злой, отправлялся за тяжёлым рублём.
Лягайшвыденько был краснушником. Товарные вагоны с особо ценным грузом,
государственной собственностью, выкрашивали тогда в красный цвет. Вот эти самые
вогончики Хриплый с напарником и грабили. На полном ходу, естественно. Как иначе?
Поезда с такими вагонами охранялись и на станциях лишней минуты не задерживались.
Так что только на ходу. В пути.
Краснушники, работая, рисковали не столько свободой, сколько самой жизнью. Ночью
на каком-нибудь крутом повороте или разъезде, когда поезд притормаживал, снижал
скорость, они ловко взбирались на крышу вагона. Снаряжены, что твои альпинисты – ну
разве без этого… как его?.. без альпенштока. Они дожидались, когда поезд вновь
разгонится, и приступали к своему очередному безымянному подвигу на самой
бессмысленной войне за денежные знаки. Один страховал другого, который спускался по
верёвке вниз, взламывал замки и, забравшись внутрь вагона, выбрасывал из него пакеты,
или коробки, или тюки с товаром. Следом, собравшись с духом, прыгали они.
Это самая рискованная часть их работы. Поезд мчит на всех парах. Ветер, свища в
ушах, бьёт в лицо, сбивает дыхание. Необходимо точно рассчитать, улучить момент,
23
чтобы удачно прыгнуть в сторону хода поезда между проносящимися мимо столбами,
которые сменяют друг друга с пугающей быстротой и едва различимы в ночи.
И только потом, если всё прошло гладко, если тебя не расплющило об столб, если тебя
не затянуло под чугунные колёса, если ты не свернул при падении шею или не разбил
башку о случайный булыжник, можно спокойно хромать назад и собирать по пути
награбленное добро, свою добычу. Ювелирные изделия. Цветной металл. Ткань. Мех.
Кожа. Просто деньги. У краснушников всегда самая крупная добыча. И сроки тоже
крупные.
Лягайшвыденько был краснушником. Тут ключевое слово «был»… Жизнь у него была
красивой и короткой.
К чему я о нём вспомнил? Наверно сказать не смогу. Так…
…………………………………………………………..
………………………………………………………………….
………………………………………………………………………..
- О Пивоварове слышал? – спросил Прохоров.
Ну кто ж, думаю, не слышал о главном суке Советского Союза.
- Я даже сидел с ним в одной камере, - говорю, - в Питере ещё до войны.
Пивоваров первый предложил идею создания боевых групп, так называемых «летучих
отрядов» сук. (К слову сказать, такие же отряды, в противовес сучьим, были созданы и из
воров.) И сучья война перестала быть стихийной кровавой бойней, а стала неким,
управляемым правоохранительными органами, процессом.
Группа Пивоварова три года наводила ужас на воров и их приближённых. И в отличие
от, например, «ребровцев» или «кравцовцев» (их ещё незаслуженно называли
кровопийцами) «пивоваровцы» не просто резали блатных, они их беспощадно «трюмили».
Такую же политику проповедовал и Алексеев. Но размаха Пивоварова мы никогда не
достигали. К тому же мы хотели только одного по большому счёту - спокойно жить
дальше. Другое дело Пивоваров. Он хотел, чтобы все привилегии, принадлежавшие по
закону ворам, перешли к сукам. Все представители других мастей – мужики, фраера,
контрики, воры и прочие – должны были признать их власть и беспрекословно
покориться.
Но скоро в лагерях появилась ещё одна реальная сила. Автоматчики. Так их называли.
Или солдатня. После войны они постепенно начали составлять наибольшую часть
заключённых. В неё входили бойцы Красной Армии, побывавшие в немецком плену. Их
было великое множество. Они воевали, прошли плен. А ведь попасть в плен - это ещё не
значит проявить трусость. В плен, как известно, попадали целыми полками, армиями…
Они не были столь кровожадны, как другие, но если начиналась крупная кровавая
разборка, то финал её часто зависел от того, на чью сторону встанут автоматчики. И хотя
они старались не ввязываться (их больше интересовала собственная ненависть к
власовцам, которые, как и они, были в плену, но затем взяли оружие из немецких рук), но
время от времени они брали под свою защиту представителей той или иной группировки.
Как ни парадоксально, чаще они защищали именно воров. Во-первых, как правило, нам
оказывал помощь админ, а это не может не раздражать, а во-вторых, воры явно
проигрывали, особенно поначалу, а русский человек добр, широк душой и в ней всегда
найдётся место для сочувствия и сострадания к униженным и оскорблённым.
Кстати, сучья война родила ещё одну масть. Точнее, пополнила её. Беспредельщиков.
Коротко - бесов. Те не признавали никаких законов - ни воровских, ни сучьих, ни даже
общечеловеческих. Как бешеные псы, они ненавидели всех: и сук, и воров, и ментов…
Они воевали против всех! Резали и сук, и воров, а те в свою очередь резали их.
- Нет его больше, - сказал Прохоров.
- Что?
24
- Мне сообщили, вчера в коридоре пересылочной тюрьмы он был зарезан. – Кум
помолчал. – Недоглядели.
…………………………………………………………
………………………………………………………………..
………………………………………………………………………
Я вернулся в барак. Встал на пороге и медленно прошёлся по мрачному помещению
хмельным взглядом. Со стороны мои головорезы выглядели безобидными, как дети.
На параше безуспешно боролся с запором Семёныч. Хрящ бодяжил чифир. Рыл
пятнадцать дремало на нарах. Трое шпилили в терса. Остальные расположились вокруг
Косого, который вновь по своему обыкновению заворачивал очередную легендарную
историю из своего героического прошлого. К слушателям присоединился Хрящ, и по
кругу пошла дышащая паром кружка с чифиром. Заинтересованный, я двинулся к ним.
- …и вот я сарю, - рассказывал Косой, - я сарю, а в живых, блин, никого. Ну, кроме,
конечно, меня и старшины Величко. А крепость та хоть и старинная, но сделанная на
славу. На неё хоть атомную бомбу сбрось – ничего не будет, то есть, ничего ей не
сделается. Да… Так вот. И тут я сарю, немцы на нас попёрли по дороге такой булыжной, а
другого подхода к крепости нет. Ну, старшина Величко и грит мне… Давай, грит, Косой!
Будем, блин, держать оборону! А там, грит, либо наши подойдут, либо сложим туточки
свои буйные головы. Двое суток мы отбивали атаки. Не жрамши, не спамши… На завтрак
– бой, на обед тоже, на ужин… и на этот… на полдник, блин, перестрелочка… Меня
контузило… У старшины плечо прострелено… Но крепость не сдаём! Короче, когда наши
пришли, у них глаза из этих… из орбит повылазили. Когда трупы фрицев пересчитали,
оказалось полторы тыщи жмуриков. Почти два батальона. Хотели даже меня представить
к званию Героя Советского Союза. Но я в медсанбате одну медсестричку чуть не
снасильничал… - Косой тяжело вздохнул. – Подлые последствия контузии, блин…
- Так ты ещё и насильник? – спросил кто-то.
- Я же объяснил, - оправдывался Косой, - меня контузило!
- Да это видно!
- Как же так, - удивился Валет, - с двумя батальонами фашистов справился, а с бабой не
смог?
- Так ведь с бабой он один был, - смеётся Лапа, - без старшины Величко.
- Уничтожить два батальона - это вам не цацки-пецки, - хитровато усмехаясь, сказал
одессит Гриша Привоз. – Слушайте, Косой, а это не вы со старшиной Величко устроили
ту заварушку в сорок третьем на Курской дуге?
Неожиданно взвыла сирена. Зэки оборвали смех и почему-то взглянули на меня.
- Шо за кипеш? – спросил Привоз.
Пожатием плеч я дал понять, что и сам в полной непонятке.
- Побег, - предположил Косой.
- Может, сходить разнюхать, бугор? – спросил Валет.
Ответить я не успел. От удара ногой резко распахнулась дверь, и в барак ворвался
какой-то зэк с автоматом в руках. Его перекошенное от ненависти лицо было в крови, но я
узнал его: вор по кличке Обойдёшься.
