Коняхин молчал, сопя носом.
— Разрешите доложить, товарищ командир? — вме-
шался дежурный по роте, телефонист Вершков.
— Докладывайте. I
— В этом сарафане они экспроприируют сено.
— Сено? У кого?
— У попа.
— Так. Воруют, значит. А почему — в сара-
фане?
Костя молчал, опустив голову и сосредоточенно рас-
сматривая свои рваные ботинки.
169
— Сарафан кто-то выпросил у Евлампии Гордеевны,
что торгует селедкой на базарчике,— пояснил Вершков.
— Красноармейца Коняхина —под арест. Срок рас-
следования всего этого безобразия — до утра!
— Есть, товарищ взводный! — ответил дежурный.
Все ушли, шушукаясь и прыская.
Мильдзихов продолжал разговор с Бибиковым.
— Вот тебе и готовые артисты для драматического
кружка. Каково, а? «Экспроприируют» сено у попа, пе-
реодевшись в женскую одежду, чтобы не опозорить крас-
ноармейского звания. Здорово?
— Я ничего не знал,—оправдывался Бибиков.—
Воспитанника Коняхина, должно быть, кто-то научил.
Сам бы он не додумался — молодой. Да и зачем ему
красть сено, он ведь за лошадьми не смотрит...
— Кто мог его научить?
— Подозреваю красноармейца Плаху. Он нонче дне-
валит по кухне. А все лошади рядом — в конюшне. Ви-
дать, Плаха жалость имеет к лошадям. Хлебороб!
— Проверьте, куда поместили арестованного Коня-
хина. Выставьте часового.
— Есть, товарищ взводный.
Но отделенный не успел выполнить приказание Миль-
дзихова. Длинная пулеметная очередь разорвала ноч-
ную тишину. С улицы послышался гулкий топот конни-
цы, за дверью казармы лязгнул затвором патрульный.
Прикрыв ладонью свет, Мильдзихов посмотрел в
окно.
— Взвод, в ружье! — крикнул он в дверь. Нервно
крутнул ручку тяжелого батарейного телефона «Арда-
нанс». Связи нет!
За каменной стеной ограды мелькали всадники в па-
хах, бурках, все они мчались к усадьбе сельскохозяй-
ственной коммуны.
— Тише, не стрелять! — приказал взводный, выбе-
жав на улицу.— Развернуться вдоль стены. Не выгля-
дывать!
— А патронов-то — один обойма, товарищ коман-
дир,— жалобно сказал Ахметка.—А то бы мы-их...
— Тише. Патронов больше нет.
— Чья ж эта конница, по-вашему? — не унимался
Ахметка, теребя взводного за рукав.
— Не видишь, чудак, белые валом валят...—отве-
170
чал Пелла.— Коняхип здесь? Эй, Коняхии, пробирайся
к штабу бригады. Доложи: отряд белоказаков напал на
коммуну. Выполнишь приказ — наказание отменим.
— Есть! — воскликнул Костя и исчез в темноте.
Теперь уже не было видно скачущих по дороге каза-
ков. Но на усадьбе коммуны, расположенной верстой
выше казарм, метались какие-то люди с факелами, слы-
шались одиночные выстрелы, занималась огнем крыша
сарая.
— Порешат всех коммунаров, гады,— говорил с тре-
вогой Бибиков.
— Разрешите, товарищ взводный, ползти на развед-
ку,— сверкнул в темноте белыми зубами Ахметка.
Мильдзихов подозвал Зна^ура, приказал:
— Кубатиев! Вместе с Арслановым поднимайтесь в
гору. Подползете к усадьбе коммуны с северной сторо-
ны, обстреляете банду. Вот вам еще две обоймы и одна
граната — на двоих. Взвод подойдет прямо огородами.
Старайтесь снять офицера. После ваших выстрелов мы
откроем огонь.
Ахметка первым протянул руку и успел завладеть
гранатой.:
— Дозвольте доложить,— тихо сказал Бибиков.—
Повстанцы, небось, дозоры выставили, вояки еще те —
кадетские корпуса кончали.
—Дозоры обойти — ночь темная. Задачу поняли?
— Поняли! — ответил Знаур.
— К\убатиев за старшего. Выполняйте.
Пригнувшись, ребята побежали в гору.
— Напрасно вы их послали,— тихо проговорил Би-
биков,— совсем ведь молокососы.
— Да, пожалуй... Черт меня дернул... Вот что, Биби-
ков. Догони их и командуй разведкой сам.
— Если найду их. Темень — хоть глаз коли. Выбрали
ноченьку, бандюги...
— Попробуй.
— Есть!
...Ахметка и Знаур прошли сквозь заросли бурьяна.
Дальше пришлось ползти. Горящая крыша освещала
изрезанные балками скаты холмов. От сухой полыни
поднималась пыль, было трудно дышать, во рту —
горько.
Уже близка усадьба. Около дома Совета коммуны —
171
большая толпа. Всадники с карабинами на перевес по-
лукольцом окружили людей. На высоком крыльце стоят
казаки, среди них, должно быть, есть и офицеры — вы-
деляются две-три серые черкески, а напротив, у сарая,
грудятся какие-то люди в одних рубашках.
— Коммунисты,—шепчет Знаур в самое ухо друга.—
Ползем, быстрей. Давай гранату!
— Гранату? Ха! Чего захотел...
Поползли вперед. Вот уже изгородь из жердей. Бело-
казаки видны как на ладони.
Бородатый офицер с тяжелым маузером в руке что-
то выкрикивает — видно, речь держит. Некоторые слова
долетают до слуха ребят: «Коммуны упраздняются... Зе-
мельный декрет барона несет благоденствие русским
крестьянам... Антихристам коммунистам — смерть...»
Бородач поднял маузер. Знаур и Ахмет подползли
еще ближе к амбарам — дальше двигаться было уже
невозможно.
Знаур прицелился в черкеску «оратора».
— На колени! Просите пощады! — кричал казак,
стоявший рядом с офицером.
Из группы коммунистов шагнул вперед высокий пле-
чистый мужчина в синей рубахе с разорванным воротом.
Лицо его было окровавлено. На лбу слиплись белоку-
рые волосы.
— Дурак! Коммунисты никогда не станут на коле-
ни!— громко ответил он.— Знайте, придут наши братья
и отомстят. Да здравствует Советская власть!
По знаку бородатого белоказаки вскинули караби-
ны. В этот миг Знаур нажал на спусковой крючок. Силь-
но толкнуло в плечо. У самого уха раздался второй вы-
стрел— Ахметки. Сразу ничего не было видно впереди.
Знаур поднял голову. В ушах звенело, в глазах — крас-
ные круги.
Бородач распластался на земле у крыльца. Несколь-
ко секунд было тихо.
— Тревога, братцы! — завопил кто-то. Казаки стали
в упор стрелять в коммунистов, будто опасность угрожа-
ла с этой стороны. Высокий коммунар в синей рубахе
метнулся в сторону, но вдруг, словно оступившись, ах-
нул и упал навзничь. Кто-то выкрикивал слова ко-
манды...
Мимо притихших в траве друзей промчались два
172
вЬадника, но через какое-то мгновение повернули назад.
Вр дворе развернулась пулеметная тачанка — задком в
сторону стрелявших.
— Знаур, я буду бить гранатой по этой проклятой
арбе с пулеметом,— тихо сказал Ахмет.
— Бросай точно!
Ахметка проскочил на несколько шагов вперед,
швырнул гранату-бутылку и, как тигренок, припал к
земле. Взрыв сотряс все вокруг, комья земли посыпа-
лись на головы.
Тачанка перевернулась на бок. На земле барахта-
лась раненая лошадь. Ездового и пулеметчика не было
видно. Знаур заметил —одно колесо тачанки крутилось
в воздухе.
Вдруг со стороны казарм раздался винтовочный залп.
Ребята подняли головы. Красноармейская цепь шла
в атаку. Знаур подумал, что это был только один их
взвод. Но увидел знакомую фигуру политрука Икати.
Значит, вся рота здесь!
— Знаур, смотри, пожалуйста: это Костя. Клянусь.
Вон его рыжий голова блестит. Фуражку потерял, долж-
но быть...
Рядом с политруком, держа тяжелый карабин на пе-
ревес, шагал Костя. Значит, это он, их друг, так быстро
привел роту. Но как ему удалось — ни Знаур, ни Ахмет-
ка понять не могли. Не на крыльях же летел он в штаб
бригады!
Перестрелка продолжалась какие-то минуты. Внезап-
ность атаки решила исход боя. Передовые красные бой-
цы уже орудовали на усадьбе коммуны. Где-то в сарае
или внутри дома раздался глухой взрыв ручной грана-
ты, зазвенели разбитые стекла. Потом все умолкло.
Только потрескивала догорающая крыша.
Повстанцы с поднятыми руками сгрудились у камен-
ной стены, где недавно стояли и смотрели смерти в лицо
активисты коммуны.
Занималась утренняя заря...
— Нельзя остановить восхода солнца,— сказал по-
литрук Икати,— нельзя остановить и рассвета новой
жизни на земле. Эти абреки только что хотели сжечь
хлеб первого урожая — семенной фонд коммуны. Но не
173
успели. Запомним, товарищи, день 13 октября 1920 года:
сегодня осетинские стрелки выручили из беды русскую
коммуну под Пятигорском и спасли ее семфонд. Эти се-
мена дадут чудесные всходы...
Сотни людей, собравшихся на необычный, стихийно
возникший митинг, слушали политрука.
После того, как Петр кончил, Пелла спросил:
' — Что будем делать с ними?..—он кивнул в сторо-
ну обезоруженных налетчиков.
— Я думаю, народ подскажет,—ответил политрук и
обратился к станичникам:
— Товарищи! Как поступить с ночными «гостями»?
Какой будет приговор членов коммуны?
Люди молча посмотрели на убитых коммунистов,
сняли шапки.
Наступила жуткая тишина. Стоявший позади красно-
армейской цепи Знаур только слышал постукивание
своего сердца и чувствовал горячее плечо Ахметки.
В молчании сотен людей бойцы и командиры прочли
суровый приговор. Без команды подняли карабины.
По ту сторону
Сырая осенняя ночь спустилась на ворчливую, помут-
невшую от ливней Кубань. С невидимых гор Карачая
полз косматый Цуман.
На правом берегу реки на окраине богатой станицы
Баталпашинской поблескивали робкие огоньки призе-
мистых хат.
Ночь тихая, только из окон дома зажиточного ста-
ничника Галактиона Сирко слышалась старинная ка-
зачья песня. Здесь квартировал начальник карательного
отряда «армии возрождения России» есаул Муштаев.
Он сидел за столом без бешмета, в белой сорочке, опус-
тив русую голову на грудь. Молодой, тоже русый ден-
щик в расстегнутой черкеске развалился на деревянном
диване поодаль и пел, тихо аккомпанируя на трехрядке.
Песня уговаривала казаков: полно вам горе горевать,
ведь стоит выпить по доброй чарке и завести разговор о
своем житье-бытье, как пройдет тоска и радостно станет
на сердце...
— «Житье-бытье...» — зло проскрежетал есаул.— Пе-
174
леетань, Ванятка, тянуть, хватит! Вызови урядника
Окибу.
\ — Слушаюсь.
хДенщик побежал в другую комнату, где казаки игра-
ли к очко и курили злейший самосад, крутнул ручку те-
лефона, что-то протараторил в трубку.
Муштаев налил в граненый стакан самогону, поднес
к пухлым розовым губам, подумал о чем-то, пить не стал.
В поблекших усталых глазах — тоска.
Вошел дежурный — толстый и усатый, как морж,
урядник Скиба.
— Докладаю, ваш бродь! Позвольте?
— Почему опаздываешь с докладом? — недовольно
спросил есаул.
— Виноват, ваш бродь, пленных в порядок приводил,
осетинцев. Буйствовали. Идейные гады. Говорят — «вся
власть Советам» и так далее... «Духом окрепнем в борь-
бе» и тому подобное...
— Ну? — нетерпеливо перебил Муштаев.
Так что, ваш бродь, пришлось применить оружие,
двоих... того... расстрелять при попытке к действию...
— Врешь, собака. «При попытке...»
— Докладаю дальше: в станице все спокойно. За-
держан один перебежчик от красных. Немец. Брешет,
что служил в карательном у его превосходительства
светлой памяти генерала Маркова. Был в ледовом похо-
де якобы...,
— Приведите перебежчика.
— Слушаюсь.
Через минуту стоял Генрих Шиц перед начальником
отряда. (
— Что побудило тебя перейти линию фронта?
Муштаев поднял глаза на промокшего до нитки,
сгорбившегося Шица.
— Побудило? Месть, ваше благородие. С красными
у меня особые счеты...
— Как же ты сам-то попал к ним на службу?
— Пошел добровольцем, чтобы иметь возможность
перейти к своим. Раньше я служил в карательном отря-
де марковской бригады.
— Кем?
— Исполнителем, ваше благородие.
— Что же ты там «исполнял»?
175
— Приговоры полевого суда... /
Муштаев брезгливо поморщился, постучал ложечной
о блюдце. За спиной тотчас выросла фигура денщика.
— Пригласи сотника Борилова. /
— Слушаюсь! 1
— Итак,— продолжал Муштаев.— Чем же ты дока-
зал свою преданность нам, уходя от большевиков?
— Уничтожил начальника штаба бригады, отступни-
ка, предавшего Россию, Родзиевскрго.
— Чтс| взял у него?
Шиц побледнел. «Неужели они узнали о золоте, ко-
торое я выгреб из шкатулки убитого начштаба? — поду-
мал он.— Хорошо, что спрятал на кукурузном поле...»
— Взял ценные сведения о расположении частей бри-
гады,—отчеканил Шиц.
— Кому теперь нужны эти сведения...— махнул ру-
кой Муштаев.
Вошел сотник Борилов, белобрысый, пухленький че-
ловек в очках.
— Борилов! Вы, кажется, служили одно время у
Маркова до того, как вас взял к себе генерал Мамонтов.
— Да, господии есаул.
— Знаете этого прохвоста? — Муштаев кивнул на
Шица. *
— Я носил тогда черные очки, ваше благородие,—
подобострастно залепетал Шиц.— Я помню вас. Вы слу-
жили квартирьеррм при штабе.
— А-а! — воскликнул сотник.— Так это ты, подлец,
сбежал, ограбив полковую кассу, когда мы отступали?
Шиц испуганно попятился к двери.
— Нет, нет. Я не ограбил. Я имел тайное приказание
сохранить деньги...
— Он лжет! Прикажите немедленно расстрелять.—
Борилов расстегнул кобуру нагана.
— Расстрелять? — сказал есаул, пододвигая стакан
с самогоном.—Нет, зачем же. Лучше, пожалуй, пове-
сить. Из-за таких мерзавцев погибла великая Добро-
вольческая армия. