Вот на днях мне исполнилось девятнадцать лет, а я всё ещё девственник. И не то, чтобы была проблема найти любовника или партнёра на одну ночь — сайтов знакомств много, и кого там только нет. Но такие одноразовые отношения меня совсем не устраивают, а того, кто бы мне понравился, я так ещё и не встретил.
Стыдно признаться самому себе, но иногда ночами мне снится он — тот мужчина, что спас меня восемь лет назад. Мне снится, как мы идём босиком вдоль линии прибоя, и тёплые волны лижут наши ступни. На пляже никого, кроме нас. Только прозрачная лазурь моря, перламутр неба и золото песка. Мы идём, держась за руки, а потом останавливаемся, сплетаемся в объятиях, и он целует меня.
Это какое-то помешательство. Я не могу назвать это по-другому. Да, я влюбился в человека, который восемь лет назад, спасая меня, умер. Он умер. Мне не встретить его, как бы я ни старался. Я это прекрасно осознаю и подспудно в реальной жизни, среди живых людей ищу кого-нибудь похожего на него. Ищу и не нахожу.
Я безнадёжен.
Я безнадёжен ещё и тем, что при всём этом почему-то привлекаю к себе женщин. Ну да, я не урод и, в общем-то, не заурядность. Высокий, худощавый, синеглазый с аристократическими чертами лица, как утверждает мама. Наверное, и правда есть во мне что-то притягательное. Но как же тяжело всякий раз отказывать. В эти моменты я готов провалиться сквозь землю. Вот и сегодня придётся делать это. Нужно будет прийти в кафе — оно тут недалеко, — посмотреть в глаза этой милой и умной девочке и попытаться найти правильные слова.
Чёрт. Мне уже на сердце нехорошо от этого. Отказывать кому-то не менее тяжко, чем принимать отказ. Хотя не могу судить об этом наверняка, потому что мне самому никогда не отказывали, так как я никому не признавался.
С этими невесёлыми мыслями я медленно, ступенька за ступенькой поднимаюсь наверх, останавливаюсь на площадке между этажами, непроизвольно любуюсь пейзажем через широкое от самого пола окно. Голубые ели огромными стражами-великанами стоят у ограды, подсвеченные уличными фонарями. Резкие тени расчерчивают очищенную от снега площадку под окном. А там, за оградой, темнеет домами город, мигает огнями окон.
Вздыхаю и ёжусь от внезапного холода. Очень хочется, чтобы сегодняшний день уже закончился и разговор с Настей был уже позади.
Я поворачиваюсь, чтобы идти дальше, и тут получаю мощный удар в грудь, вижу раскрасневшееся лицо бугая и понимаю, что падаю.
Чёрт!
Пытаюсь схватиться хоть за что-нибудь, но тело не слушается, летит. Сейчас треснусь башкой в стекло. Сейчас…
Удар. Хруст. И я лечу дальше. А вместе со мной летят осколки стекла. Крутятся, сверкают, целятся в меня острыми обломами. А у меня ни одной мысли, в голове совершенно пусто.
Я падаю. Падаю…
Не успеваю даже испугаться, как ещё один удар вырубает все ощущения вообще. Я ничего не чувствую, ничего не слышу, ничего не вижу.
Мама. Мамочка… Я что, умер? Нет. Ну нет же. Пожалуйста. Я не хочу умирать. Так глупо и так рано. Не хочу!
И в безликую пустоту проникают глухие, будто бы из загробного мира, голоса:
— …Вот она — наша пташка. Прилетела. Вернее, вылетела, — говорит резкий голос.
— Он упал со второго этажа? — спрашивает низкий и глубокий.
— Ага, свалился на асфальт. Множественные порезы, ушибы, перелом, ещё и на стекло напоролся, кровотечение. Безнадёжный случай. Если бы его хранитель был рядом, то парень, может, ещё и выжил бы. Но хранителя где-то носит. Не жилец пацан, короче.
Что это? Что за голоса? Почему не жилец? Я же слышу вас. Слышу! Помогите мне. Вызовите «скорую». И это же медвуз, тут полно профессоров. Позовите кого-нибудь!
Я кричу. Я пытаюсь кричать. Пытаюсь вырваться из этой серой, стылой пелены, которая облепила меня со всех сторон. И она, наконец, отступает, потому что я начинаю видеть. И вижу я странное.
Я вижу потоки радужного свечения, которые пронизывают воздух, стены, заснеженные ели. А ещё вижу двух людей, которых свечение обходит стороной. Я вижу их. И я вижу, что за спинами у них крылья.
— В общем, тут ждать нечего. Пора заканчивать с этим делом.
Это говорит кучерявый, и я узнаю первый голос, а потом вижу в его руках ножницы. Они сверкают хищным мертвенным блеском.
— Постой. Что ты собрался делать?
Это говорит второй. И я узнаю… Узнаю его лицо!
Это он. Это его я видел там, тогда, на дороге. Это он отшвырнул меня из-под грузовика. Он!
Но как? Как он оказался здесь? Кто он? Почему с крыльями? Что вообще происходит?
— Собираюсь обрезать его нить жизни. Всё равно он уже не жилец, — говорит первый.
— Но он ещё жив, и ему могут помочь, — вступается мой спаситель. — Он же не в пустыне помирает. Тут полно людей.
— Ты мне ещё указывать смеешь? — рычит первый, и ножницы страшно лязгают в его руках.
В последний момент мой спаситель отдёргивает руку палача, сжимает её в своих.
— Ты! Кретин! — орёт первый. — Я ж хранительскую нить резанул! Сам потом перед ними отчитываться будешь. Пусти, урод!
— Не пущу.
Спаситель держит крылатого палача, а я тянусь… тянусь к нему. Если я сейчас всё-таки умру, если всё же исчезну из мира, то хочу хотя бы раз прикоснуться к нему. Коснуться его, кем бы он ни был. Поэтому тянусь. Тянусь…
И прозрачный звенящий луч тянется прямо из меня к нему…
Комментарий к 5. Данил
Две недели назад мой ангел-хранитель остановил меня от входа в “Зимнюю вишню”, где собиралась посмотреть фильм. Если бы не случайность, то я вполне могла сгореть в том аду. После этого я неделю писать не могла. А потом посмотрела на эту свою работу.
Фидбека на неё всё меньше и меньше, просмотры есть только в день выкладки, а потом 2-3 или вовсе ни одного. Такой скупой читательской реакции не было ни на одну мою работу. Я не знаю, в чём дело, почему так происходит, почему эта работа не зашла подавляющему большинству читателей. Не знаю. У меня опускаются руки. И думаю, что она станет последней серьезной работой, и я перейду на простенькое порево. Такой уж я автор, сейчас мне важен фидбек. А порево не требует много сил и времени, а фидбек всегда даёт. Спрос рождает предложение? Что ж, значит, будет предложение.
“Связанных” я допишу, я пишу их в подарок. Но на этом всё. Или совсем заканчиваю писать, или заканчиваю писать продуманные серьёзные работы. Они требуют много сил, которых у меня нет ещё с “L-квеста”, а подавляющее большинство читателей не торопится делиться своими со мной. А быть благотворительным дарителем я больше не могу.
========== 6. Владлен ==========
— Обрезать хранительскую нить! Это же нужно было додуматься! Что за разгильдяи у тебя работают, Тенгфей?
Сочный бас начальницы департамента хранителей заполняет всё пространство широкого коридора судейского здания и заставляет подрагивать хрустальные люстры.
— Разгильдяи? — не уступает в громкости Тенгфей. — Да ты на своих, Зери, посмотри! Где шлялся твой хранитель, когда его подопечный коньки отбрасывал?
— С этим мы и идём разбираться!
— Вот и нечего тогда на меня орать!
Оба начальника вышагивают впереди. Чернокожая великанша Зери в белоснежном плаще и коротышка Тенгфей в чёрном. Я, злой Лоренс и подавленный хранитель Никита — тот самый пацан, которого видел с утра, — идём сзади. Топаем к главному судье, потому что без него не разобраться. А всё потому, что произошла какая-то непонятная, доселе невиданная фигня.
Когда я подлетел к мёртвому разрыву и увидел мальчишку без сознания и в крови от многочисленных царапин, то понял, что случай сложный, тяжёлый, но небезнадёжный. В конце концов, он упал со второго этажа, не с пятого. Да и рядом люди, и его могут ещё спасти. Но Лоренс почему-то решил, что мальчишка уже почти труп, и схватился за ножницы, чтобы ускорить процесс. Я, конечно, первый день в качестве проводника и у Лоренса опыта больше моего, но за восемь лет работы в тюрьме я достаточно насмотрелся на таких вот зарвавшихся проводников. Одно дело облегчение страданий, и совершенно иное — убийство. В общем, я не мог допустить этого самоуправства и рванулся останавливать недоумка с ножницами, но замешкался, и Лоренс резанул случайно хранительскую нить. И вот, наверное, после этого и произошла непонятная ерунда. Я не знаю. Не заметил. Я в это время был очень занят. Лоренс окончательно озверел и пошёл с ножницами уже на меня. Но это он, конечно, зря. Махать на карателя оружием — дело опасное. У карателей, пусть даже и бывших, с такими перцами разговор короткий.
В общем, когда я скрутил Лоренса парализующей сетью, то обнаружил, что мальчишка всё ещё жив, что над ним уже хлопочут люди, и что его хранительская нить привязана ко мне.
Я не знаю, как это произошло. Я её не привязывал. Да я даже не знаю, как это делается. Сам мальчишка тоже навряд ли её привязал. Он же простой смертный паренёк. Откуда ему про всю эту хиромантию потустороннюю знать? Налицо выходила внештатная ситуация. И я вызвал оперов. А что ещё оставалось делать, когда на руках у меня буйный Лоренс и привязанный ко мне пацан?
Вместе с операми примчался и растяпа-хранитель, чуть ли не зарыдал, когда увидел, что произошло, стал умолять меня отвязаться от его подопечного, он у него, мол, первый и бла-бла-бла. А я как будто бы сделать это могу.
Опера посмотрели на всё это, и велели валить домой к начальникам разбираться, а сами остались умершие души принимать.
Начальники, как только выслушали мой рассказ и печальный лепет Никиты, сразу начали друг на друга орать. Видимо, у них очень давние и «тёплые» отношения. И вот так, под их ругань, мы и направились к верховному судье.
Длинный коридор заканчивается здоровенными красными двухстворчатыми дверьми. Начальство с шумом распахивает их, и мы входим в просторный зал. Белые стены, украшенные нефритовым узором, тонкий сверкающий хрусталь люстр, обтянутые шёлком кресла с золочёными витыми ручками, а рядом с огромными золотыми дверьми дубовый стол, за которым сидит щуплый дух в очках. Видимо, секретарь. В зале толкутся ещё несколько духов, которые тут же впериваются в нас взглядами.
— Мы к верховному судье, — не сбавляя шаг, отчеканивает Тенгфей.
— Все тут к верховному судье! — пытается преградить путь один из ожидающих.
— У нас внештатная ситуация, — режет Зери, изящно убирая с дороги духа.
— У всех тут внештатная! — подскакивает другой.
— А у нас внештатнее! — с редкостным единодушием орут начальники.
Тут приходят в движение все остальные ожидающие и начинается гвалт. Но со своего места поднимается секретарь и спокойно говорит:
— Тихо, господа. Не шумите.
И вроде бы негромко говорит, но его голос подавляет галдёж, и тот очень быстро и сконфуженно смолкает. Наверняка это действие какого-то дара. Интересный, кстати, дар. Нужно запомнить.
— Акайо, нам срочно нужно к судье, — говорит Тенгфей и, воспользовавшись замешательством остальных, прошмыгивает к столу. — Мой проводник неожиданно стал хранителем.
— А мой хранитель неожиданно остался без подопечного, — встаёт рядом Зери. — Его у него украли.
— Никто ничего не крал!
— Да тихо же вы. Не заводитесь, — обрубает спорщиков Акайо и смотрит на нас, в частности на меня. — Интересный случай, конечно, но…
— Это не просто «интересный» случай, — не унимается Тенгфей. — Это уникальный случай!
— Самопривязка к чужому подопечному! — подхватывает Зери.
— Бывший каратель становится хранителем!
— Ты когда-нибудь такое видел?
Объединив свои силы, оба начальника наседают на секретаря, пока тот окончательно не сдаётся.
— Ладно, ладно, — ворчит Акайо. — Подождите, я спрошу у судьи готов ли он вас сейчас принять.
Под шум остальных ожидающих секретарь скрывается за золотой дверью, и несколько долгих минут мы стойко выдерживаем натиск недовольных взглядов, каверзных вопросов и обвинений. Начальство, объявив друг другу временное перемирие, дружно отплёвывается ядом от нападающих. Лоренс молчит, понимает, что не в том положении, чтобы начать огрызаться. Никита молчит расстроенно. Я же просто молчу.
Если уж честно, то я плохо понимаю, что за бардак происходит и почему я в нём главное действующее лицо. А ещё мне безумно хочется вернуться назад в тюрьму под командование Гордона. Там всё было чётко и понятно, не то, что здесь. Всё-таки я неисправимый демон-затворник и вся эта суета не по мне.
Не знаю, сколько проходит времени, но, в конце концов, секретарь возвращается в зал ожидания и просит нас пройти к судье, а затем глушит своим чудным даром поднявшийся возмущённый ропот, мы же быстро проходим за золотые двери и оказываемся в кабинете судьи.
Просторное помещение наполнено золотым светом сотни огней, что мерцают в хрустале люстры. Широкое окно во всю стену открывает вид на красивейший пейзаж, где нежно-розовое облако цветущей вишни сливается с жемчужной белизной яблони, а над всем над этим крутится не спеша радужное колесо. Посреди кабинета, будто бы на пьедестале, возвышается стол, а за ним хозяин — верховный судья. Тот дух, который наделён полномочиями решать судьбы душ и духов и назначать меру наказания. И при одном взгляде на него становится понятно — да, он судья. Немолодой лысеющий мужчина с суровым лицом и пронзительно-голубыми глазами. Этими глазами он, кажется, способен пронизать насквозь и увидеть истинные мысли, помыслы, чувства и эмоции, что владеют каждым.
— Здравствуйте, господа, — говорит он низким голосом.
— Здравствуй, Эдвард, — первым учтиво отвечает Тенгфей, и все остальные, в том числе и я, вторят. — У нас возникла проблема.
— Уже доложили. Я хочу услышать рассказы непосредственных участников. Начнём с тебя, Владлен.
И я уже, кажется, в третий раз начинаю рассказывать об утренних приключениях. О выпавшем из окна мальчишке, о поспешном решении Лоренса, о драке и о неожиданной привязке к смертному человеку.
Вторым свою историю рассказывает Лоренс. Из неё выходит, что это я полный дурак: полез не в своё дело, подтолкнул, потом ещё и драку затеял, а он, Лоренс, такой из себя весь положительный, хотел, как лучше.
Третьим ответ держит Никита. Он рассказывает, что незадолго до этого дня растратил на своего подопечного все накопившиеся «лучи везения» и примерно с сегодняшнего дня у парня должна была начаться полоса неудач. Поэтому ему, Никите, следовало не отходить от своего подопечного, но он довёл того до института и, решив, что там парню ничего не угрожает, вернулся домой. Никита и предположить не мог, что в институте на его подопечного могут случайно налететь и толкнуть с такой силой, что он вылетит из окна. И уж конечно же он никак не мог предположить, что проводники подерутся между собой, перережут хранительскую нить и привяжутся к его подопечному.
Никита замолкает, и в кабинете повисает тишина. Судья Эдвард сидит неподвижно, прикрыв глаза. Кажется, что он спит. Но это впечатление обманчиво. Именно сейчас судья и делает свою работу: соединяет разрозненные, противоречащие друг другу рассказы в одну картину, вычленяет зерно истины, взвешивает и принимает решение.
Наконец, судья открывает глаза, со вздохом берёт бланк и начинает писать. Я не раз видел такие бланки с его личной подписью. А это значит, что кому-то из нас крупно не повезло.
— Лоренс, — произносит судья Эдвард, и Лоренс вздрагивает и бледнеет, — за поспешно принятое решение о смерти человека, за непозволительную ошибку, допущенную тобой, и за драку, учинённую на работе во время дежурства, ты лишаешься должности проводника и отправляешься на исправительные работы. Срок и наказание указаны в бланке. Отдай плащ Тенгфею.
Пока Лоренс дрожащими руками стягивает с себя плащ и передаёт его Тенгфею, который украдкой хлопает того по плечу в попытках утешить, в кабинет через неприметную дверцу заходит дух-конвоир и берёт из рук судьи бланк, а затем через ту же дверцу выводит прямого, как струна, Лоренса.
Мне даже жаль его немного становится. Впрочем, неизвестно ещё, что ждёт меня.
— Сожалею, Тенгфей, но поступки твоего проводника были однозначны, — говорит судья Эдвард.
— Я всё понимаю, — кивает Тенгфей. — Его поведение в последнее время было просто возмутительным. Я должен был уже давно обратить на это внимание и временно отстранить от обязанностей, дать отпуск, но подумал, что новый напарник займёт его мысли делом, заботой о товарище, и проблема решится. Но ошибся.
— Теперь перейдём к вопросу более сложному, — говорит судья и смотрит на нас с Никитой. — К вашей ситуации с подопечным. Произошло грубое вмешательство, самовольно обрезали нить, соединяющую хранителя с охраняемым, и по-хорошему нужно бы вернуть всё на место. Но случай спонтанной привязки живого человека к другому духу и даже не хранителю — это уникальный случай. Мне нужно больше информации.