- Молитесь, суки! – крикнул он и стал поливать из автомата справа налево и наоборот.
Мы бросились врассыпную. Я нырнул под нары и пополз вперёд. Автоматная очередь
тем временем косила беспощадно моих менее расторопных товарищей.
Одним из первых Обойдёшься убил Косого. Пули прострочили тому грудь. Он свалился
замертво, и тут же его накрыло уже бездыханное тело Хряща. Под них, спасаясь от пуль,
ужом подлез хитрый Привоз и затих до лучших времён. Укрытий в бараке было не так уж
и много. Собственно, их совсем не было. Наиболее разумные просто попадали на пол,
остальные метались из угла в угол, как крысы в клетке. Впрочем, погибали и те, кто замер
25
внизу, и те, кто метался по бараку, потому как в слабых руках Обойдёшься автомат гулял
во все стороны.
Нас спас Семёныч. Вломившись к нам, Обойдёшься не заметил того на параше, и
Семёныч недолго думая, как был, с голой жопой бросился на вора и повалил на пол. На
подмогу Семёнычу рвануло человек пять-шесть, с матами-перематами… Я видел потом
труп Обойдёшься – от разрыва мины и то выглядят целее; его попросту растерзали, как
бешеного пса бешеные волки.
Девять человек убитых, тринадцать раненых…
- Ну что я вам скажу, - заявил Семёныч, - дал нам этот козёл просраться.
Кроме Привоза, никто не улыбнулся.
…………………………………………………………..
………………………………………………………………….
…………………………………………………………………………
Время шло…
Мы старались делать своё дело. И не оттого, что это было кому-то выгодно. Выхода у
нас уже другого не имелось. Мы уже не могли уйти в сторону. Сучья война разгорелась,
пылала… Она захватила все тюрьмы и лагеря нашей большой необъятной страны.
Лагерные начальники и руководители из центра схватились за головы. Число жертв
достигло катастрофической цифры. В спешном порядке начали создавать отдельно
воровские и сучьи зоны, а потом и отдельные прииски.
Я выжил и в этой войне…
Для чего меня Бог уберёг, для каких таких дел?..
Спустя три месяца я освободился.
Комиссия по досрочному освобождению состояла из трёх человек. Председатель
комиссии минут пять изучал моё личное дело, даже не взглянув на меня. Затем, подняв на
меня глаза и опустив очочки на кончик своего хищного шнобеля, он спросил:
- За что вы получили Орден Красной Звезды?
- Это имеет какое-то отношение к делу?
- Ни малейшего, - ответил он. – Мне просто интересно.
- Вы фронтовик?
- Вопросы здесь задаём мы, - властно напомнил худощавый мужчина, сидящий по
левую руку от председателя.
- Я воевал, - спокойно ответил последний.
- Наш батальон, - сообщил я, - в течение трёх суток удерживал высоту в районе посёлка
Младятый. Из семисот пятидесяти гавриков в живых осталось пятеро. Всех наградили. В
том числе и меня.
- Ясно. Идите. Следующий!
На волю я вышел вместе с Привозом. Гриша рвался в Одессу, у него там было
неотложное дело, какой-то должок нужно было вернуть. Он звал меня с собой, но в конце
концов договорились встретиться в Киеве у Пархоменко.
Перво-наперво я разыскал Стравинского и тёмным вечерком сунул этой падле шабер в
печень. И шепнул ему, падающему на асфальт: «Вспомни, Тишу, сука… Это тебе за
него!»
Вообще-то по закону брать у него ничего не полагалось. Акт возмездия… Но мне
нужны были деньги. Я обыскал труп. И обнаружил во внутреннем кармане пиджака
целую пачку. Тридцать тысяч.
Потом дня на три я ушёл в глубокий и безрадостный загул. Деньги таяли быстро. Что
неудивительно. Во-первых, бутылка водки на базаре стоила четыреста рублей и выше, а
во-вторых, желающих выпить на дармовщинку или, как говорят босяки, «на халатон»
всегда находилось больше, чем требовалось мне для компании. Я пил в какой-то
26
сапожной будке; пил, закусывал, отключался, приходил в себя, посылал хозяина будки за
водкой, снова пил, закусывал иногда и отключался. Вместо снов меня посещали какие-то
воспоминания то ли из детства, то ли вообще из другой жизни…
…………………………………………………………..
