Он тряхнул головой, как лошадь, отгоняющая мух, и повторил:
- Не такая. Вообще…
Я спросил:
- Отчего?
Он в ответ, не подумав:
- От всего.
- Кстати, давно хотел тебя спросить. Зачем ты тогда бежал с нами? Ведь тебе пару
месяцев сидеть оставалось.
Алексеев, усмехаясь, ответил:
- Через пару месяцев они б меня освободили… Они б отпустили меня, понимаешь? А
так я сам ушёл.
- Мы ушли.
- Славно прогулялись, – согласился Алексеев.
- К сожалению, нас скоро вернули.
- Да…
- Троих шлёпнули… Тебя подстрелили… А мне сука чуть горло не перегрызла… Её
Герда звали. Я помню, её тот сучонок хвалил потом: «Герда, хорошо, молодец, Герда»…
Про тебя говорили, что ты и дня не протянешь. Я думал, из пятерых я один в живых
остался. Думал, пофартило. Думал, счастливчик. А в меня не стреляли, потому что сука та
за мной бросилась. Задеть боялись. Жалели суку. А то б меня тоже шлёпнули… Её Герда
звали. На всю жизнь запомнил.
- Да, славно прогулялись, славно… Теперь не то… Скучно…
…………………………………………………………..
…………………………………………………………………..
…………………………………………………………………………
Сколько раз это самое «скучно» я слышал от него на фронте.
Нашего комбата он там прямо до белого каления доводил. Комбат был старым,
нервным… Человек он, скорее всего, был добродушный, хотя с нашим контингентом
старался держаться строго. Строго, но справедливо, чтобы не получить во время атаки
пулю в спину.
Бывало, обычно в самый неподходящий момент, перед ним возникал Алексеев и по-
свойски так просил:
- Что-то скучно, Иваныч, пустил бы ты нас на разведку.
В комбате возмущение боролось с растерянностью.
- Что такое? Какой я вам Иваныч? Рядовой... (ему подсказывали: Алексеев) Отставить,
рядовой Алексеев!.. Распустились совсем! Привыкли, понимаешь, у себя там на… этой…
(ему подсказывали: на «малине») На мали… Что такое? Какая ещё малина? На
гражданке! Привыкли, понимаешь… Отвыкайте! Вы теперь боец, а не босяк.
Алексеев вяло и неубедительно становился «смирно»:
- Так точно, боец! – и тут же его тело само возвращалось в положение «вольно». – Вот я
и говорю, может, провести разведку боем?
- С ума вы, что ли, сошли? – казалось, комбат сейчас расплачется. – Да поймите же вы,
мы отступаем. Наш батальон в срочном порядке должен пере… – Тут он, спохватившись,
переходил на крик. – Прекратить! Рядовой Алексеев!
- Ну, может, в Клюевку? Тут, говорят, деревня Клюевка неподалёку.
Комбат терялся совершенно.
- Какая Клюевка? Ничего не понимаю. Там же немцы…
18
- Так точно, немцы, – широко и весело улыбался Алексеев. Радость его в эту минуту,
казалось, не знала предела. – Вот я и предлагаю разведку боем. Я и ещё три-четыре
хуеплётчика устроим фрицам прощальный ужин со свечами. А что? Шугнём их маленько
и сожжём Клюевку к чёртовой бабушке.
- Два наряда вне очереди!
- То есть, я так понимаю, моё предложение не прошло?
- Три наряда!
- Есть, – он переминался с ноги на ногу, медлил с уходом. – Скучно, ей-богу.
- Вон! – орал комбат. – Вон отсюда!
…………………………………………………………..
…………………………………………………………………..
…………………………………………………………………………
Мы нашли Алексеева утром. За баней, среди дюжины трупов. На теле его было десятка
два ран, и каждая вторая явно смертельная. Рядом с бугром как верный, преданный пёс у
ног хозяина, лежал Малыш. И на его большом сильном теле приютилось множество ран,
но самое удивительное - он ещё дышал. Силился что-то сказать. Вернее, он говорил, но
очень тихо, невнятно. Я склонился над ним, услышал:
- Ворьё нас надолго запомнит… Знай наших…
- Ты особо не болтай. Береги силы.
Но Малыш, напротив, собрав эти самые силы, на последнем издыхании завернул
крутой, высшей сложности, большой матерый загиб и только тогда, довольный собой,
окончательно успокоился.
