Они опять пошли во «фруктовую», с которой начали повторный обход клуба. Теперь в залах народу прибавилось. В той же «фруктовой», расположилась небольшая компания и приятно угощалась хорошими закусками. В «греческой» зале за шахматной доской сражался бравого вида генерал с седеньким, тщедушного вида, старичком. Причём, бо;льшее подобострастие в общении выказывал военный. К ним был придвинут сервировочный столик на колёсах, где стояли отнюдь не средиземноморские деликатесы, а бутылка коньяку с резаным лимоном. Повторно проходя залы, сыщики уже примечали прислугу. На внутренней белокаменной лестнице на третий, служебный этаж, уборщик с закатанными рукавами усердно тёр пятно на ковровой дорожке. Дверь лакейской стояла приоткрытой, и было видно, как рабочие прибивают к стене дополнительные вешалки. В парадной части клуба, в «портретной», лакеи расставляли ломберные столы, вокруг них крутился маркёр. В бильярдной всё также стучали шары, раздавалась весёлая брань, в жарком воздухе терпко пахло офицерской амуницией - разгорячённые мужчины играли, так сказать, рассупонившись. В библиотеке Ипатов заинтересовался старинными, видимо английскими напольными часами, которые вдруг тяжёлым басом ударили три пополудни под самым его ухом. И как эхо, понёсся по всей анфиладе перезвон других часов клуба. Канделябров остановился перед книжными шкафами и, свернув голову набок, читал корешки книг. Вильям Яковлевич, обежав взглядом читальную залу, вышел из других её дверей и оказался в небольшой комнате, окнами на Тверскую. Вдруг, непонятно откуда, вышел человек в ливрее в обнимку с хрустальными настольными лампами и поставил их на маленькие столешницы у окон. Потом, молча поклонился в сторону гостя, и также беззвучно удалился за тяжёлую бархатную портьеру в углу комнаты. Заглянув туда, сыщик обнаружил лестницу.
- Одно я понял, – сказал Собакин, вернувшись к своим спутникам, - если нам придётся заниматься этим делом, то разбираться, кто и когда вошёл или вышел из «фруктовой» - безнадёжное дело. Здесь ходов, как в кротовой норе, и обслуги столько, что сам чёрт не сосчитает. Придётся идти другим путём.
- Каким? – поинтересовался Ипатов.
- Классическим. Будем выяснять, кому этот алмаз так приспичил, и кто мог рискнуть пойти на такое. Вопрос: почему преступник выбрал Английский клуб? Допустим, он мог видеться с Поливановым только в этих стенах. Может, сыграло свою роль и то, что высшее общество не допустит публичной огласки происшествия и значит, в случае провала, больше шансов уйти от ответственности. Скорее всего, это – член клуба или его служащий. За пару-тройку гостевых визитов в здешнем укладе не разберёшься и детали преступления не разработаешь. Для такой операции нужно быть в этой среде, как рыба в воде и быть хорошо знакомым с Поливановым, чтобы запросто подойти к его столу во время ужина. Такую бестактность может позволить себе только близкий приятель или друг. И потом, ничто не показывает, что кражу, а возможно и убийство, совершил одиночка.
- А вдруг это кто-нибудь из этих, длинноволосых? – предположил Канделябров. – Может, какая-нибудь группировка решила таким случаем опозорить клуб? Много их сейчас развелось революционеров этих, оглашенных.
- Во-первых, сюда, как оказалось, не так-то легко проникнуть чужому человеку. А во-вторых, кой чёрт им сдался Поливанов? Тоже мне – фигура! Если ты этому делу политику пришиваешь, то нынешние террористы устроили бы публичную акцию и обязательно с государственным лицом. Что ж ты думаешь, они не понимают, что в Английский клуб пуля может и влетит, но - с концами, а им нужно, чтобы громыхнуло на всю Россию. Нет, Спиридон Кондратьич, дело в алмазе – это ясно. Похоже, что его владельцу подмешали какой-то отравы в еду и забрали ценность.
- Может, это была большая доза снотворного? – усомнился Канделябров.
- Нет, скорее всего, яд. На лицо явные признаки воздействия на сердечную деятельность. Нет, это - яд, – убеждённо повторил Вильям Яковлевич.
- Врачи нашли смерть естественной, – вставил Ипатов.
- Подвести убийство под естественную смерть не так уж трудно. И яд, при желании, всегда можно достать. Даже из цикуты - кошачьей петрушки - растения, которое растёт под ногами, можно выделить цианид. Подойдёт и зонтичный пятнистый болиголов, который, между прочим, был официальным ядом в Древней Греции. Именно его принял Сократ .
- Да, задача, – вздохнул Канделябров. – Пожалуй, дело может оказаться сложным.
- Не всё же вам с Ипатовым всякой мелочёвкой заниматься, надо, иной раз, и настоящее дело разобрать, – съязвил Собакин.
- Может кольцо найдётся, – понадеялся Александр Прохорович. – Старшины говорят, что у них здесь не воруют.
- И, тем не менее, «Чёрное сердце» пропало.
Вернувшись к себе на Сретенку, сыщики сели обедать. В открытые окна вместе с жаром летнего города врывался грохот торговой улицы. Раздуваемые пыльным ветром, голубые занавески подхватывали от неё густые запахи и с силой вдували их в столовую.
На обед Канделябров подавал отменный борщ с расстегаями от Тестова , жареное мясо с сыром (Спиридон называл его почему-то «гусарской печенью») и воздушную «шарлотку» с яблоками и грушами, которую он испёк собственноручно ещё утром.
Хозяин ел вяло, временами морщась от слишком натуральных запахов Сретенки.
- Послушай, Спиридон Кондратьич, может, лишим себя «освежающего» воздуха, хотя бы на время обеда?- спросил он слугу.
- Так что ж теперь, задыхаться, что ли? – поднял белобрысые бровки Канделябров. - Говорил я вам, что надо купить усадебку на природе. Жили бы сейчас, как приличные господа, дышали бы себе полной грудью. Так нет, копти тут с вами.
- Надоел ты мне, братец, со своей усадебкой. Ты тут-то еле управляешься с хозяйством, а хочешь взвалить на себя ещё одну обузу. Ну, уж - нет! Мне, в первую очередь, нужен опытный помощник в моей работе, а не эконом пополам с кухаркой. А ты ещё метишь в управляющие.
- Найдём подходящих людей, – не унимался Канделябров, шумно меняя тарелки. – Всё можно организовать в лучшем виде. Сами потом благодарить будете.
- Ты же меня знаешь, – с раздражением ответил Собакин. – Для меня, чужой человек в доме – хуже некуда. Это для меня уже не дом, а - присутственное место. Мне тебя за глаза хватает, да вот ещё Ипатов как-то прижился. Но, это уже предел, понял? А ты мне за собственные деньги предлагаешь приобрести недвижимость, где я появляться-то буду от силы месяц в году, а заботиться об этой усадебке придётся целый год!
- Повторяю вам, можно найти надёжных людей, - продолжал внушать Канделябров. – Привыкните и к ним. К Ипатову же привыкли?
- Я тебе русским языком отвечаю: Ипатов – это предел.
- Нелюдимый, какой! – не мог остановиться ядовитый Спиридон. – А у кого в прошлом году, на масленой неделе о-го-го какой предел жил здесь почитай всю неделю, когда её венчанная половина моталась по уездам с инспекцией?!
- Ну, завёл шарманку. Да, между прочим, если уж речь зашла о гостях. Совсем забыл тебе сказать. С сегодняшней утренней почтой мне пришло письмо от отца Меркурия. По всей вероятности его преподобие скоро пожалует к нам в гости. Готовь ему комнату.
- Охти, радость-то, какая! – весь засветился Канделябров.
Ипатов сидел за столом, как мышь. Поначалу, когда молодой человек услышал от Вильяма Яковлевича, что он – «предел», затрепетал – как бы не выгнали. Потом отпустило: понял, что дело не в нём. Теперь, при упоминании священной особы он снова насторожился. Что ж, пуганая ворона куста боится! А вдруг колесо фортуны откатится от раба Божия Александра, в неизвестном направлении в связи с прибытием нового лица под кров любимого начальника?
Будто почувствовав терзания молодого помощника, Собакин ему пояснил:
- Видите ли, Александр Прохорович, есть у меня дальний родственник – Алексей Филиппович Собакин, при постриге и сане – иеромонах Меркурий. Как видите, в моей родне не я один такой несуразный со стилистическим ляпом. Хотя, - Вильям Яковлевич задумался, - нашу фамилию с каким именем не соедини – всё неладно будет. Так вот, – продолжал он, – этот самый отец Меркурий – фигура довольно одиозная, но колоритная – сами увидите. Из-за неуживчивого характера он объездил пол-России, и нигде покоя от него нет. Он у меня - правдолюбец. Как ушёл из Чудова монастыря, так и болтает его по белу свету, как утлое судёнышко в бурю – всё никак не пристанет к берегу. Судя по письму, опять его попросили. Если бы не какие-то его церковные связи, то его давно бы запретили в служении и выслали, куда Макар телят не гонял. В Москве, в Чудове, у него тоже есть покровители, которые ему тайно благоволят. Видимо он приедет с ними совет держать о своём будущем. Написал, что днями будет в Москве. Дядя всегда у меня останавливается на радость моему «эконому».
