Аргон тут же открыл глаза, быстро встал и потянулся к Гортауру, потом замер и отшатнулся; почти то же самое произошло и с остальными — всё дёрнулись и через мгновение замерли на месте.
Это была больше, чем просто имитация голоса Финголфина: паузы, дыхание, тон — всё было так, как будто эти слова исходили из его лёгких, из его сознания.
Аргон отвернулся, пряча лицо в ладонях — потом бросился к двери, но наткнулся там на Карантира, который, сейчас, кажется, впервые осознал, что здесь находится Аргон. Аргон обнял его и спрятал лицо у него на плече.
— Значит, ты просто обращался к нему голосом Нолофинвэ? — спокойно спросил Маэдрос.
— Да, — ответил Саурон. — Я стал пробовать делать это сравнительно недавно и обнаружил, что он реагирует на голос отца, иногда даёт на произнесённые этим голосом вопросы осмысленные ответы и даже сам иногда пытается ему что-то сказать. Вообще в последние месяцы всё пошло значительно быстрее, и я думаю, что знакомые лица и речь привели его в себя окончательно.
— И что ты будешь делать дальше? — так же спокойно сказал Маэдрос.
— Не знаю, — ответил Саурон. — Если Финдуилас мне определённо больше не нужна, то Аракано… давайте будем считать, что пока я вам его одолжил.
— Так не пойдёт, — сказал Маэдрос. — Я не согласен на то, чтобы ты отпускал его на таких условиях.
— Не тебе диктовать мне условия, — сказал Саурон уже полностью своим, жестким и бесстрастным голосом. — Маглор сейчас пищал что-то про то, что семья Аракано мне чем-то заплатила за его жизнь. Нет, мои милые, я сделал это совершенно бесплатно, просто потому, что мне нравится копаться в мозгах детей Илуватара с помощью как инструментов, так и своего сознания. Ведь это же интересно, как в таком вот тёпленьком комке чего-то похожего на гнилое дерево помещаются слова, образы и даже немного разума. И это иногда — к сожалению — практически вне зависимости от того, что при этом происходит с остальным телом. А вот заглянуть в чужой мозг иногда бывает трудновато. Вот, например, ты, Нельяфинвэ, знаешь, почему твой брат перешёл к Мелькору?
Маэдрос молча положил на стол серебряный фруктовый нож и взглянул на Гортаура.
— Это же папин нож! — воскликнул Келебримбор и потянулся, чтобы взять его; Маэдрос придвинул нож к себе.
Заметив недоумение на лице старших, Келебримбор поспешно пояснил:
— Это папин нож, он сделал рукоятку и ножны. Нож всё время у него был, он его привёз из Амана. Папа подарил его дяде Туркафинвэ того, как их изгнали из Нарготронда — ну просто чтобы он не расстраивался, они оба любили эту вещь.
— Так ты знаешь, что это нож из Форменоса? — спросил Майтимо.
— Да, конечно, — ответил Келебримбор. — Папа с дядей ездили туда собрать вещи, буквально на несколько часов, когда уже было решено, что все уходят. Тогда папа его взял на память…
— Мы подумали, что этим ножом Келегорм убил Финвэ, — сказал Амрод.
— Подождите! — подал голос Аргон. — Вы все тогда приехали из Форменоса и сказали, что Финвэ погиб в бою с Морготом, что вы нашли его искорёженный и перегнутый меч и что у него была раздроблена голова… Откуда вдруг взялся нож?
— Сейчас понятно, что Финвэ явно был убит кем-то из его родных, и я хотел бы понять, как, кем и почему, — сказал Саурон. — Мне кажется, что, подумав, вы сами сможете назвать несколько причин, по которым мне это должно быть интересно. У меня есть вероятные ответы на каждый из этих трёх вопросов: я практически точно знаю — как; есть вероятное предположение — кем, и есть несколько предположений — почему. Но ответа на все три вопроса сразу у меня нет. Полагаю, очевидно, что здесь наши интересы отчасти совпадают. Если с вашей помощью я получу ответы на свои вопросы, то, возможно, оставлю вас в покое, — и он выразительно посмотрел на Аргона. — Я готов даже сообщить вам кое-что из того, что на данный момент известно и понятно мне.
— Я согласен, — ответил Маэдрос. — Говори.
— Давайте обобщим факты. — сказал Саурон. — Во-первых: одна эллет побеседовала, как ни странно, с Унголиантой, когда та ненадолго приняла облик эльфийки. Унголианта сказала, что когда она и Мелькор прибыли в Форменос, Финвэ был уже мёртв, у него уже была разбита голова, а на шее был небольшой порез. Голова у него была разбита ларцом от Сильмариллов. Он был одет в длинную рубашку со своим гербом и в длинную кольчугу с гербом Феанора. На этот момент над входом в сокровищницу горел свет, а на полке стоял чей-то зажжённый фонарь. Во-вторых: поскольку за последнее время в плену у нас оказалось много нолдор, мне не составило труда выяснить, что ларец, в котором на данный момент хранятся Сильмариллы в Ангбанде, не является тем ларцом, который изначально сделал для них Феанор. Тот ларец был разбит, скорее всего — в момент убийства. Потом от ларца отделили замок. Этот замок почему-то оказался в семье Финголфина, скорее всего, у Фингона; потом Тургон передал его тебе, Келебримбор, и ты принёс его сюда. В-третьих, все вы и так знаете, что кто-то из вас писал за Финвэ письма родственникам в Тирионе, и что кто-то — скорее всего, Фингон — приезжал за письмом в самый день гибели Финвэ. У меня вопрос: почему вы вообще решили, что этот нож был орудием убийства, как только его увидели и что в убийстве виновен Келегорм?
Майтимо задумался.
— Конечно, Келегорм носил дедушкину кольчугу… Но самое главное — если под кольчугой Финвэ был в длинной рубашке с гербом, скорее всего, он не успел переодеться после завтрака, — сказал Майтимо. — Оружие хранилось только в отцовской половине дома. За завтраком дедушка пользовался только этим ножом. Если кто-то…
— Перестаньте! — воскликнул Маглор. — Майтимо, пожалуйста, давай всё это прекратим. Я же уже признался. Зачем…
— Кано, не надо, — сказал Карантир. - Да, я решил никого из вас больше не видеть, но когда Нариэндил сказал мне, что ты хочешь погубить себя, я…
— Нариэндил, как, ну как ты смел так поступить?! Зачем ты привёз Морьо? — Нариэндил молчал. — Я же тебя просил… Понятно же, что ни Келегорм, ни Куруфин не могли знать, что это за нож… Это я отмыл кровь с ножа… я положил его обратно на обеденный стол…
— И ударил Финвэ этим ножом тоже ты? — спросил Саурон.
Все молчали.
— Бедные вы, бедные испуганные крошки, — сказал насмешливо Саурон. — Ну раз прямо и откровенно у нас с вами ничего не получается, давайте я расскажу вам сказочку. Милую сказочку про светлый Аман. Итак, один милый, красивый и на тот момент совершенно невинный эльфик поехал навестить своего доброго дедушку…
====== Глава 23. Балкон ======
The end of man is knowledge, but there is one thing he can’t know. He can’t know whether knowledge will save him or kill him. He will be killed, all right, but he can’t know whether he is killed because of the knowledge which he has got or because of the knowledge which he hasn’t got and which if he had it, would save him.
Robert Penn Warren. All the King’s Men
Цель человека — знание, но одного он не может узнать: он не может узнать, спасет его знание или погубит. Он погибнет — будьте уверены, — но так и не узнает, что его погубило: знание, которым он овладел, или то, которое от него ускользнуло и спасло бы его, если бы он овладел им.
Роберт Пенн Уоррен. Вся королевская рать
Час смешения света прошёл. Сияние Лаурелин с трудом пробивалось сквозь туман и серые облака. Финдекано провёл ладонью по волосам, почувствовав мельчайшие капельки дождевой мороси.
Он не мог понять, почему ему так грустно и тревожно. Да, он забыл, что сегодня день зачатия Морьо, и не захватил для него никакого подарка. Морьо обидится. Но ведь это может сделать и Аракано в следующий раз. К тому же Финвэ наверняка ему что-то подарит.
Фингон, как всегда, с теплотой подумал о дедушке. Все эти годы, которые сыновья Феанора провели на севере, в Форменосе, Финвэ каждое утро оставлял у двери комнаты каждого из внуков что-нибудь приятное и вкусное — яблоки, печенье, пирожки, как будто они были маленькими детьми. А тому, у кого был день зачатия, полагалась большая ваза с самыми большими яблоками и с подарком.
Он соскочил с коня, привязал его в знакомом месте, у трёх высоких дубов и пошёл пешком. У дороги стоял Майтимо. В последний раз Фингон встречался с ним три месяца назад: Тургону в его новом хозяйстве была нужна помощь старшего брата, и за письмами ездил Аргон. В дороге Фингон думал, как подойдет к нему, поздоровается, возьмёт за руку и они пойдут к дому вместе. Ведь сейчас не от кого прятаться — дядя Феанор ещё накануне уехал на праздник.
Майтимо сложил руки на груди и смотрел туда, откуда должен был приехать он, Фингон. От того, что они так давно не виделись, Фингон с каким-то особенным отчаянием осознал, что они не вместе, что единственное существо, которое он может любить, никогда не будет рядом с ним. Сознание ужасной неправильности того, что им приходится расставаться так надолго, того, что потом разлука может стать ещё длиннее, стало невыносимым.
И он испугался. Он подумал, что сейчас может просто не выдержать этой встречи и сделать что-нибудь безумное. «Потом, — подумал Фингон. — Потом. Потом, когда я заберу письмо. У нас будет время поговорить. Он меня проводит…»
Фингон поспешил к дому, обойдя дорогу по боковой тропке. С той стороны, где находились покои Финвэ, Форменос почти ничем не напоминал крепость; Феанор, говорили, не хотел, чтобы его отец чувствовал себя, как в тюрьме. Стена была не слишком высокой; за ней был склон, поросший мелкими деревцами полудикой вишни, корявыми от ветра яблоньками и колючими зарослями ежевики. С балкона в любимой комнате Финвэ открывался великолепный вид на этот густой северный сад. В саду под большой яблоней стоял для него стол и скамейка; за этим столом он иногда обедал и под руководством Майтимо в последнее время начал учиться читать и писать.
Фингон легко перебрался через стену; проверил, не расстегнулась ли сумка для писем и пошёл к дому. Он хотел было подать деду условный знак, постучав по большому дереву под балконом или бросив в окно камушек. Но серая тишина этого дня как-то странно подействовала на него. Фингон замер у маленького фонтана под балконом. Можно было зайти в дом через небольшую дверь в сад, но, прислушавшись, Фингон услышал чьи-то шаги в доме на первом этаже. Он решил забраться на балкон, как уже много раз это делал, по стене и ползучим веткам дикого винограда; если дедушка один — это будет для него сюрприз, если нет — можно и подождать.
Фингон заглянул через стекло балконной двери; Финвэ сидел за столом и чистил яблоко. Он уже закончил завтракать, но всё ещё был одет в длинный халат, и его пышные волнистые волосы были распущены. Финвэ был очень пунктуален; посмотрев на водяные часы на полке буфета, Фингон понял, что до конца завтрака осталось ещё около четверти часа: пока не придёт время, он не встанет из-за стола.
Фингона снова поразило его собственное сходство с дедом: сейчас, прижимаясь лбом к стеклу, он мог бы подумать, что видит в стекле своё отражение — только у него самого волосы были почти прямыми; конечно, если расплести тугие косы, они становились такими же волнистыми, как у Финвэ, но ненадолго.
Фингон уже протянул руку, чтобы толкнуть дверь; она даже чуть приоткрылась, но он не успел ничего сказать деду — тот обернулся к двери в столовую и сказал:
— Доброе утро! Ты уже вернулся с охоты? Сейчас ещё так рано… Ты можешь со мной позавтракать. Конечно, сейчас уже не время, но раз у тебя сегодня праздник, я бы хотел побыть с тобой.
— Да, я вернулся, — сказал Карантир. Он подошёл к столу, но не сел; выглядел он как-то странно; Фингон увидел, что у него дрожат руки. Он не мог понять, чем Карантир так расстроен — может быть, Финвэ тоже забыл о его дне зачатия? — У меня болит голова.
— Ты, наверное, очень много читаешь, как и Атаринкэ, — сказал с мягким упрёком Финвэ. — Это ведь очень трудно. Сидишь допоздна при коптящем светильнике. А потом вы рано встаёте. Даже ничего не ели утром. Так нельзя. Вам же на самом деле не нужно на охоту — это ведь просто развлечение. Можно было бы ещё поспать.
— Ты же сам говоришь, что охота — мужское дело, — ответил Карантир. — Я столько раз это слышал.
— Да, но так было, когда мы жили в Эндорэ — нашей семье было бы нечего есть, если бы мы не охотились, — возразил Финвэ. — Мы с отцом, как мужчины…
— Вы как мужчины, да? — сказал Карантир. - Вы, как мужчины? Ты и твой отец?..
— Да, конечно, — сказал, улыбаясь, Финвэ; он разрезал ещё одно яблоко, вырезал сердцевину и протянул половинку Карантиру. — Тебе понравился твой подарок? … Морьо?..
Карантир ничего не ответил. Он взял яблоко.
— Сейчас время совсем другое, — продолжил Финвэ, — и хотя ты и твои братья тоже мужчины, вы уже не должны…
Карантир швырнул яблоко об стол. Оно покатилось, крутясь, по столешнице и упало на пол. Юноша дёрнулся, чтобы подобрать его, но как-то осёкся, сжался; он болезненно сжал пальцы и сказал:
— Не обязаны? Не обязаны, да? Я всё время обязан… всё время… потому что я тоже Финвэ… Всё из-за тебя — из-за тебя я должен быть очередным Финвэ… четвёртым, пятым, какая разница… Кому какое дело?! — закричал Карантир. — Кому какое дело?! Кому какое дело, что я не мужчина?
— Морьо… — Финвэ встал из-за стола и хотел пойти ему навстречу; он всё-таки по привычке посмотрел на водяные часы: завтрак уже почти закончился.
— Ты ведь на самом деле знаешь, что я девушка?! Ты же знаешь, да? Ты же это прекрасно знаешь? Зачем ты мне всё это говоришь? Ты же знаешь, что мне приходится жить в чужой одежде, да что там — в чужом теле, раз отцу нужен ещё один сын? Ещё один Финвэ?!
Фингон схватился рукой за горло. Ему не хватало воздуха.
Да, он и сам должен был понять; должен был — отдельные слова, намёки; шутки, вскользь брошенные фразы…
— Морьо, о чём ты говоришь? Как… не может быть… — Финвэ положил нож на край стола; он хотел протянуть Карантиру руку, коснуться его, — но замер, боясь ещё больше его разозлить. — Пожалуйста… твой отец мне не рассказывал. Я ничего не понимаю.
Карантир недоверчиво посмотрел на Финвэ.
— Тебе рассказать? У дяди Ноло как раз родилась Аредэль — она ведь на несколько недель старше меня. Его четвёртый ребёнок. Дочь. А мать ждала пятого. Меня. Отец был так уверен, что будет сын; он хотел сына, ещё одного Финвэ… наверно, думал, что уж теперь ты его будешь любить больше, чем дядю Ноло… Вот и всё.
В дождливое, но тёплое утро, когда родился Карантир, Феанор появился на пороге дома младшего брата. Нолофинвэ спросил, как Нерданэль, спросил — «а как твой сын?». Во время беременности жены Феанор не раз говорил о будущем ребёнке, как о мальчике, который должен был быть уже седьмым Финвэ в семье.
И Феанор ответил: «Мой сын?.. Сын… да, мой сын тоже чувствует себя прекрасно».
— А что же твоя мама? — потерянно спросил Финвэ.
— Мать знает, конечно, но мы с ней никогда об этом не говорили. Кроме Макалаурэ, меня никто не любит… Отец попросил его следить за тем, чтобы никто ничего не узнал… он меня вырастил… Вы все меня ненавидите. И ты меня ненавидишь. Я же знаю.
— Морьо… прости меня… нас… — Финвэ, наконец, осмелился протянуть руку и коснуться волос Карантира. — Прости… Я тебя очень люблю. Очень. Почему ты говоришь, что тебя все ненавидят? Я тебя люблю. Майтимо любит. Близнецы очень любят тебя. И Ноло, и Анайрэ, и Финьо тебя любят, я знаю, а Аракано тебя просто обожает. А твой отец просто сначала говорит, а потом думает — он может в раздражении наговорить такого, что потом даже не может вспомнить, что сказал, и сам об этом очень жалеет. Меня радует, что ты девочка, Морьо — у меня ведь была сестра, я её очень любил…
— Да?! — Карантир топнул ногой. - Да? А кто подбрасывал мне в постель женские вещи? Иголки? Нитки? Женские чулки? Ленты? Кто? Кто подложил мне под подушку окровавленную тряпку, когда я гостил у дяди Ноло? За что?! У меня ведь даже нет обычных женских дел… Отец стал давать мне какое-то питьё, когда это началось…
— Что за чушь, — выдохнул Финвэ, — это же очень вредно… может привести даже к смерти… Как это можно?! Пусть только он вернётся…