Прихрамывая, подошёл Валет, тронул меня за плечо.
- Беда, Угрюм.
- Что ещё?
- Пришёл этап. Воровской. Их как минимум втрое больше нас.
- Говори.
- Их у ворот держат. Хозяин сказал, в БУРе нас спрячет. До завтра.
- А потом что? – спрашиваю.
- Выделит сопровождение. В ИТК Червонец пойдём. Там суки верх взяли.
- Откуда знаешь?
- Хозяин сказал. Там такая буза поднялась. Два дня бушевала. Админ за голову взялся –
две сотни трупов.
- Так и тут у нас…
- Да…
- Ладно, собирай всех, идём в БУР…
…………………………………………………………..
…………………………………………………………………..
………………………………………………………………………….
Первые удары по подвешенной рельсе означают для зэков «подьём». Затем рельса
приглашает сидельцев в столовую на завтрак. В третий раз по ней колошматят, созывая
заключённых на развод.
После того как фраеров, мужиков и всякую криминальную перхоть увели на работу,
нас вывели из БУРа и под усиленной охраной проводили за вахту. За вахтой нас усадили
на землю у забора и приказали ждать. Видимо, старшой конвоя так и не получил точного
распоряжения – куда же нас, собственно, этапировать.
Мы достали папиросы. Вдруг мне почудилось какое-то движение по ту сторону забора.
Я невольно прислушался. Какие-то шорохи, шёпот… Ну точно!
19
- Алё! Кто там, - спрашиваю, - шорхается?
Оттуда в ответ крикнули с приблатнённым прононсом:
- Блядзи, вы ещё здеся?
Это были вновь прибывшие воры. Воры, как известно, не работают. Добраться до нас
они уже были не в силах, но проигнорировать наше близкое присутствие честняги не
могли, да и не хотели. Их тянуло к нам, как быков к тореадорам. Своим риторическим
вопросом они приглашали нас к блатному лаю – эдакому безобидному выбросу энергии.
Естественно, мы незамедлительно ответили.
Они:
- Блядзи, вы ещё здеся?
Мы:
- Вынюхали, шакалы? Слыхали, скоко мы ваших уделали?
Они:
- А с нами остаться бздите?
Мы:
- Мыльте жопы, мы скоро вернёмся!
Они:
- Не торопитесь, мужики должны успеть вам могилы вырыть!
Мы:
- Пусть роют, в них и ляжете!
Они:
- А пыль глотать не заебётесь?
Мы:
- А вы землю жрать?
Они. Мы. Они, мы… Мы, они…
Возвращается старшой, мы поднимаемся, становимся в строй, но крики ни с той, ни с
нашей стороны не утихают…
- Не умывайтесь пока, мы вас кровью умоем!
- Да чтоб вы сдохли пидарасами!
- А вы чтоб жили членососами!
- Чтоб вы срали колючей проволкой!
- Чтоб вы всю жизнь быков доили!
- Чтоб вы дерьмо без соли кушали!
Нас уводили в Червонец, а оттуда мы должны были отправиться в Девятку…
…………………………………………………………..
………………………………………………………………….
……………………………………………………………………….
Около двух лет путешествовали мы по лагерям. Широка страна моя…
С каждым днём мы всё больше зверели… Оставляя за собой горы тупов… Своих и
чужих…
Затем нас отозвали обратно.
За это время Прохоров ничуть не изменился. Только, может, стал выглядеть несколько
уставшим. Встретил меня, как старого доброго знакомца.
- Вы молодцы. Не всё, правда, шло гладко… Но в целом… Ты чего?
- Ничего. Жду дальнейших указаний.
- Да перестань! Ну что ты в самом деле, а? Давай поговорим по-человечески…
- А вы умеете?
Было заметно, что Прохорова задели мои слова, но он постарался не подать виду.
- Ну хорошо, – сказал подполковник. – Тогда по делу. Гастролей больше не будет.
Теперь, наоборот, воров – самых отъявленных – со всех лагерей начнут этапировать
небольшими группами в особый лагерь, где их уже будут ждать ваши. Но ты ещё какое-то
20
время понадобишься мне тут. Доберёшь подходящих людей. Займёте новый барак…
Задача проста. Чем меньше воров и подобного им отребья взойдёт на пароход,
покидающий материк, тем лучше… А то, понимаешь, режут вашего брата. Беспощадно.
