— Но как же тогда, — я продолжал недоумевать, — выходило так, что его сведения оказывались настолько полезными для уголовных? Разве смысл внедрения в уголовную среду заключается не в том, чтобы эту среду… хоть как-то разредить? Вывести на чистую воду заводил, отправить их на каторгу, поспособствовать облаве на рыбу поменьше? А вы что говорите? С ваших слов получается, что этот — как его! — Талобелов действовал ровно наоборот: помогал преступникам уходить от сыска, прикрывал их операции, выдавал им полицейские планы…
— А еще, — Чулицкий — не в силах сдерживать переполнившее его чувство восторга — оскалился. — Еще он и сам начал выходить «на дело». И сам планировал операции, к которым — мало-помалу — стали подключаться не абы кто, а крупнейшие люди!
— Крупнейшие люди?
— Из уголовного мира, само-собой…
Я было кивнул — мол, понял, — но Чулицкий тут же поправил самого себя:
— Хотя — бывало — и не только уголовного!
Мой взгляд стал вопросительным.
— Помните, — тогда спросил меня Михаил Фролович, — некоего Невзлина? Действительного статского советника?
Это дело я, разумеется, помнил, хотя тогда мне было лет двенадцать или тринадцать: не запомнить его было невозможно!
Невзлин — крупный чиновник Министерства народного просвещения — попался на попытке вывезти заграницу две дюжины редчайших рукописей, за полгода до того украденных из Публичной библиотеки[23]. Разразился невероятный скандал. В конце концов, Невзлин признал, что он не только явился заказчиком преступления (рукописи были похищены в один из неприсутственных дней), но и лично принимал участие в операции: якобы он сам должен был видеть, что брать, а что — нет! Но и этого мало. Спустя неделю или около того — от ареста я имею в виду, — Невзлин, выпущенный до суда под честное слово (вот уж странность, не правда ли?), был взят с поличным на попытке убийства некоего — фамилию, хоть убейте, не вспомню — сомнительного дельца, по информации полиции связанного с уголовной средой и специализировавшегося на торговле крадеными предметами искусства! Разумеется, Невзлина тут же снова скрутили и отправили в крепость, откуда он вышел уже по этапу.
— Громкое было дело, ничего не скажешь, — признал я. — Но причем тут Талобелов?
— Как — причем? Это он всё и организовал!
Я опешил:
— Как — он? Невзлин!
— Нет, — Чулицкий опять не то расплылся в улыбке, не то заурчал подобно коту. — Невзлин был вором, положившим глаз на рукописи. Человеком он был небогатым, а за рукописи можно было выручить очень большие деньги. Вот он и решился. Но всю операцию разработал Талобелов: именно к нему и обратились Иваны, с которыми, в свою очередь — или прежде всего? — связался Невзлин. Каждому полагалась доля. Невзлин получал больше всех — собственно рукописи. Иваны — стойте крепко! — участие в прибыли одного не слишком дотоле известного товарищества, подвизавшегося на почве оказания библиотеке кое-каких услуг… кажется, речь шла о строительстве нового корпуса, но…
— О строительстве корпуса! — воскликнул я. — О каком корпусе вы говорите[24]?
— Я и говорю: кажется. Но все же, пусть и кажется, речь шла именно о строительстве.
Прозвучало это как-то… слишком туманно.
— Ерунда какая-то! — заметил я.
— Не совсем, — оспорил мое заявление Чулицкий. — Дело в том, что всюду, где проявлялась рука Талобелова, возникали самые невероятные, порою — фантастические, комбинации! Поэтому речь — чтобы Иваны заинтересовались — действительно могла идти о строительстве. Вы понимаете, все такие работы финансируются Казначейством, а где оно, там и…
— Да… — протянул я.
— Вот именно[25].
Мы немного помолчали, но затем я спросил:
— А Талобелов?
— Он получал пятнадцать тысяч рублей.
— Ого!
— Да. Но это — пустяки в сравнении со стоимостью рукописей и возможными присвоениями выделенных на строительство корпуса средств.
— Гм… — я решил зайти с другой стороны. — Но отчего же вы полагаете, что в этом… деле проявилось… как вы сказали? Служение Талобелова общественным интересам?
Михаил Фролович покачал головой:
— Вы все больше меня удивляете, Сушкин! Ведь то, о чем вы спрашиваете, очевидно!
— Да как же? — я действительно не понимал.
— Случай Невзлина не был первым. Другие не были настолько же громкими, но они были! Ценные экземпляры утрачивались библиотекой и ранее. И каждый раз они — ведь это понятно! — исчезали не сами по себе. Их воровали. Но кто? И как? Вот такие стояли вопросы. Иван Дмитриевич[26] пытался найти ответы, но безуспешно. И тогда свой план предложил Талобелов. План был дерзок и прост одновременно. Не стану вдаваться в его подробности, тем более что всех подробностей я и сам не знаю — откуда? — но из того, что мне известно, скажу следующее: Талобелов хотел подтолкнуть Иванов к розыску лица — достаточно влиятельного для того, чтобы провернуть через него выгодную аферу с расхищением государственных средств, и одновременно с тем — достаточно падкого на заработок воровством. Тут, очевидно, было много нюансов: во всяком случае, мне так представляется. Но теперь уже никто о них не расскажет, если только…
— Если только?
— Если только не тот старичок, которого вы встретили у Молжанинова. Не могу поверить, но вдруг он и вправду — сам Талобелов?!
— Да нет, — Инихов, — не может быть!
— Вот и я о том же…
— Господа! — оборвал я вновь зазвучавший скептический хор. — Господа! Но почему же Невзлина взяли только спустя полгода?
Чулицкий:
— Но ведь и это очевидно! Дмитрий Иванович ждал, желая выследить всю цепочку. Было понятно, что Невзлин не сможет извлечь прибыль из предприятия, не продав рукописи. Но кому он собирался их продать?
— Он же повез их заграницу!
— Да.
— Значит…
— Значит, покупатель был именно там.
— Но…
— Вас удивляет, зачем Невзлина задержали до времени?
— Именно!
Чулицкий развел руками:
— Обычное головотяпство. Правая рука не знает, что делает левая.
— То есть — случайность?
— Да.
— То есть — операция сорвалась?
— Верно.
— А скупщик? Скупщик тут причем? Тот, которого Невзлин пытался застрелить?
Чулицкий кивнул:
— Хороший вопрос!
— Вы что же, — изумился я, — сами не знаете ответ на него?
— Не знаю!
Я онемел.
Инихов:
— Видите ли, Никита Аристархович, Невзлин так ни в чем и не признался: кроме, разумеется, того, что сам — как он полагал — организовал кражу из библиотеки, а также лично участвовал в ней. Когда его взяли, он был перепуган до полусмерти, и первое, о чем он попросил, — обеспечить ему охрану!
Я ожил, но посмотрел на Сергея Ильича с сомнением:
— А вы откуда знаете? Вы ведь тоже еще… не служили?
Инихов утвердительно — и немного иронично — взмахнул сигарой:
— Куда там! — согласился он. — Мне было всего ничего… да так же, как и вам, наверное!
— Тогда откуда вы знаете такие подробности?
Теперь Инихов хитровато улыбнулся:
— Слухами земля полнится!
— Сергей Ильич!
Сигара Инихова снова пришла в движение:
— Хорошо, хорошо… это — тоже легенда. Я услышал ее года три-четыре тому назад, когда… впрочем, неважно: мы вели следствие по одному довольно щекотливому делу, и я целыми днями засиживался в кабачке у Сенной…
Нечто подобное я уже слышал и потому невольно улыбнулся:
— Опять в кабачке!
Инихов — уже без хитринки — улыбнулся в ответ:
— Что поделать? Это не я такой: работа у меня такая!
— Ну так что же? — «посуровел» я, а точнее — выплеснул свое нетерпение.
— За бутылкой и картами познакомился я с одним примечательным малым — большим знатоком истории… не книжной, вы понимаете, а вполне себе уголовной. И вот, среди прочего, рассказал он мне и такую легенду: однажды Иванов серьезно обманул человек оттуда… — Инихов потыкал сигарой в направлении потолка. — Обещал участие в дележе казначейских денег, но обещания не сдержал. И даже хуже того: не собирался данное Иванам слово держать, так как никакого дележа — из-за отсутствия финансирования — не предвиделось вообще. Но долю свою он получил! И чем бы вы думали? — книжками!
Инихов сделал эффектную паузу, словно сам был историком.
— Да, — уже естественным тоном продолжил Сергей Ильич, — услышав такое, я изрядно удивился. Но уже в следующее мгновение припомнил: ну конечно — Невзлин! А так как с именем этого чинуши было связано и имя Талобелова, я насторожился… точнее, нет: не насторожился, а вдвое против прежнего развесил уши. Уж очень хотел узнать подробности. И за подробностями дело не стало! Рассказал он мне всё от начала и до конца, но наиболее поучительным вышел конец: мол, еще никто безнаказанно не обманывал Иванов! Получалось, что Невзлин, хапнув свои рукописи, полгода после этого прятался по разным углам…
— Минутку! А как же его служба?
Инихов описал сигарой полукруг, что, вероятно, должно было значить, что вот тут-то он ничем не может мне помочь, так как и сам знает не больше моего:
— Служба, служба… — почти проворчал Сергей Ильич. — Да кто же теперь восстановит такие подробности? Моего собеседника такие детали не волновали, да и меня тогда, признаюсь, тоже… Ну, так вот. Примерно полгода — так выходило со слов историка — Невзлин провел в глубокой, как сказали бы наши друзья — французы, конспирации. Иваны объявили его во что-то вроде — только не смейтесь! — всероссийского розыска…
Я и не думал смеяться. Наоборот: по моей спине пробежали мурашки — настолько живо перед моим мысленным взором предстала жутковатая картина… Ночь, метель, Невзлин, вглядываясь, в почти непроницаемую завесу падающего снега, перебежками — от одного фонарного пятна к другому — продвигается по проспекту и не видит, как за ним, почти по пятам, но оставаясь вне поля его зрения — как и вне поля зрения городовых — крадется страшная фигура с ножом наготове…
— Смею вас заверить, Сергей Ильич, мне совсем не до смеха!
Инихов понимающе кивнул головой:
— Да, мне тоже было бы не смешно, если бы и за мной… вот так… представляете? Ходите вы и не знаете, где и как, а главное кто вонзит вам лезвие под ребро или перережет горло!
— Такое действительно бывало? В том смысле, чтобы Иваны объявляли на кого-то охоту и… доводили ее до конца?
Невзлин снова кивнул, но теперь его кивок выражал не понимание, а утверждение:
— Да, конечно, — ответил он. — Бывало. И не раз.
— Я уже готов пожалеть этого Невзлина!
— И есть за что!
— Так что же с ним приключилось?
Инихов помусолил сигару, выпустил клубы дыма…
— Иваны объявили его в розыск и назначили награду тому, кто либо выдаст место его проживания, либо сам доставит его к Иванам…
— Живым?
— Поначалу — да. Но когда история затянулась, в условиях появилась поправка: можно и мертвым. А можно и не доставлять: только голову!
— Кошмар!
— Еще бы!
— И Невзлин об этом знал?
— Мир не без добрых людей: очевидно, кто-то ему донес о действиях Иванов и о том, что за его голову объявлена награда. Вот он и впал в панику.
— И попытался бежать заграницу?
— Нет, не думаю.
— Но…
— Там у него, скорее всего, была и впрямь назначена встреча с покупателем, потому он и выжидал, потому же и отправился в поездку. А его паника выразилась в том, о чем я уже говорил. Едва его прихватили, он бросился умолять о защите и о том, чтобы его ни в коем случае не содержали с уголовными!
— И просьбу его, как я понимаю, выполнили?
— Да, вполне.
Я насторожился:
— Что значит — вполне?
Инихов нахмурился:
— Мне кажется, в этом вновь проявилась рука Талобелова.
— То есть?
— Невзлина вообще отпустили из-под стражи! Под самое обычное честное слово явиться на суд. Даже без письменного обязательства… а это не странно даже, а очень, очень странно!
— Действительно!
— А потом… ну, вы помните.
— Да: он попытался убить скупщика краденого.
— Что-то вроде того.
И снова я насторожился:
— Что-то вроде?
На этот раз Инихов просто пожал плечами:
— Напомню, что против торговца, к которому неожиданно явился Невзлин, не было ничего, кроме подозрений. А его роль во всей этой истории и вовсе осталась непроясненной.
— Ах, вот вы о чем!
— Да.
— А потом?
— А потом Невзлина судили уже по нескольким обвинениям, включая и покушение на человекоубийство. И приговорили, если мне память не изменяет, к лишению состояния[27] и к десяти годам каторжных работ. С каторги он так и не вернулся.
— Иваны?
— Именно!
— Достали и там?
— И даже легче, чем где бы то ни было еще.
— Так Невзлина убили?
— Не просто убили, а замучили до смерти!
Меня передернуло. По спине опять побежали мурашки.
— М-да… — только и смог я проговорить.
— Точно! — так же кратко отозвался Инихов.
Мы немного помолчали, а затем я спросил:
— А что же Талобелов?
Инихов пожевал сигару, вынул ее изо рта и сказал так:
— Талобелов продолжал работать. Несмотря на неудачу — с точки зрения Иванов — дела с ограблением библиотеки, доверия он не только не лишился, но и напротив — доверие к нему укрепилось еще больше. Ведь свою-то сторону договора он выполнил блестяще! Операции проводились за операциями, Талобелов — в глазах уголовных — заматерел настолько, что его начали посвящать в такие дела, о допуске к которым постороннего — да еще и полицейского, напомню! — прежде и речи быть не могло. Насколько мне известно — это-то как раз и является самой большой загадкой, — всё шло к тому, что Талобелов готовился завершить то, ради чего он приложил столько усилий и на что потратил столько лет своей жизни. Говоря попросту, он собирался нанести удар по организации Иванов. Такой удар, после которого никто из них уже не смог бы оправиться. Больше того: такой удар, который поставил бы под сомнение саму возможность создания новой воровской иерархии в России!
— Во всей России?
— Да, во всей России, — подтвердил Инихов. — Тут нечему удивляться: воровской мир связан повсеместно; связующие ниточки тянутся из Петербурга в Москву, из Москвы — в Ростов и в Одессу; оттуда… да это и неважно! Важно лишь то, что у Талобелова ничего не получилось.
Я — еще вот только что стоявший на позиции того, что Талобелов — предатель — вздохнул:
— Его раскрыли!
— Да, раскрыли.
— Но как?
— Кто и как — неизвестно. В один ужасный день Талобелов просто исчез. Иван Дмитриевич выждал неделю или около того — мало ли: вдруг самому Талобелову было так нужно, а связаться с начальством он по какой-то причине не мог, — а потом приступил к поискам. Перевернули всё: и лавру, в одном из флигелей которой Иваны держали штаб, и всевозможные притоны, и… ну, всё короче! Когда поиски живого человека результата не дали, Иван Дмитриевич начал искать хотя бы его тело. Тогда сетями и бреднями прочесали канали, реки и прочие водоемы… на Неву надежды не было — течение, — но даже ее пропустили сквозь частый гребень! И… тоже без всякого результата!
— Значит, и тело не нашли?
— Не нашли.
— А…
— Да-да, — Инихов быстро подтвердил ту самую мысль, которую я не успел высказать вслух, — народ с пристрастием опрашивали тоже. Ведь кто-то же должен был что-нибудь знать! Но и это ничего не дало. Редкий, удивительный случай: даже информаторы держали языки за зубами! Очевидно, произошедшее с Талобеловым — начиная от его внедрения к Иванам и до провала — настолько выходило за рамки и было настолько вопиющим, что…
Недоверие вернулось ко мне:
— Но постойте! — воскликнул я. — А почему вообще Путилин решил, что имел место провал? Вдруг…
Я, оглядываясь на вдруг насупившихся полицейских, запнулся.
Инихов отрицательно мотнул головой:
— Нет, Никита Аристархович, того, о чем вы думаете, быть никак не могло. Талобелов не мог переметнуться!
— Почему?
— Во-первых, не такой он был человек…
По моим губам скользнула скептическая усмешка.
— …а во-вторых, в этом не было никакого смысла.
Вот это уже меня заинтересовало: