…………………………………………………………………………………..
Итак, она звалась Татьяной.
Она возвращалась домой около шести. В восемь мы садились ужинать.
Я расспрашивал её о работе, она рассказывала. О детях, о коллегах… Я слушал её тихий
голос… Светила лампа под голубым абажуром… Было тепло, тихо… Хорошо и
спокойно…
Но я всё не мог до конца поверить и привыкнуть к тому, что я в полной безопасности и
не надо никуда уходить.
- Ты любила своего мужа? – спросил я однажды.
- Да, наверное, - ответила она. – Его любить было легко. Офицер. Молодой, красивый,
умный…
- Да, - согласился я, - такого любить легко.
Я почувствовал острый укол ревности. И очень этому удивился. А потом разозлился. На
неё разозлился, на погибшего… И тут же на себя самого.
Какого чёрта, подумал я. Она была совсем юной девчонкой, он казался ей настоящим
героем! А ты никто! И был, и есть, и будешь. Ты вообще не из этой жизни. Ты не
вписываешься…
- Как ваш роман? – спросила она.
- Какой роман? – испугался я.
- Ну, а что вы пишете?
- Да… роман мой зашёл в тупик.
- Что так?
- Да вот герой мой… кажется, немного того… влюбился…
- А как же война?
- А что война? Война войной. К тому же война кончилась.
33
- Значит, всё хорошо. Они будут вместе.
- Вряд ли. Дело в том… Дело в том, что мой герой - далеко не герой. И вообще они
разные. У неё дом, работа, друзья… Словом, простая советская жизнь. А он преступник.
То есть не то чтобы… Из бывших… Короче говоря, глухой тупик.
- Не расстраивайтесь. Из бывших - это не страшно. Главное, чтоб он человек был
хороший. Ведь он хороший?
- Обыкновенный.
- Тогда, возможно, она ответит взаимностью.
Вот такой вот разговор.
…………………………………………………………
……………………………………………………………………..
…………………………………………………………………………………
На следующий день я снова увидел малышку Настю.
Щенок был с ней. На этот раз он послушно вышагивал на верёвке рядышком.
Не до конца понимая, зачем, я пошёл за Настей и почти сразу нагнал её у какой-то
задрипанной закусочной.
- Настя! – позвал я, остановившись.
Она обернулась и вопросительно уставилась на меня.
Я шагнул к ней и сказал:
- Ну, здравствуй, Настя.
- Здравствуйте…
С нескрываемым удивлением на чумазом личике Настя глядела на меня и хлопала
ресницами.
- Куда идёшь? – спросил я, не зная, что сказать.
- На рынок. Одна тётя обещала ошмётки для Шарика дать.
- Ты сама-то есть хочешь? – Я осмотрелся. – А ну-ка, пойдём!
Я направился в закусочную. Настя, взяв щенка на руки, послушно двинулась за мной.
Там было сумрачно и пусто. За высокой грязной стойкой скучала костлявая баба лет
пятидесяти.
- С животиной нельзя, - ожила она.
- Вот что, красавица, - попросил я дружелюбно, продемонстрировав самую обаятельную
из своих улыбок. – Принеси-ка нам парочку бутербродов и два компота.
Обращение «красавица» явно озадачило тётку. Она постояла в глубоком раздумье,
затем, вздохнув, покорно отправилась на кухню или что там у них было.
В помещении было четыре прикрученных к полу высоких круглых столика.
Я принёс деревянный ящик, один из тех, что были выстроены в углу.
- Становись, - говорю, - на ящик, а то до еды не дотянешься. Давай мне щенка.
- Это Шарик, - объяснила она, протягивая мне собаку.
- Да, я знаю.
- Ты всё обо мне знаешь?
- Нет, не всё. Но многое. Где твоя мамка?
- Мама умерла. Зимой ещё. Меня хотели забрать… в этот… в детский дом… А я
убежала…
- Почему?
- Там плохо. Мне рассказывали.
- Но ведь там хоть кормят.
- Не знаю, - пожала плечиками Настя. – Одна девочка – её Лена звали – сказала мне,
давай убежим. В какую-то область, к её бабушке. Я говорю, ну давай. Мы убежали. А
Лену на путях поезд задавил.
Вот так вот просто и обыденно.
34
Вернулась костлявая. Выставила на стойку два стакана компота и тарелку бутербродов
с колбасой.
- Забирайте!
Я пошёл к стойке. Поблагодарил костлявую, не преминул опять ввернуть своё дурацкое
«красавица». Красавица же, промолчав, нахмурилась.
Плохо, думаю. Растерял я по тюрьмам своё природное обаяние. Или его никогда у меня
не было? Ну и хрен с ним!
- Я знаю, откуда ты всё про меня знаешь, - заявила Настя, когда я вернулся.
- Да?
- Да. Я даже знаю, кто ты. – На еду она даже не взглянула.
Лицо её было напряжённым, глаза ловили мой взгляд.
Какое-то тревожное чувство охватило меня. Даже стало душно. Душе.
Представьте себе, стало душно душе.
- Кто? – спросил я.
- Ты… - голос её дрожал. – Ты мой папа.
О Боже!
Широко открытыми глазами смотрела Настя мне в лицо, стараясь понять, правильна ли
озарившая её догадка или она ошиблась, приняв желаемое за действительное.
- Ты мой папа? – повторила она, на этот раз с заметной вопросительной интонацией.
А глаза не мигая глядели…
У меня было два выхода. Либо обмануть, либо… обмануть её ожидания.
Я неуверенно кивнул.
Она с облегчением прикрыла веки, из-под ресниц выкатилась слеза.
- Да, - сказал я очень тихо, - я твой папа.
Настя спрыгнула с ящика и бросилась ко мне. Я присел, она обвила ручками мою шею.
Шарик стал повизгивать, словно ощутил драматичность ситуации.
- Здравствуй, папочка!
- Здравствуй… дочка!
Сердце моё, множество раз битое ударами судьбы, болезненно сжалось, а босяцкая
душа подступила и встала комом в горле.
Господь Всемогущий! Клянусь Тебе всем святым, что было у меня в жизни, грехами
своими клянусь себя не пожалеть ради счастья этого ангелочка.
- Мама ждала тебя с войны, ждала-ждала, а ты не ехал…
- Прости, родная, прости…
Настя плакала и всё говорила что-то, говорила, глотая слова… Я и сам находился на
грани слёз.
Что же я наделал? Имею ли я право?
Без дома, без семьи, без денег и профессии, я взвалил на себя тяжёлый, а скорее всего,
совершенно неподъёмный крест.
…………………………………………………………..
…………………………………………………………………………
………………………………………………………………………………………
Уложив выкупанную, сытую и блаженно-счастливую Настю спать, мы с Татьяной сели
пить чай.
Я хотел объяснить ей, как получилось так, что девочка считает меня своим отцом, но
вышло, что рассказал ей всё. О себе. Всю правду. Абсолютно.
- В общем, Таня, - закончил я свой полуторачасовой рассказ, - вот такие пирожки. Я
вор. Точнее сказать, бывший вор.
Сидя напротив меня вполоборота, Татьяна глядела в окно, хотя за ним было черно, как
на душе эсэсовца.
35
- Что скажешь?
Однако Татьяна упорно молчала и смотрела в окно.
Я рассматривал её профиль и думал о том, что в моей жизни было не так уж много
женщин. А уж таких, как Таня, не было вовсе.
- Что скажешь?
Не поворачивая головы, она поинтересовалась:
- Ты собираешься воспитывать эту девочку?
- Я… Я готов о ней заботиться… Но если честно, я в полной растерянности… Я не в
том положении, чтобы усыновлять… ну… удочерять… Короче, ты понимаешь…
- Конечно, - медленно проговорила она, - я понимаю.
Мы помолчали - то ли каждый о своём, то ли вдвоём об одном и том же.
Проснулся сверчок и затянул, бездарь, свою неизменную, привычную, однообразную…
- Что же делать? – нарушил я первым затянувшееся молчание.
- Ничего не делать. Спать. - Она встала. – Если хочешь, я постелю тебе у себя.
Удары моего сердца участились.
- Не могу гарантировать тебе, что не стану приставать.
Она улыбнулась. Грустно так улыбнулась.
- А я и не прошу таких гарантий.
Таня направилась в спальню. Я проводил её взглядом. Посидел чуток ещё, чтоб
успокоиться, и пошёл за ней.