Странно всё-таки… Вы в войну уцелели, такой ад прошли, а с какими-то босяками
справиться не можете. Просто удивительно. Позавчера в Ванинском порту двенадцать сук
уделали.
Я вяло развёл руками:
- Блатных поддерживают, гражданин начальник. Многие зэки на их стороне.
- Но почему?
- Одни боятся их закона, другие жалеют их…
- Кого?! – Прохоров был поражён. – Ведь вы… То есть они всё время паразитировали
на остальных… За людей не держали. Например, каждый должен был треть передачи
отдавать блатным.
- Это справедливо, – говорю. – Блатному ведь передачи не шлют, некому о нём
позаботиться.
- Но ведь их все ненавидели.
- Нас ненавидят ещё сильней.
- За что?
Я пожал плечами:
- Из-за вас, наверно…
Прохоров тоже пожал плечами и ещё изобразил на лице что-то вроде «ни черта я с вами
понять не могу». Затем произнёс:
- Ничего-ничего, мы им ещё покажем. Ты, главное, людей подбери надёжных,
стойких…
- И оловянных.
- Что?
- Ничего. Мне всё ясно. Сделаем.
- Без огонька, без энтузиазма как-то… А зря… В твоё дело внесена особая
благодарность. А также отмечено примерное поведение и высокая трудовая дисциплина.
Так что свобода близко.
- Она всегда близко… – я вздохнул. – Рукой подать.
- Я говорю о досрочном освобождении. Чёрт, ты рад хоть?
- Рад.
- По тебе не скажешь. – Прохоров вроде как обиделся на меня.
- Что ж мне, на ушах ходить?
- Нет, почему… Но всё-таки… Свобода ведь…
- Где, – спрашиваю, – свобода? Там?
- То есть как это – где? Ты язык-то прикуси, а то дошутишься!
Я махнул рукой и не сдержал ухмылки:
- Да это я так. К слову. Не обращайте внимания. И вообще, пойду я, гражданин
начальник.
Прохоров кивнул, потом вдруг дёрнулся из-за стола и неожиданно предложил:
- Хряпнуть, кстати, хочешь?
Он подошёл к сейфу и похлопал по массивной двери. – У меня тут коньячок… Закипит
скоро. Чёрт!.. – он порылся в карманах галифе, затем стал шарить в ящиках стола. –
Чёрт!.. Куда ж я ключи сунул?.. Может, стащил кто? Я тут с некоторыми твоими
беседовал… Чёрт, ну что вы за народ? Ну как так можно себя… не контролировать…
- Да ладно, – говорю. – Я этого медведя хорошо знаю. - Вытащив из-за голенища сапога
заточку и прихватив со стола скрепку, я направился к сейфу. – Англичанин, начало века…
Встречались…
- Ты, однако… – только и пробормотал подполковник, отступая в сторону.
21
- Наклони-ка его чуток на меня, – попросил я, неосознанно перейдя на «ты». Должно
быть, теперь я себя вроде как не контролировал.
Прохоров послушно исполнил.
- Ещё чуток.
- Ага.
Прошло полминуты. Не больше.
- Ну что? – спросил Прохоров, почему-то шёпотом.
- Сейчас… сейчас… – я был сосредоточен, поэтому говорил очень медленно. – Не
торопись… Быстро только кошки родятся, да и то слепыми.
И наконец.
- Готово! – сказал я, открывая дверь сейфа и с интересом заглядывая внутрь.
Только тут Прохоров пришёл в себя. Оттеснил меня от «медведя», достал бутылку и
стакан. Плеснул себе щедро, выпил. Скривился. Снова наполнил стакан до половины и
протянул мне.
Я с удовольствием выпил. В желудке приятно потеплело. Мы закурили. Помолчали,
закутавшись в дым… Ещё дёрнули, на этот раз с тостом.
- Давай за Родину! – предложил подполковник.
- Горький писал, где тепло - там и родина.
- Вот те раз! Ты ж воевал за неё.