…………………………………………………………………..
…………………………………………………………………………
В Питере на Лиговке, в доме номер тринадцать, в маленькой комнатушке
коммунальной квартиры ютились мы с мамой и сестрёнкой Наташей. А над нами в
отдельной квартире жила симпатичная девочка моих лет по имени Настя. Папа её был
комбриг Тарасов - величественный, статный мужчина с тяжёлым взглядом из-под вечно
нахмуренных бровей. Его жена - тихая, незаметная… Я даже довольно долгое время
полагал, что Настина мама - это тётя Люба, полная, пышущая здоровьем баба, их
домработница.
Насте не разрешали заводить ни собаку, ни кошку. А нам мама принесла как-то
маленький рыжий комочек. Мы назвали его Рыжик, хотя со временем выяснилось, что это
девочка.
Каждый день после школы Настя тайно приходила к нам с гостинцем для котёнка. Она
повязывала Рыжику шею своим бантом и целовала его в нос, а тот в ответ крутил головой
и чихал. Она смеялась. Она прямо заливалась смехом. Звонким таким смехом. Я, делая
вид, что хочу рассмотреть ближе, как чихает котёнок, становился позади неё и склонялся
над ними. Её волосы щекотали моё лицо. Я вдыхал её запах. Она пахла малиной.
Давно это было… Было ли…
………………………………………………………..
…………………………………………………………………..
………………………………………………………………………….
Я прибыл в Киев в конце мая. Часов в пять-шесть. На мне были кожаные туфли,
шикарный, чёрный в тонкую полоску, костюм и чёрная же шляпа. В руке я нёс небольшой
уголок, в котором, правда, кроме белого плаща, ни черта не было. А во внутреннем
кармане пиджака лежали вполне надёжные ксивы на имя Давида Самуиловича
Ваттенберга. Русские документы были на восемьсот рублей дороже, поэтому я,
исключительно в целях экономии, стал евреем. К тому же мне это показалось забавным.
Дальнейшие события лишь убедили меня в правильности этого решения.
На подъезде к Киеву в купе зашёл молоденький мусорок и, чётко козырнув, попросил
предъявить документы. Позади него маячил ещё один представитель власти, по возрасту
старше, по званию младше. Внимательно изучая мой паспорт, мусорёнок спросил:
- Что в багаже?
- Аб чём вы говорите? Какой багаж, когда я еду туда? – ответил я, взяв знакомую
интонацию. – Багаж будет, когда я поеду оттудова.
- Цель приезда в Киев?
- Слава Богу, исключительно коммерческая. Мине нужен шёлк, а знающие люди
сообщили, шо в Киеве продаётся совершенно свободно.
- Шёлк?
- Конечно. Четыре года весь шёлк уходил на парашюты, но война с тех пор давно
кончилась, и прыгать из самолётов в таком количестве, как раньше, теперь таки не
обязательно. А значит, нам – скромным работникам швейной машинки – самое время
подумать, я извиняюсь, о нижнем белье для дам.
27
Парень ещё секунд десять, не меньше, изучал мою штрафную будку. Где-то в районе
копчика он, видимо, чувствовал какое-то сомнение, но понять это чувство, а тем паче
безоглядно поверить ему он не мог. Совсем ещё щенок, чутьё ищейки пока не развито.
Он смотрел на меня, и его бирюзовые глаза словно бы вопрошали: «Неужели ты
портной?» Я выдержал его пристальный взгляд со спокойной улыбкой, говоря про себя:
«Портной, портной… Не знаю, как скроить, а вот пришить смогу, не сомневайся».
Наконец он вернул документы, снова лихо отдал честь и, чуть ли не щёлкнув на
прощание каблуками, удалился вместе со своим молчаливым напарником.
Погода стояла чудесная: вечерняя прохлада вдохнула приятную свежесть в дневную
душную атмосферу города.
На весь вокзал бряцал бравый марш.
Я находился в отличном расположении духа. Жизнь казалась прекрасной и – мать её