— Все, что таит в себе наша земля, есть общее
добро.
Если наш гость выкопает целебный корень, пусть бе-
рет его. Значит, он добрый гость. Но если добудет из
земли какие-то сокровища, надо отнять их, а гостя свя-
зать и отвезти в ревком, как злодея. Постарайся посмот-
99
реть завтра, мой мальчик, тайком, чтобы чужестранец
ничего не заметил...
Проснувшись утром, Знаур увидел перед собой высо-
кие желтые ботинки с шипами.
— Быстро, быстро. Через десять минут идем в гору!
Знаур умылся из висящего на суку медного чайника.
Положил за пазуху черкески кусок чурека.
— Я готов, господин, — бодро, сказал он. — Можем
идти.
— О! Ты молодец,— похвалил Стрэнкл.— Будешь
стараться, перед отъездом подарю тебе охотничье ружье.
— Спасибо, господин.
Годы, проведенные в богатом доме баделят Кубатие-
вых, где нередко приходилось исполнять роль казачка,
научили его быть почтительным и вести себя так, чтобы
хозяин никогда не задумывался об истинных чувствах.
...Прошел еще один день экспедиции.
Снова после отбоя Знаур шепотом рассказывал ста-
рому Габо все по порядку.
— Ты говорил правду, дедушка. Чужестранец искал
клад.
— Говори тише, мой мальчик... — сказал Габо, при-
слушиваясь к ночи.
Как и вчера, он отослал меня рвать горькую траву
с острыми листиками, я спустился вниз и долго шел по
направлению к лесу, потом свернул в кусты и, далеко
обойдя башню (где-то на возвышенном месте стоял на
страже Мехти), вернулся к ней с другой стороны.
— Мистер долго стучал киркой, пробовал землю же-
лезной тростью, потом начал рыть. Целый час рыл он
яму, сбросил с себя куртку, а револьвер заткнул за пояс.
Красивый револьвер, сизый, еще лучше, пожалуй, чем
маузеры бывают. Клянусь, дада.
— Говори о деле!
— Говорю, дада. Выкопал он из земли ящик — тяже-
лый, должно быть, с кладом. А свой, точно такой же, в
яму зарыл. Заровнял землю, присыпал место сухим
щебнем.
— Вот как! Значит, он обо всем знал заранее...—
взволнованно сказал Габо.
Несколько минут оба молчали.
— Что же дальше?
•— Ты слышал два выстрела, дада? Это господин
100
вызывал меня к себе. Я пришел. Он сказал, что нашел,
наконец, корень «тха», будто бы заложил его дерном з
чемодане, а теперь, говорит, надо возвращаться домой.
После долгого молчания Габо сказал:
— Мистер Стрэнкл — наш гость. Не зная, что нахо-
дится в ящике, нельзя поднимать шума. Помни мудрую
осетинскую пословицу. «Не тряси то дерево, на котором
сидит медведь...» Я прожил большую жизнь, Знаур,
многое видел, охотился за счастьем в Америке вместе
с сотнями своих земляков-осетин. Объездил полсвета,
видел всяких людей, добрых и злых. Верь мне, мой
мальчик.
— Верю, дада.
— Хотя ты не знал меня раньше, зато я все знаю о
тебе. Ты жил в богатом доме, но был обездоленным
сиротой и простым работником. Ты поймешь меня, Знаур.
Слушай же. Был у меня во Владикавказе старый доб-
рый друг...
Габо прервал речь, настороженно прислушался.
Ночную тишину нарушало только курлыканье какой-то
лесной птицы и далекий шум бурного Уруха.
— Лучший мой друг Сергей, известный в горах по
прозвищу Кира*...
— А где он теперь?
— На войне. Война продолжается. На западе — с
поляками, а в Крыму объявился черный барон и воз-
двиг там плетень из ядовитых змей. На Кубани его люди
подняли восстание, вооружились... Ты ничего об этом не
знаешь, Знаур?
— Слышал, что война продолжается, дед Умар Гап-
боев говорил.
— Так вот. Кира многим открыл глаза на правду.
Теперь-то мы знаем, кто наши друзья, а кто враги. Ког*
да князья и офицеры разжигали войну осетин с ингуша-
ми, чтобы потом раздавить нас, я покупал пять быков
для примирительного кувда**, на который мы пригла-
сили ингушей. Деньги на быков получил из рук самого
Кира. Хорошие были быки, немецкой породы. Тогда мы
точно разгадали план врагов. Теперь тоже нужно раз-
* К и р а — так называли горцы С. М. Кирова.
** К у в д /осет./ — пир.
101
гадать тайну этого иностранца. Если он против больше*
виков, значит, у него черная душа.
— Покойный дядюшка Саладдии называл большеви-
ков красными абреками. Почему, дада?
— Аллах покарал старого Саладдина за его гнус-
ные слова. Новая власть дает людям землю и бога не
обижает. Сергей Кира говорил мусульманам: «Мусуль-
мане! Будьте мюридами * Советской власти, поднимай-
тесь на священную войну с кровопийцами-алдарами» **.
— Мне и Костя рассказывал, что Советская власть
горой стоит за бедных и сирот.
— О! Правда, правда, мальчик. Теперь слушай. Надо
добыть из земли тот, пустой ящик, принести его сюда и
спрятать в нашей бричке.
— Зачем, дада? Он ведь пустой?
— После скажу. Иди скорей, только осторожней. У
очага найдешь маленькую солдатскую лопату.
— Иду, дада.
— Не побоишься в такую темень? Возьми мой кин-
жал.. Вот он. На нем хорошая молитва написана...
Габо прижал голову мальчика к груди и прошептал:
— Ступай. Да хранит тебя всевышний!
На берегу,
под лодкой
— А вот и город,— показал Костя на дымившую
трубу электростанции. — Скоро будем обедать в гостях
у Знауркиного дедушки. Он, понимаешь, богатый и сра-
зу индюка зарежет, а может быть, медом угостит...
Костя запустил руку в торбу для овса, приспособ-
ленную вместо сумки, хотел было достать последний ку-
сок чурека, да раздумал: лучше оставить напоследок.
Ахметка как будто читал мысли приятеля.
— Ха! Ты думаешь, он нас ждет, Знауркин дед?
* Мюрид — беспредельно преданный друг, фанатик-единове-
рец. С. М. Киров употреблял это слово, вкладывая в него новый
смысл: «Мюриды Советской власти».
** Алдары — помещики-феодалы 9 Осетии /Тагаурии/,
102
— Придем и скажем, что мы друзья Знаура, объяс^
ним, что к чему: Знаур задержался у матери в лесу и
тоже скоро будет здесь.
Ахметка прищелкнул языком, вздохнул.
— Этот старый шайтан узнает, что я ингуш, и задаст
тебе и мне... «меду»... Клянусь.
— Э!—отмахнулся Костя.— Когда мой отец приез-
жал на побывку из Одиннадцатой армии, он говорил,
что все люди одинаковые — русские, осетины, ингуши,
все братья... Вот пожалуйста: Знауркина мать осетинка.
Так? Она нам с тобой последний чурек на дорогу отда-
ла. А мы не осетины.
— Она хорошая потому что, — уточнил Ахметка.—
Мой дядя, красный командир Абдулла, говорил, что
князья хотят войны ингушей с осетинами.
Ахметка о чем-то задумался, шел молча, а потом, как
бы продолжая разговор, заметил:
— А все-таки наш ингушский аллах лучше всех,
потому что он помогает смелым джигитам в бою. Кля-
нусь.
— Это тебе который дядя сказал?
— Двоюродный дядя, Рахимбей. Очень старый, по-
четный человек.
— Он тоже красный?
— Клянусь — нет. — Ахметка покрутил головой. —
У Рахимбея было две отары овец, два кирпичных дома
в Назране. Четыре жены. Потом, понимаешь, он совсем
куда-то сбежал.
— Вот видишь!—обрадовался Костя. — Богатый,
потому и хвалит своего аллаха. Буржуй. Испугался
Советской власти и убежал, проклятый жадный пес.
— Зачем моего дядю ругаешь? — вспыхнул Ахмет-
ка. — Что он тебе сделал, скажи?!
Нахмурив свои черные, почти сросшиеся у переносья
брови, тихо сказал по-ингушски, чтобы не понял Костя:
— Лгун...
— Это все мироеды, — продолжал яростно Костя, —.
хвалят своего бога: «Аллах всемогущий...», а сами, га-
ды, пьют бедняцкую кровь. А ты понять должен, дурья
голова: если задумал ехать на войну за красных, значит,
должен быть очень злой на всю мировую буржуазию...
Ахметка молчал. Он чувствовал, что о буржуях Кос-
тя вроде правду говорит, а вот с аллахом не знал, как
103
быть — чуть не с самых пеленок учили его поклонению
всевышнему...
Александровский проспект они пересекли молча. На
углу Лорис-Меликовской, возле похожего на мечеть ма-
газина стояла круглая, облепленная афишами будка.
Костя прочитал вслух: «Японский факир Коноэ. Только
три дня! Мировая слава! Усыпляет желающих из публи-
ки и выведывает их семейные тайны. Глотает ножи,
шпаги и живых лягушек. Заключительный номер оста-
ется в тайне. Плата за вход — куриными яйцами».
— Пойдем, а? — спросил Костя. — Попросим у Зна-
уркиного дедушки несколько яиц...
— Не даст он яиц.
— Да ведь можно «попросить», когда около яиц
никого не будет близко — ни курицы, ни дедушки...
— Ха! Клянусь, мы посмотрим театр! — ответил Ах-
метка, повеселев.
У осетинского кладбища, где, по словам Знаура, жил
его двоюродный дед, ребята попытались распросить у
прохожих о Дзиаппа, но никто ничего не знал. Они были
около большого кирпичного дома, когда послышался
скрежет железной калитки, и на улицу вышел сухой
крючковатый старик. Он был одет в дорогую, но уже
не новую офицерскую черкеску серого тонкого
сукна.
— Скажите, дедушка, где живет дедушка, которого
зовут Дзиаппа? — учтиво спросил Костя.
—А зачем он тебе? — старик сузил глаза, вытянув
розовую морщинистую шею.
— Мы друзья его внука.
— Друзья... Ты урышаг?
— Да, русский,—ответил Костя.
— Гм. А этот, ободранный, — ингуш? Не так ли?
Костя и Ахметка смущенно молчали.
— То-то же, «друзья»...
Как бы вспомнив о чем-то очень важном, старик
поднял вверх полусогнутый указательный палец, много-
значительно крякнул и скрылся за дверью калитки. Че-
рез минуту он вернулся.
— Для чего вам нужен Дзиаппа? — спросил он, под-
ходя к ребятам и как-то странно глядя на них.
— Мы хотели переночевать, пока придет Знаур,-—г
ответил Костя.
104
— Знаур?.. Гм. Переночевать... О, аллах всемогущий!
Каких гостей ты послал мне...
Тихим, крадущимся шагом старик приблизился к
друзьям и, вскинув руку с нагайкой, которую он прятал
за спиной, коршуном набросился на них.
— Вот тебе, проклятый ингуш! Так! Так! Так! Еще!
Еще!.. Вот тебе, русский поросенок, получай! Р-раз..
Удары градом посыпались на ребят. Сначала, опе-
шив, они лишь заслонялись руками, а потом пустились
наутек. Дзиаппа не по-стариковски резво погнался за
непрошенными гостями, норовя еще раз пройтись плет-
кой по спине Ахметки.
Очнувшись, наконец, далеко от кладбища, ребята
приостановились и перевели дух.
— Понял теперь, голова садовая? — поучительно
сказал Костя. — Слышал, как он твоего аллаха вспоми-
нал? Тоже в кирпичном доме живет, как и твой Рахим<
бей. Паук, контра...
— Старый собака... По самому уху зацепил... Куда
пойдем теперь, Костя?.. Где будем искать теперь «меду»,
скажи?
— Пойдем в парк, под лодку. Я там спал в прошлом
году. Хорошо, тепло на сухих листьях. Идем! Сам потом
спасибо скажешь.
Осень двадцатого года во Владикавказе многим на-
поминала канун гражданской войны. Как и в те тре-
вожные дни, по городу ходили зловещие слухи, соверша-
лись грабежи и убийства. В горах появлялись мелкие
банды и одиночные абреки, пользующиеся славой не-
уловимых.
По Военно-Грузинской дороге можно было ездить
лишь большими вооруженными группами, да и то толь-
ко днем.
Вся оставшаяся после деникинской оккупации не-
чисть — переодетые белые офицеры, полицейские, тю-
ремщики, попы, спекулянты, конокрады, фальшивомо-
нетчики, торговцы кокаином, просто уголовники без оп«
ределенной специальности, — это пестрое, шумливое на*
селение закопошилось, подняло голову, всем своим безо-
бразным и наглым видом говоря: «Нет никакой власти,
кроме нас. Мы — власть».
105
Многие завсегдатаи кафе-шантанов самоуверенно
утверждали: «За нашей спиной — железный барон. Толь-
ко он развернется—конец большевикам...» Даже на
главном, Александровском проспекте, в ресторанах и
третьеразрядных кабаках черносотенцы и обыкновенные
хулиганы открыто пели царский гимн и воровские песни.
Кое-где в поздний час произносились тосты за «возрож*
дение» России, за самоопределение горцев, за здоровье
Ллойд-Джорджа и его военного министра Уинстона Чер-
чилля, за главу американской миссии в Крыму адмира-
ла Мак-Келли.
...В городском парке играл частный духовой оркестр
Арнольда Бухгольца. Мазурка Шопена танцевала по
осенним аллеям, заглушая шум Терека.
Острый запах шашлыка привел Костю и Ахметку к
павильону ресторана «Лондон». Они уселись на старой
перевернутой лодке, лежащей недалеко от кухни.
У входа в павильон стоял пожилой обрюзгший швей-
цар. Всем, кто подходил близко, он учтиво говорил, сни*
мая фуражку:
— Входа нет-с, павильон откуплен-с.
Кто-то спросил: «Кем?»
— Племянником доктора Мачабели, — с достоинст-
вом ответил швейцар.
Костя толкнул Ахметку в бок.
— Буржуи гуляют...
Из павильона выскочил маленький человек в повар-
ском колпаке.
— Эй, вы, архаровцы!—тоненько крикнул он.—Че-
го тут прохлаждаетесь? А ну, дрова пилить! Ж-жива!..
Ребята вскочили с лодки.
— Сюда, сюда!—пропищал повар.
За кухней был небольшой сарайчик. Повар принес
пилу.
— А платить будешь, дядя?— басом спросил Костя.
— Дам вам пожрать чего-нибудь. Небось, не обе-
дали сегодня. Насквозь вижу вашу братию...
Они дружно взялись за дело. Когда напилили и нако-
лоли целую горку коротеньких поленьев, подошел повар
и сказал:
— Завтра днем подпилите еще. А теперь —за мной.
Друзья уселись за маленький столик в углу кухни.
Остроносый поставил перед ними большую сковородку
106
жареной картошки — соломкой, для изысканных блюд.
— Мало будет, добавлю,—и повар побежал в зал,
где, по-видимому, он выполнял еще обязанности офи-
цианта.
— Порядок,— сказал Костя, отламывая кусок хлеба.
— Хороший дело. Клянусь,— подтвердил приятель.
Дверь в зал была чуть приоткрыта. Костя и Ахметка
посматривали на желтолицего человека в черной феске.
Человек держал двумя руками большой турий рог, укра-
шенный перламутром и серебром, и говорил слабым
грудным голосом:
— Аллах да простит мне... Господа, я поднимаю этот
рог за процветание Владикавказского филологического
общества*, за далеких, но близких друзей общества —
моих соотечественников, живущих у подножия горной
гряды Эльбурса...
Он перевел дух и закончил:
— Как это символично, господа: величавый тегеран-
ский Эльбурс и неприступный кавказский Эльбрус осе-
няет утренняя звезда—тан юлтуз — звезда единой
веры...
Под дружные аплодисменты человек в черной феске
залпом осушил рог.
Сначала в зале было тихо, потом послышались тре-
вожные, чуть приглушенные голоса, какая-то возня.
Костя приоткрыл дверь и заглянул в зал, вытянув
шею. Человека, выпившего рог вина, укладывали на
сдвинутые столы. Он не подавал признаков жизни. Гости
полушепотом говорили:
— Что с консулом? Припадок?..
— Глубокий обморок.
— Он ведь непьющий мусульманин, и вдруг — целый
рог рома... Аорта...