Я сказал:
- Гражданин начальник, у каждого человека должна быть родина, где ему тепло,
спокойно и радостно, где он свой среди своих, где он любит, где он любим… Родина…
Наверное… Я воевал не за неё, а во имя неё…
Прохоров не стал поддерживать разговор на эту скользкую тему, его потянуло на
лирику:
- Есть у меня в Калининграде одна знакомая циркачка. Видел бы ты, что она в койке
вытворяет! Такие позы принимает – голова кружится! Хочешь, дам тебе её адресок? Авось
пригодится…
Становилось скучно…
Я вспомнил Алексеева…
…………………………………………………………..
…………………………………………………………………
………………………………………………………………………..
Сильным человеком был Алексеев. Твёрдый такой, что твой шанкр.
Я спросил его как-то:
- Тебе бывает страшно?
- Бывает, слава те Господи.
- .?!
- Именно так, Угрюмый. Без страха задохнуться можно. От тоски-то.
Да, Алексеев шёл на риск добровольно. С большой охотой шёл.
Меня-то страх преследовал. Всю мою сознательно несознательную жизнь.
Я, признаюсь, не шибко храбр. Точнее, вовсе не храбр. Трус, откровенно говоря
коротко. Не скажу, что считаю, будто это плохо. Страх порождает осторожность, ну а уж
осторожность нашему брату порой ох как необходима. И на работе, и так, по жизни.
Но вот на фронте… Там был особенный страх. Он не помогал. Он душил тебя. Он
давил на тебя. Он раздавливал… Страх тот надо было перебороть. Страшно было не в
бою, нет. Когда шёл бой, я уже не боялся. Потому как некогда. Многим, наверное,
страшно не во время опасности, а до. Да-да-да, страшно всегда было до… Вот скоро в
атаку. Десять минут до неё… Девять, восемь, семь… Артиллерия лупит вовсю… Шесть,
пять… Летят снаряды в ту сторону, в которую, покинув окоп, придётся бежать и тебе
22
через каких-то там… Четыре, три… Господи, Господи, спаси и сохрани… Две… Сейчас
всё стихнет… Одна… И полезет комбат из окопа, встанет во весь свой рост… Ой,
мамочка моя родная…
- Батальо-о-о-он! За мно-о-о-о!..
Ах, чтоб тебя!.. Вот он – момент истины.
Шевелись, пехота!
А каждое движение помогает помаленьку, по крупицам, стряхнуть с себя надоевший
страх…
Бежишь. Ближе к смерти, дальше от страха. Бежишь, вдруг слева кто-то падает, словно
натолкнулся на что-то невидимое. И промелькнёт в голове мысль, без злорадства, но всё-
таки с ощутимой долей некоторого облегчения: «Убит!.. Не я!.. Другой!..» Потом справа
кто-то споткнётся смертельно, потом впереди – перед тобой, и снова справа… А ты всё
своё: «Не меня – другого!.. Не меня…»
В эту ночь ты не ляжешь спать. Ты провалишься в сон. К слову сказать, никаких снов –
ни плохих, ни хороших – ты не увидишь. Свалишься как подкошенный, сытый и
выпивший, в ржавой от крови гимнастёрке, и будет тебе не холодно и не жарко. Ты
отключишься. Потому что ты выжил, но очень-очень устал.
…………………………………………………………….
…………………………………………………………………..
………………………………………………………………………..
Ну что тут скажешь? Что тут скажешь нового? На войне, как на войне.
Острых ощущений лично мне и без войны хватало. Такова наша жисть, как говаривал
Коля Хриплый с красноречивой фамилией Лягайшвыденько. Такова наша жисть, -
говорил он, - фраера в штиблетах по персидским коврам шлёпают, а босяки резонно по
лезвию бритвы ступают.
Хриплый любил жить красиво. На широкую ногу. В дорогом костюме, на собственном
автомобиле, ехал он из козырной гостиницы завтракать в лучший ресторан города. Поев и
обеспечив безбедное будущее официантке своими чаевыми, спешил на ипподром.
Испытав в паре заездов судьбу, он с товарищем брал двух проституток и отправлялся за
город, загрузив по дороге машину шампанским и всякими деликатесами. Иногда, если
находил, тянул за собой живую музыку – каких-нибудь местных лабухов или цыган.
Таким образом за два-три дня он прожигал огромные, бешеные суммы. Затем автомобиль
уходил в уплату неожиданно появившихся долгов, мятый и грязный костюм
выбрасывался, а их хозяин, отоспавшись и слегка похмелившись, но всё равно хмурый и