И Собакин выразительно посмотрел на Канделяброва.
- Потому что почитаю сего мужа за достойнейшего из христиан среди живущих, – твёрдо ответил «эконом».
- Ну и на здоровье, – примирительно откликнулся Вильям Яковлевич, встал из-за стола и добавил: – У Кондратьича отец Меркурий - второй после Бога.
Следующий день начался для Ипатова с беготни. До обеда, не чуя под собой ног, носился он, по Москве исполняя мелкие, как блохи, поручения начальника. Вильям Яковлевич во всём требовал прямо-таки скрупулезной точности исполнения, будь то даже копеечное дело или вовсе дармовое. Ну и на здоровье. Александр Прохорович на всё готов. Он с каждым днём всё больше и больше влюблялся в своего Брюса. Всё в характере и поведении начальника вызывало восхищение у юного романтика. Теперь Ипатов знал, что Вильям Яковлевич нередко берётся помогать малоимущим, как говорит он сам, борется с несправедливостью земного бытия. Даёт бедным деньги, оплачивает им адвокатов и стряпчих. За внешней надменностью и грубоватостью обхождения, Ипатов увидел в нём тонкую и отзывчивую душу. Особенно поразил его недавний случай. Сосед Собакина – мебельщик Турчинов (тысячами, между прочим, ворочает) - поднял на ноги пол-Москвы из-за пропажи своей любимой собаки, которую увели у него среди бела дня прямо со двора. Искали-искали – толку никакого. Турчинов тогда слёзно пришёл просить Вильяма Яковлевича отыскать животное. Собачка эта была знаменита не только на всю Сретенку, но и Москву. На вид – смотреть не на что: куцая, рыженькая дворняжка на тонких ножках. Ну, танцевала как в цирке, кружась вокруг себя до самозабвения, умела на носу держать кусок сахару, сидя на задних лапах, душевно подвывала соседнему дворнику, когда тот в праздники играл на гармошке – и всё. На таких собачек можно посмотреть в бродячем цирке за гривенник. К этому следует добавить, что она ничего не стерегла и даже на котов и мышей не лаяла. Но, только стоило её позвать: «Риска, Риска», как эта никчёмная собакенция бежала опрометью, кидалась тому человеку в ноги или на грудь и начинала ласкаться и выражать такую неподдельную радость, что того, аж в пот бросало, и слеза прошибала. Бог весть как это у неё получалось, но равнодушных к такому проявлению чувств не было. Была в этой собачонке частица всеобъемлющей вселенской Любви, которая, как сказано в «Послании апостола Павла»: «всему верит, всего надеется, всё переносит и никогда не перестаёт». Она ничего не требовала, ни в чём не упрекала, а только любила. Конечно, бо;льшая часть такой обильной любви доставалась самому Турчинову. Он её ревновал по-чёрному, держал на привязи, не выпускал из дома и даже прятал в погребе, но всё было бесполезно. Стоило Риске вырваться из домашнего плена, как она тут же бросалась ко всем со своими ласками.
- Проститутка! Курва! На живодёрню сдам! – орал на всю улицу Турчинов, замечая как его ненаглядная пигалица бросается к первому встречному.
Народ смеялся. Но те, кто хоть раз испытал на себе силу Рискиной любви, как намагниченные тянулись к дому мебельщика. Собаку крали много раз, но она скоро находилась. Очень быстро по Москве проносился слух, что вот де за Яузой или где-нибудь на Пресне появилась забавная собачонка. Турчинов моментально собирался и ехал с облавой на похитителей. После диких сцен («Не отнимайте собачку, заплачу любые деньги!») беглянку возвращали домой. И всё начиналось сначала. Чувствительный Канделябров был большим поклонником соседской знаменитости и постоянно таскал ей «подарочки». Его любимец, кот Бекон – толстый рыжий ленивец с отвратительными повадками вора и бабника, просто одуревал при виде Риски. А она, видя свою власть над бедным животным, облизывала ему морду и нещадно тормошила, требуя игр. Бекон постоянно слонялся у соседского забора в надежде на встречу с вертлявой чаровницей, а увидев предмет обожания, норовил кавалерским образом приударить за ней, что вызывало хохот у всей округи. Не обходилось и без драк, поскольку в стремлении быть ближе к даме сердца он был не одинок. Канделябров с сокрушением взирал на несчастного кота, который периодически возвращался с улицы изрядно потрёпанный.
- Вот это я понимаю! – смеялся Собакин. – Какова сила женских ласк!
- За что вы собачку обижаете?– стыдил его Спиридон. – По своей испорченности, вы, извините, Вилим Яковлевич, сути не улавливаете. Риска – настоящая христианская душа, которая Бог весть по какой причине промахнулась и не попала в человеческий облик. Господь велел всех любить, кроме грехов человеческих. Она, сердешная всех и любит, как умеет. Потому-то вся живая тварь к ней и тянется. Ведь в нашем окаянном мире любви бескорыстной днём с огнём не найти.
На удивление, Собакин тогда спорить с помощником не стал, а когда собачка пропала, взялся её искать. На поиски «христианки» ушла неделя, так что пришлось даже кое-какие дела перенести на потом. В конце концов, её нашли в бродячем шапито на подъезде к Можайску. Продал её туда лихой человек за трёшку. Перед расставанием с ним, она ластилась к нему, лизала руки и долго смотрела вслед, когда он уходил. Риску привезли домой, и мебельщик от радости чуть не помер: сердце схватило – вызывали врача. А чуть опомнился, пришёл к Собакину, кланялся, благодарил и большие деньги принёс за розыск. Только сыщик пухлого пакета брать не стал, а сказал, что с «христианской собаки» наживаться - грех. Кондратьич тогда даже прослезился от чувств. Вот он, какой человек – Вильям Яковлевич Собакин-Брюс!
Исполнив дневные поручения, Ипатов возвращался в голубой особняк начальника пешком, уже изрядно измочаленный. Он по привычке экономил на извозчике и больше надеялся на собственные ноги, за что неоднократно был руган начальством.
- Александр Прохорович, дорогой, - выговаривал ему Собакин, - ведь это крохоборство! Я вам выдаю отдельно деньги на проезд. Если надо – ещё добавлю. Зачем же пешком делать такие концы по городу, потом являться сюда с высунутым языком, красный как рак и выпивать ведро воды? Вы же так без ног останетесь!
«Ну да, сейчас!- думал про себя Ипатов. – Мы не графы, денег нам от папаши не припасено. Так я и выложу за просто так этот полтинник. Ноги, слава Богу, меня сами носят и денег не просят».
Подойдя к крыльцу, он с удивлением увидел дверь распахнутой, а в коридоре навалено множество дорожной поклажи. Там были даже две круглые цветные коробки, в каких дамы сохраняют свои шляпы.
«Никак долгожданный родственник пожаловал, – подумал Александр Прохорович. – Что это у монаха столько мирского скарба или он не один приехал?».
Вдруг со второго этажа кубарем скатился друг сердешный – Канделябров. Лица на нём не было. Не видя ничего перед собой, с побагровевшей лысиной, он пролетел мимо своего молодого товарища и скрылся в комнатах, хлопнув дверью.
Ипатов опешил. Что-то было не так. На цыпочках, еле дыша, он поднялся наверх, где прямо у лестницы ему было отгорожено «присутственное место» в виде письменного стола и этажерки с бумагами. Сидя тише мыши, он прислушивался к голосам в кабинете начальника. Хозяин разговаривал с какой-то дамой.
«Это кто ж такая? – недоумевал Ипатов.
Любопытство скоро разрешилось. Дверь открылась и на пороге появилась женщина. Женщина – слабо сказано. Вьющиеся пышные пепельные волосы, выразительные голубые глаза под тёмными дугами бровей, улыбчивый белозубый рот с пухлыми капризными губами – видение Александровых снов во плоти стояло перед ним. На молодого человека повеяло ароматом цветов и речной свежести. Александр Прохорович дрогнул в коленках.
- А это кто у вас? – спросило видение.
Собакин представил своего нового помощника по всей форме и скороговоркой добавил:
- А это моя… хорошая знакомая - Варвара Петровна Кашина. Очень кстати вы вернулись, Александр Прохорович, прошу вас с нами отобедать.
Начальник был явно обескуражен, но бодрился.