Веселая, забубенная удаль, залихватская, бесшабашная, без завтрашнего дня.
Что это за люди?
Только не партизаны. Не солдаты. Но у всех за поясами револьверы. В углу комнаты сложены винтовки. На плечах кой у кого поблескивают погоны.
Временами вспыхивающий свирепый огонь взглядов их выдает: это бандиты — знаменитые бочкаревцы — остатки семеновских отрядов, белогвардейцы, проигравшие все. Станция Уссури — их резиденция. Резиденция, может-быть, на день, но этот день они живут и живут во-всю.
Рыжий мужик Влас еле успевает доставлять истребляемое количество самогонки. Спрос превышает производство. Сконструированный у дяди Гаврилы аппарат из самоварной трубы, двух горшков и каких-то трубок не в состоянии развить такую нагрузку.
Поставщик Влас в испуге бежит к Алеше Титычу. Стучится.
— Выручай, отец. У нас закваски больше нема.
— А деньги? Деньги вперед. — Титыч сразу учитывает все положения этой сделки.
— Сейчас сбегаю. Приготовь только. А затем насчет девок спрашивают.
— Это не по моей специальности.
— А ты знаешь кого тут?
— А кто их знает. Нынче-то девки все гулящие. Иди к попу.
— Спасибо, Титыч. Приготовь закваски. Я сейчас денежки.
Немного дальше, в другой хибарке, сам атаман Бочкарев. Шапка набекрень, кудри лихо разметаны. Пьет кружку за кружкой какую-то буроватую жижу.
— Настоящая медовая, родимый. Настоящая, — потчует хозяйка.
А у самой волосы, цвета пакли, заметно шевелятся на голове. Небось, атаман строгий: не понравится — убьет. Сердитый он.
— Хороша, мамаша. Хороша! Пей, курочка, чего морщишься? — Это он угощает сидящую у него на коленях объемистую в телесах дочь хозяйки.
— Она, родимый, нежненькая, — заступается хозяйка. — Сызмальства по евангелию воспитана.
— Ну, и прекрасно, — делает вывод атаман. — Значит, пить умеет. Лопай, невеста, лопай, сегодня жениться будем.
Мужик Макар, хозяин их хибарки, подходит, почтительно наклонив голову.
— К вам, ваше сиятельство, двое японцев. Хотят с вами в компанию.
— Пусть войдут. — Атаман благодушно настроен. — А-а! — Он узнает двух знакомых японских офицеров. — Садитесь.
— Э, спасибо. — Японцы садятся и начинают на жаргоне объясняться в разных любезностях.
Бочкарев их не слушает. Он рад, что есть кому рассказывать о его воинственных намерениях.
— Я их всех… — делает страшное лицо атаман, неизвестно кому угрожая. — И доканчивает: — к чортовой матери.
— Господи, помилуй! — крестится в углу хозяйка.
— Вот попадись мне этот Штерн. Я его… — атаман опять делает свирепое лицо и, не найдя нужного места, заканчивает: — к чортовой матери.
— Господи, спаси! — причитает хозяйка.
Японцы с еле заметными улыбками смотрят на атамана.
— Что вы думаете? Я не смогу? Я все могу! Когда вы мне его приведете…
Он, окончательно опьяневший, опускает голову на плечо храпевшей у него на коленях девицы и засыпает.
4. О-Ой страшно
Приезд Мак-Ван-Смита к О-Ой волнует как самого О-Ой, так и все японское командование.
О-Ой и так все время пребывает в окружении шпионов, а тут еще Мак-Ван-Смит… Что-то готовится. Что-то должно быть серьезное.
Сам О-Ой чрезвычайно взволнован. Он по обыкновению сидит над плевательницей, но плевки его сегодня отрывистые, нервные и через долгие промежутки времени.
Он слушает стоящего перед ним Мак-Ван-Смита.
— Вам угрожает большая опасность, — говорит Мак-Ван-Смит по-японски мягким гортанным голосом. — Какая, еще нельзя сказать. Но большая… Это организация серьезная, с большими возможностями.
— Хрр-тьфу! Что вы сделали?
— Я отправил своего помощника вслед за одним из преступников. Но у них имеются сообщники везде…
— Где ваш помощник?
— Он еще не вернулся, ваше превосходительство.
— Хрр-тьфу!
— Я думаю, ваше превосходительство, — продолжает Мак-Ван-Смит, — что нужно принять немедленно меры к охране вашего превосходительства.
— Хрр-тьфу! Совершенно верно! А что?
— Электрические звонки, приборы, отмечающие колебания пола, обследование потолков…
О-Ой думает. Все предлагаемые Мак-Ван-Смитом мероприятия кажутся ему недостаточными. Наконец, отплевавшись, он решительно произносит:
— Я вас поселю рядом со своей спальней.
— А предложенные мероприятия?
— Хрр-тьфу! Конечно, действуйте. Вам выдадут чек.
— Слушаюсь, ваше превосходительство!
Глава 12-ая
ПО СЛЕДАМ
1. Протест рабочих
Дремлет в утреннем тумане город. Тихо на пустынных улицах. Только изредка мелкая дробь шагов где-нибудь по мостовой.
То бежит дежурный кочегар, монтер. Нужно раньше прибыть, приготовить машины, станки, работу для приема тысячной массы рук, которые сегодня, как каждый день, будут ткать, ковать, создавать ценности жизни. Будут обогащать ее силой своих мускулов, нервов, мозга…
Тихо еще на улицах. Но вот: у-гу-у-у-у-у-у… у-у-у-у-у, — постепенно усиливаясь, завывает гудок Дальневосточного завода. За ним второпях, точно обгоняя друг друга в первенстве, сразу разражаются воем десятки сирен в величавой гамме призыва к труду.
Сразу ожили мостовые, ведущие к заводам и мастерским. Наполняются вереницами людей в грязных одеждах с узелками пищи в руках.
Мужчины, женщины, подростки…
И дремлющие заводы, вобрав в себя полагающуюся им жизненную силу, шумят, гудят колесами станков и трансмиссий, приводят в действие лежавшие замертво всю ночь инструменты. Воздух полон звуками ударов, движений, подъемов и падений.
В 8 часов утра завтрак. Неожиданно у кого-то из рабочих за куском хлеба с чаем останавливается взор на только что просмотренном им листе газеты.
— Товарищи, сюда, смотрите.
— Что такое, Игнат? чего ты испугался?
— Товарищи! — У Игната дрожит в руках газета. — Они подозревают, что Штерн у японцев. Ведь если так…
Он недоговаривает. Остальные понимают его мысль без слов.
— Да, — говорит слесарь Ванюшин. — Очень даже вероятно, что они его где-то держат.
— Я говорят, что он уехал в сопки, — кто-то замечает.
— Если он был бы в сопках, — говорит Игнат, наши (намекая на подпольщиков) знали бы.
— Но что ж нам делать? Надо его выручать как-нибудь.
— Выручи, когда мы не знаем даже, где он. Нам нужно протестовать сейчас же, немедленно, всей массой рабочих. Требовать ответственности от японского командования за жизнь Штерна.
— Правильно!
— Мы отпечатаем наш протест в газете. Нас поддержат другие товарищи.
— Верно, Игнат.
Наскоро собравшаяся группа рабочих решает устроить общезаводский митинг.
И вот через час огромное здание одного из цехов наполняется тысячной толпой рабочих. Они оживленно разговаривают между собой, спорят о политике, но мысль у всех одна:
«Нужно выручить Штерна».
Но как?
2. Излишняя сантиментальность
В заплеванной, накуренной комнате японской гауптвахты — красноармейцы, содержащиеся под стражей. Это — все пленники «4–5 апреля», предательского выступления японцев во Владивостоке.
Среди них оказались и Штерн и старший брат Валентина Сибирского — Орест. С ними также и Буцков. Все они — члены Военного Совета. Захвачены были японцами в штабе в ту же ночь на 5 апреля во время штурма. Но при аресте они не были узнаны и таким образом попали в общую камеру.
Часть красноармейцев их прекрасно знает, но… ни одним намеком не подают ни малейшего подозрения страже.
На гауптвахте свободно и непринужденно, и особых строгостей нет. Ежедневно приводят новых постояльцев и уводят тех, личности коих выяснены. Японцы выпускают рядовых красноармейцев, но пока задерживают красный командный состав.
— Так вот, товарищ, — говорит один из солдат Штерну, нарочно не произнося его имени. — Сегодня шестерых наших выпускают. Если вы и ваши товарищи одели бы наши шинели, то вместе с нашими тремя вы бы проскочили.
— Нет, товарищ! — твердо отвечает Штерн. — Я не хочу, чтобы из-за нас вас расстреляли или причинили какие-либо репрессии.
— Что вы, товарищ, тут не так строго. Они больше по счету. Трое наших здесь останутся — счет верный. И, конечно, никто ни гу-гу.
— Нет, товарищ, я не могу принять такую жертву.
— А жаль, — искренно удивленный, произносит красноармеец. — Ведь еще неизвестно, что с вами…
— Нет, нет! — резко отчеканивает Штерн и отходит в сторону. Красноармеец, пожимая плечами, направляется к своим.
На свидание к содержащимся на гауптвахте являются обе Ольги. Они также не называют Штерна и Ореста ни по имени ни по фамилии, и разговор с ними самый пустяковый — часовым даже неинтересно слушать.
В момент, когда часовые отошли в сторону, большая Ольга говорит Штерну:
— Будь готов. Мы за вами придем сегодня вечером. У нас будет приказ о вашем освобождении…
Настроение у всех поднимается. Мысль о близкой свободе захватывает Штерна, и он ее передает Буцкову и Оресту. И они уже втроем шушукаются о ближайших мероприятиях и действиях по выходе на волю.
После обеда на гауптвахту является Надя-партизанка. Она не знает, что Штерн на гауптвахте, и пришла к своим знакомым красноармейцам, задержанным во время переворота.
Вдруг, обернувшись, бросается вперед:
— Штерн!
Часовые, как от толчка, моментально подскакивают к Наде и к Штерну.
— Кто? Этот?!.. — Моментально он окружен тесным кольцом японской охраны.
Штерн стоит выпрямившийся, спокойный.
Рыдающая Надя убегает с гауптвахты. По дороге она стонет:
— Что я наделала?!.. Что я наделала?!..
3. Штерн арестован
В кабинете генерала О-Ой Таро на докладе. Генерал сегодня злится, плюется не в меру. Он получил запрос от Владивостокского правительства. Спрашивают, где Штерн? Запрос мотивирован — требование населения.
— Хрр-тьфу! Нашли вы Штерна? — спрашивает он Таро.
— Нет, ваше превосходительство!
— Как, нет? Вы, хрр-тьфу, искали?
— Вся разведка, ваше превосходительство!
— Чорт, дайте тогда ответ на этот вопрос.
— Что ответить, ваше превосходительство?
— То, что вы, хрр-тьфу, мне говорите. То, что японскому командованию неизвестно.
— Большевики распространяют слух, что он ушел в сопки…
— Тем лучше! Хрр-тьфу.
— Слушаюсь, ваше превосходительство!
Только что Таро удаляется, входит адъютант О-Ой.
— Ваше превосходительство, донесение с гауптвахты.
— Хрр-тьфу. Мелочь! Что такое?
Он читает, и лицо его принимает свое обычное уродливое выражение.
Перекошенные челюсти, вылезшие на нижнюю губу желтые клыки содрогаются от удовольствия.
О-Ой читает:
«У нас на гауптвахте только что обнаружены Штерн, Бурков и Сибирский. Временно изолированы. В ожидании распоряжений вашего превосходительства.
Начальник гауптвахты».
— Ха-хах-ха! — хохочет О-Ой. Смех его как горох внутри вращающегося барабана. — Ха-хах-хах-ха-ха!.. Зовите Таро.
— Ушел уже, ваше превосходительство!
— Хорошо, я сам распоряжусь.
Он грузно поднимается над плевательницей и направляется к телефону.
4. Изобретательность и проворство
В четвертом этаже серого каменного здания — он, бандит. Таинственная личность, имя которой вызывает страх в сердцах превосходительств, высокоблагородий, а то просто благородий, имевших несчастье получить какое-нибудь важное поручение.
Сколько сильно волнующих минут вызывали эти лаконические записки и предупреждения с краткой подписью:
«Клодель».
Он сидит за столом, заваленным бумагами, и что-то пишет, вычисляет. Совсем непохоже, что это бандит. Что нужно было бы бандиту в стольких раскрытых томах, разбросанных по столу? Какой интерес может быть для него в этих ретортах и колбах, стоящих на полках вдоль стен комнаты?
Клодель пишет.
По временам он поднимает голову и бросает взгляд на маленький черный ящичек, стоящий на столе. Сбоку него, за стеклом, небольшой белый квадратик:
Клодель опускает голову и продолжает работу.
В это время по лестнице поднимается Сандорский.
Он добрался до Владивостока. Случайно узнал адрес Клоделя, известил Мак-Ван-Смита и, не медля ни минуты, явился на разведку.
На Сандорском костюм простого рабочего-монтера. Синяя блуза, на руке моток проволоки, в кармане удостоверение электрической станции.
Он смело поднимается в четвертый этаж. Останавливается у дверей, приготовляет браунинг в кармане…
…Клодель поднимает голову. Белый квадратик задвинут черной пластинкой.
И сбоку: 4-20.
Значит, кто-то у дверей. Чужой, ибо свои знают секрет входа. Один, ибо 4 — 20 не может быть весом двух людей. Стоит и что-то делает — значит с какими-то скрытыми намерениями.
Но вот и звонок.
Клодель открывает дверь.
— Что вам угодно?
— Простите, здесь квартира господина Булыгина? Маленькая проверка сети. Разрешите.
От взгляда Клоделя не ускользает то, что правая рука монтера все время остается в его боковом кармане.
— Войдите. Счетчик там в углу.
Сандорский поворачивается по направлению к углу комнаты, но в то же время испускает дикий крик. Двери шкафа, стоящего в углу, моментально раскрываются, и, прежде чем Сандорский успевает опомниться, он уже втолкнут и заперт в шкафу.
Клодель поворачивает рядом какой-то рычаг. Сандорский только слышит:
— Маленький отдых под хлороформом вам не повредит.
— Пока что можно вернуться к моим занятиям, — бормочет Клодель, возвращаясь к столу. Взгляд его опять падает на черный ящичек.
— Ба! Что это такое? Никак этот сыщик приготовил засаду.
На экране ящичка:
И сбоку: 22–10.
— Гм! Это вес, пожалуй, пятерых. Надо бежать. А на всякий случай не мешает вот что… — Он опять поворачивает рычаг у шкафа. Затем вытаскивает беспомощно сгорбившееся тело Сандорского.
Резкий звонок у двери.
«Минуточку подождут…» — Клодель быстро обыскивает Сандорского, вынимая из его карманов всевозможные документы, в том числе и значок сыщика.
— Ага! Это пригодится. А взамен — нате! — Он засовывает в карман Сандорского свою визитную карточку.
Тело — обратно в шкаф.
Звонки у дверей сменяются ударами. Клодель быстро подбегает к окну. Еще секунда — он виснет руками на верхней раме, перекидывает ноги на край крыши и…
В комнату врываются японские сыщики. Среди них Мак-Ван-Смит.
Он первый замечает исчезнувшие за окном чьи-то ноги. Миг — и он виснет на раме. Но Клодель уже на крыше. Почти бегом, по карнизу крыши, он добирается до дымовой трубы. Мак-Ван-Смит стреляет.
Промах. Клодель уже исчез в трубе.
Мак-Ван-Смит бросается обратно.
— Занять все комнаты, где проходит средняя труба, — командует он.
Сам быстро спускается в подвальный этаж, к основанию трубы.
Темно. Только при свете своего потайного фонарика Мак-Ван-Смит замечает груды пустых сваленных ящиков, бочек и всякого хлама. Сбоку дымовой трубы кирпичная пристройка, вроде туннеля.
— Ага, вот дверь. Ну-ка, попробуем выкурить этого голубчика.
Мак-Ван-Смит вынимает револьвер и двигается к дверям.
Джжааауууллллл… — разбивается обо что-то стекло фонарика.
Тьма. Мак-Ван-Смит чувствует, что он куда-то падает, слышит неясное урчание воды и ударяется обо что-то липкое.