…………………………………………………………
………………………………………………………………………..
………………………………………………………………………………………
На следующий день, ранёхонько с утра, заявился Порох.
Я за эти дни существенно расслабился, поэтому не услышал, как он вошёл. Я лишь
сквозь сон почувствовал чьё-то присутствие, просто открыл глаза и увидел его стоящим у
кровати. Он стоял недвижимо и глядел на нас с Таней. Таня крепко спала, уютно
примостившись у меня на плече.
Я поднял свободную руку и приложил палец к губам. Не шуми, дескать. Порох кивнул
и повёл глазами в сторону. Выйди, мол, побазарим. Я осторожно вытянул руку из-под
Танюши и, тихонько одевшись, вышел за Серёгой во двор.
- Ну и как это называется? – грозно так и тяжело, прямо танком, попёр на меня
Пархоменко.
- Не будь наивным, ты ведь сам всё понимаешь.
- Ни хрена я не понимаю и понимать не хочу! Короче, Угрюмый, собирай свои кишки и
уматывай.
- Послушай…
- Я всё сказал!
- Не заводись, Порох. Я люблю твою сестру.
- Чего-чего? – Он скривился в лице и склонил голову вбок, как делают собаки, когда
увидят нечто удивительное для себя.
- Люблю и хочу с ней жить.
- Да не толкай ты мне это фуфло! Знаю я эту жизнь!
- Не говори со мной так.
- Да пойми ты! Танюха чистая, честная… Это не шалава какая-то, не воровайка… Она
другая совсем! Не нашего круга!
- Порох, я завязываю с блатной жизнью.
- Не смеши меня.
- Обещаю.
- Пообещай лучше, что псы не будут лаять, а коты ебаться.
36
- Да в натуре завязываю.
- Ты не сможешь!
- Но ты ведь смог. Геологом стал. В экспедиции ходишь. Вот и возьмёшь меня в
ученики.
Порох смутился. Лицо его сморщилось, глазки забегали, он отвернулся.
- Так что, Порох? Может, попробуем пожить одной дружной семьёй?
Порох продемонстрировал полное равнодушие.
- Да мне-то что, - буркнул он в ответ. – Пусть Танюха решает. В конце концов… Ей
жить.
- Чего ж так печально?
- Знаешь, что я тебе скажу…
Но договорить он не успел, так как в этот момент со старческим скрипом отворилась
калитка и во двор вошёл Привоз.
Привоз был хорош: походка вразвалочку, руки спрятаны в «скулах», во рту дымится
папироска, на затылке чудом держится модная кепчонка-восьмиклинка. Прямо хоть
сейчас портрет с него пиши.
За Привозом следом семенил однорукий седой мужчина. Я его не знал. А может, просто
не помнил?
Приблизившись к нам, Привоз, словно мы и не расставались вовсе, без всякого
приветствия сообщил:
- Значит так, босяки, дело в следующем! Есть такая наколка, о которой вы даже мечтать
боялись во избежание головокружения. Провернув это дельце, мы обеспечим себя на всю
оставшуюся жизнь, а жить с такими деньгами можно будет долго и до пошлости
счастливо. Упускать такой шанс глупо, уж лучше бы мы вообще тогда не покидали
маминой…утробы.
- Ты какого хрена сюда припёрся? – сдержанно возмутился Порох.
Привоз внимательно заглянул каждому в лицо и на пластилиновой своей физиономии
смешно изобразил крайнюю степень недоумения.
- Я шо, - воскликнул он, - незаметно для себя перешёл на совершенно не знакомый мине
японский язык? А мине казалось, я выражаю свои неглубокие мысли как обычно, по-
русски.
Порох не нашёлся что ответить, да к тому же любопытство профессионального
преступника взяло вверх.
- Что за дело? Можешь поконкретней?
- Позвольте для начала представить вам вот энтого жонглёра! – Привоз приобнял
однорукого. – Сачок! Прошу любить и жаловать!
Мы по очереди пожали молчаливому Сачку его единственную руку. Рукопожатие было
крепким.
- Сачок, - глухо представился он.
- Порох.
- Угрюмый. Степан.
- Вы слышали о банде Стоса? – спросил Привоз.
- Ясень-красень, - ответил Порох. – Уже больше года держат в страхе весь Киев.
Ювелирки, ломбарды, сберкассы лупят только так. Средь бела дня, внаглую. При этом
мочат всех без разбора. Инкассаторы, кассиры, просто прохожие – никто не остаётся в
живых. Ни жертвы, ни случайные свидетели.
Привоз кивнул.
- Всё правильно. И за эти полтора года эти обормоты награбили столько, что страшно
подумать. На сегодняшний день у них в кассе минимум четыре десятка миллионов, не
считая кучи всяких драгоценных безделушек. В июле они собирались рвануть за бугор.
Но позавчера случился казус Вагнера. В комиссионном магазине на Подоле их ждала
засада. Перестрелка, говорят, напоминала Сталинградскую битву. В результате из восьми
37
гавриков удалось уйти только троим. Да и то частично. Сейчас они схоронились, и нам
остаётся прийти к ним и настойчиво попросить поделиться заработанным неправедным
путём.
- А как мы узнаем, где их схрон? – спросил, не скрывая раздражения, Порох.
- Такой информацией владеет вот этот пианист, - объяснил Привоз, указывая на
однорукого.
- Сам ты!.. – вяло огрызнулся Сачок.
- Ты знаешь, где они скрываются? – спросил я.
- Я знаю о них всё.
- Откуда?
- В городе я был их глазами и ушами, - он помолчал. – Они мне доверяли. И я был их
наводчиком.
- А с каких таких хуёв они тебе так доверяли?
В разговор снова вклинился Привоз.
- Всё очень просто. Один из восьмерых был его родным братом. Сейчас он остывает в
морге и благодаря дюжине лишних отверстий в теле уходить оттудова уже не собирается.
- Как много слов, - поморщился Порох.
Привоз широко улыбнулся:
- Недостаток, которым горжусь! Моя мамаша – земля ей пухом – клятвенно заверяла,
шо говорить я начал уже через неделю после своего преждевременного появления на этом
грешном свете. А дело было так. Мамашу Господь одарил уникальной способностью. Она
могла подделать всё – начиная от театрального билета на «Ревизор» и заканчивая
английским паспортом. При таком таланте, естественно, от клиентов не было отбоя. И вот
как-то раз, раскачав свою люльку, я крикнул с детской непосредственностью: «Маман,
пошлите всех на хуй и дайте мне сиську!» Мамаша удивилась до седины в висках, однако
нашла в себе силы ответить: «Сыночка, я чичас не могу, я делаю да Винча». «Маман, -
орал я, - пока вы делаете ваш закозной фуфел, я уже дважды сделал по-большому». Тогда
мамаша подняла свой шикарный тухес…
- Угрюмый, - сказал Порох, - почему мы слушаем эту лабуду?
- Я думаю, - ответил я.
- Да шо тут думать! – воскликнул Привоз. – Их всего трое. А Стос ещё и ранен. Их
можно взять голыми руками.
- Голыми не надо, - возразил я. – Необходимо достать оружие.
- Оружие есть, - успокоил Порох. – Два револьвера, три тэтэшки и даже шмайсер.
- Да и я могу дать две дуры, - сказал Сачок.
- Где обитают эти шакалы?
- В ста пятидесяти километрах от города, за селом Татарское, в лесу есть заброшенный
дом лесника.
- То есть нужна машина.
- Машину мы достанем, - заверил Привоз.
- Когда? – спросил я.
- Да уже к вечеру. Мы сейчас же займёмся этим. Пошли, скалолаз!
Привоз решительно направился к калитке. Сачок, вздохнув, поплёлся за ним. Видимо,
шуточки над собой он хоть и стойко переносил, но всё-таки не безболезненно.
- Ну что? – спросил я, когда они скрылись из виду. – На словах вроде ничего такого
сложного.
- На словах всё легко… Стос – зверюга хищная.
- Он ранен.
- Раненый зверь ещё опасней.
- Да не меньжуйся, старик. Всё будет тип-топ.
- Не нравится мне всё это.
38
- Ну, знаешь, я тоже не в особом восторге. Просто хочется напоследок сорвать крупный
куш. Короче, дело к ночи! Ты в деле?
- Будь спок, Угрюм, я в деле!
На этих словах распахнулась входная дверь. Уже одетая, причёсанная Таня с живым