. Сосредоточенно затягивается махоркой и сам себе отвечает на возникающие в уме вопросы.
— Вот так я сделаю! — наконец решительно произносит Кувшинов. Он достает из ящика еще второй револьвер и направляется к станции.
На площадке станции его встречает начальник.
— Здравствуйте, товарищ Кувшинов! Куда направляетесь?
— К чорту на рога! — отвечает злобно Кувшинов.
— Да я только так… — смущённый неожиданной злобой Кувшинова, нерешительно бормочет начальник станции.
— Торчите тут и не лезьте в мои дела. Сколько у вас в депо паровозов?
— Сейчас?.. Э… э… одиннадцать, — отвечает начальник, обрадованный переходом на деловой разговор, и принимает позу метрдотеля, готового ко всем услугам. — Может быть понадобится?..
Кувшинов, не обращая на него внимания, тяжелой поступью направляется в депо.
— Я Новиков, уполномоченный Ревкома, и приехал к вам для ревизии. У вас развал в полку и пьянство, товарищ Шевчук!
Новиков говорит с увесистым апломбом.
— От кого вы это сказали? — переспрашивает, покачиваясь, пьяный Шевчук, хоть и так прекрасно слышавший сказанное Новиковым.
— От Ревкома, — вновь увесисто отвечает Новиков.
— А дальше вы что сказали? — опять невозмутимо спрашивает Шевчук.
— Что у вас развал в полку! — возмущенный поведением Шевчука, выбрасывает Новиков.
— Ах, вот что! Ну, ну, садитесь. Поговорим, если не торопитесь.
— Я шутить с вами не намерен и сегодня же приступлю…
— Если я тебе позволю… — рыгает нахально прямо в лицо Новикову Шевчук.
— Что?.. — У Новикова от нахальства Шевчука вытягивается лицо. — Не подчиняться приказу Ревкома?..
— …который сидит где-то и выдумывает. А здесь у меня дело! — Шевчук трясет кулаком. — Понимаете, дело, за которое я отвечаю, и я не позволю всяким таким… — он не может подобрать подходящего выражения для определения Новикова и с внезапно нахлынувшей злобой кричит: — Ревизовать! Посидите у меня тут. Вот что. Эй, Гаврилов! Сведи-ка этого командированного в амбарчик.
— Товарищ Шевчук, там же комиссар штаба Лебеда.
— Тем лучше! Компаньоном будет. Пусть поревизируется на сухом хлебе.
Новиков, потрясенный, хочет еще что-то сказать, но язык не поворачивается.
Его выводят.
5. Гибель одиннадцати паровозов
Под стеклянной крышей депо затхлый застоявшийся дым, настолько тяжелый, что лень ему выползти сквозь многочисленные дыры в крыше и незаметно, пользуясь темнотой, рассеяться в воздухе.
Вечер.
Регулярные работы закончены. Остался только наряд на ночь.
Четыре наевшиеся углем паровоза готовы к подаче. Две старых клячи, без тендеров, только что закончили маневры, заехали немного передохнуть, напиться воды. На запасных рельсах, в углу депо, столпились пробежавшие свой пролет и остающиеся здесь на ночевку паровозы. Они сифонят, предвкушая ночной отдых. Вокруг паровозов рабочие с молотками и отвертками нежно постукивают по их горячим бедрам, закручивают повылезшие гайки, как папильотки на ночь…
Входит Кувшинов.
— Начальника депо! — кричит он.
Появляется начальник в засаленной блузе и вопросительно смотрит на незнакомого ему злобного человека.
— Я председатель Ревкома. Вот приказ. Немедленно привести в порядок все какие есть паровозы. Понимаете, все! И вывести на дорогу.
— Куда же? — начальник изумленно таращит глаза.
— Делайте, что вам говорят, и немедленно. Поняли?
— Понимаю. Только вы начальнику станции бы… — нерешительно заикается начальник депо.
— Какого там еще начальника! Я здесь начальник. Сколько можете выставить паровозов?
— Вот все, как есть. Семь штук.
— А те четверо, там в углу?
— Это уже с выпущенными парами. Нужен ремонт.
— Развести пары. Немедленно!
— Но ведь они нуждаются в ремонте. Еле ходят. В дороге могут испортиться.
— Не ваше дело! Пары, — слышите! — немедленно!
Начальник депо пятится назад и не может понять, что такое стряслось. Все-таки робость перед начальством делает свое дело. Немедленно же рабочие начинают суетиться, затапливать топки, приводить в порядок намеченные жертвы.
Один за другим перед станцией выстраиваются пыхтящие паровозы.
— Прицепляйте впереди самого сильного, — командует Кувшинов. — Да не в ту, а в другую сторону.
— Да ведь там взорван мост через Кабаргу.
— Знаю! — кричит Кувшинов, размахивая револьверами. — Делать, что я приказываю.
Рабочие бросаются исполнять приказание. Впереди прицепляют огромный восьмиколесный американский Дэкапот. Начальник станции мечется вокруг Кувшинова, не зная что предпринять.
— Товарищ Кувшинов! Машинисты все разошлись. Где мы возьмем стольких машинистов?
— На кой чорт нам машинисты! Я сам поведу их. Тащите сюда нефть.
— Для чего? — уже ничего не понимая, спрашивает начальник станции.
— Обливать вагоны. Поджечь! Слышишь? — Кувшинов подсовывает револьвер под нос начальника станции.
Начальник пятится назад.
— Если это надо… если стратегически… я сейчас… я сейчас…
Через несколько минут пламя охватывает средние составы вагонов, находящихся между паровозами. Кувшинов вскакивает на передний паровоз, нажимает рычаг до отказа и сам соскакивает.
Передний паровоз, чувствуя неимоверный приток пара, вздрагивает на секунду всем своим огромным телом, рвется вперед и, бешено работая поршнями, увлекает за собой все составы.
Начальник, бледный как полотно, бросается к Кувшинову:
— Товарищ Кувшинов, что же это?
— Молчи! Так надо! Для японцев. Мы армию перебрасываем за Амур. Здесь будут хозяйничать японцы— мы им ничего не оставим.
Перескакивая стрелки, быстро удаляется лента паровозов. Над ними на фоне ночного неба, подхваченная ветром, вьется огненная метла.
Восьмиколесный гигант мчится впереди, увлекая за собой живой поток огня…
…Спокойно журча, течет Кабарга. Синим отсветом поздней ночи катит волны через части разрушенного моста. И не подозревает приближающуюся к ней трагедию одиннадцати паровозов…
Глава 11-ая
МИР ХУЖЕ ССОРЫ
1. Под артиллерийским огнем
На левом берегу Амура, близ Покровки, выгружаются партизаны.
Небо весеннее, сине-белое, как жуковское мыло. Пушистые, резвящиеся, как неоперившиеся цыплята, облачка играют под присмотром ласково кудахтающего солнышка.
Выгружают на берег амуницию, снаряжение, снаряды, патроны, довольствие.
Сам Снегуровский, начальник боевого участка фронта, деловито отдает распоряжения.
На быстро разведенных кострах белый пар с котелков вьет гнезда бивуачного уюта и веселья.
Но не надолго.
Вечером следующего же дня с наблюдательного поста доносят:
— Товарищ Снегуровский! Японцы двинули десант на канонерках.
— О, черти! Ну, мы их встретим как следует.
Он выходит из наскоро сколоченной хибарки, где помещается его штаб, и зовет кого-то из своих подчиненных.
— Приготовьте батарею и пулеметы. Все — чтобы было в порядке.
— Уже?
— Да, уже. Не дождались нашего визита. Ну, мы им покажем гостеприимство.
— Разумеется! Ребята чувствуют себя прекрасно.
В кустах, по берегу Бешеной протоки, уже роют сплошную траншею с блиндажами и ходами сообщений. Готовятся встретить японский десант стеною штыков.
…И ночью начинается.
Бум-ба-бах… бум-ба-бах… Это японцы с канонерок.
Покровка — партизанский фронт — пока еще молчит.
— Здравствуйте! Ну, как тут?
— Прекрасно, — отвечает Снегуровский, здороваясь с только что приехавшим командующим фронтом Смирновым.
— Держимся.
— А японцы?
— Атаки отбиты.
— Ну, теперь, кажется, это скоро закончится, — говорит Смирнов.
Снегуровский вопросительно смотрит на него.
— Я привез копию мирного договора, — продолжает тот, — заключенного между японцами и товарищем Уфимцевым.
— Уфимцевым?
— Да, это представитель Владивостокского правительства. Вот, слушайте.
Смирнов разворачивает лист.
— Пройдем сюда. В штаб.
Они проходят в деревянный сарайчик и усаживаются за столом.
Их обступают несколько партизанов. Все с любопытством посматривают на развернутый лист. Смирнов читает:
— «Императорское японское командование, с одной стороны, и Приморское правительство, в лице своего представителя господина Уфимцева, с другой, заключили настоящий договор в целях…».
Бум-баххх… баххх… бахххх… — раздается вблизи гул разрывающихся снарядов с японских канонерок.
— «…в целях, — продолжает читать Смирнов, — прекращения военных действий как со стороны японского командования…».
Бум-баххх…
Все хохочут.
— Вот так ловко. Ай да Мацудайра!
— Тише, товарищи, дайте читать… «так и со стороны партизанов».
— Вот это уж верно, — замечает кто-то из партизанов. — Мы патроны сэкономим.
— «…Японское командование, с одной стороны, и Приморское правительство в лице господина Уфимцева, с другой, надеются, что перемирие даст возможность установить в дальнейшем более дружественные отношения…»
Бум-баххх… баххх… бахх… дза… джал… джал… джайу… Осколки снаряда разбивают стекло хибарки, и мелкая дробь стекла падает на стол.
— Несомненно, это даст возможность!.. — с нескрываемой иронией бросает партизан, убирая со стола осколки стекла.
— Послушайте! — вбегает комполка Ярошенко. — Что мы тут будем сидеть за чтением мирного договора, пока нас ухлопают? Товарищ командующий, разрешите распорядиться…
— Ладно, иди. Оборви их. А то зазнались очень…
2. Гибель дипломатии
На станции Иман — поезд мирной делегации, охраняемой японским командованием.
В этом поезде — русско-японская согласительная комиссия.
Изредка на площадке станции появляется сам Мацу-дайра — японский дипломат — в сопровождении своего адъютанта и личного секретаря.
Мелкими шагами он прогуливается по площадке, вдыхая свежий весенний воздух и любуясь резвящимися около станции собаками.
— Смок, тсмо, — пытается он подозвать понравившуюся ему собачку. — Говагару-на, — говорит он по-японски, что означает: «не бойся».
Но собачка, по-видимому, имела в своем прошлом некоторые, не совсем приятные столкновения со скуластыми людьми и потому поджимает хвост и, подозрительно озираясь, бросается бежать.
— Сволос! — уже по-русски шлет ей вдогонку дипломат. Повернувшись направо, видит подошедшего Уфимцева, вежливо поднимает фуражку.
— Зравствуйте, господин Уфимцев. Оцинь приятно!
— Здравствуйте, господин Мацудайра! — кланяется Уфимцев, проходя мимо и размышляя, к кому могло относиться слышанное слово: «сволочь». Не к адъютанту же Мацудайра?
Уфимцев — дипломат еще молодой и потому сразу не может разобраться во всех тонкостях своего дела.
«Гм… странно, но если это по моему адресу?» — Уфимцев закусывает губу и в арсенале своего молодого дипломатического мозга выискивает способы охраны собственного достоинства.
Трудно угадать, о чем думает Уфимцев. Только брови нервно ходят над гордо поднятым носом. Но результат его размышлений выражается той же отрывистой формулировкой, что и у Мацудайры:
— Сволочь!
Так иногда складываются дипломатические отношения.
Через несколько дней бесплодных заседаний и разговоров неожиданно открывается дверь в купе Уфимцева.
Уфимцев читает какую-то книгу. Он ждет делегацию от казачества. Поднимает голову — одну секунду видит перед собой человека с револьвером и…
Пах-пах-пах…
Три выстрела под-ряд — и Уфимцева нет.
Человек выскакивает из купе и отрывисто говорит что-то находящемуся в коридоре японскому часовому, — это белогвардеец эсаул Коренев.
— Карасо, карасо. Иссо-иде.
На следующий день русская делегация получает распоряжение из Владивостока, что Уфимцева должен заменить Бецкий, входящий в состав делегации.
— Хорошая, чорт возьми, дипломатия! — ругается про себя Бецкий, получив извещение. — Японцы нас охраняют для того, чтобы белогвардейцы могли безнаказанно убивать…
Невесело чувствуют себя и остальные члены делегации. При прогулках вне поезда зорко озираются. Оставаясь в купе, тщательно запирают дверь.
Через несколько дней вечером к Бецкому нервно стучится кто-то из членов делегации.
— Что случилось? — спрашивает Бецкий, побледнев. Он приоткрывает дверь в щелочку.
— Товарищ Андреев исчез, — шепчет человек за дверью.
— Как исчез?
— Так! Только что гуляли по площадке, и вдруг как в воду канул. Ну, почти на глазах.
— Чорт знает, что такое! — Бецкий быстро одевается и решительными шагами направляется на площадку.
— Где это произошло?
— Здесь, около будки часового.
— Ах, вот! — Бецкий подходит к японскому часовому, стоящему у будки.
— Ты видел офицера, гуляющего здесь?
— Моя ничего не видел. Моя не знай.
— Врешь, — вне себя кричит Бецкий. — Это безобразие! Я сейчас пойду к Мацудайра. Мы тут больше не останемся ни дня. Чорт знает, что такое!
3. Бочкаревцы
Парень на бочке расправляет широкими взмахами четырехстороннюю:
Дюжина ног утаптывает пол. Тут и лапти, тут и ботинки, тут и кавалерийский сапог. А в воздухе «антрацит» такой густой, хоть на куски режь, хоть второй раз заворачивай.
Душно — пей водку. Напился — лежи и дрыхай, другим не мешай.
Кто-то затягивает:
— Малиновая! — отрывисто, чеканно подхватывает бас. И сразу хор: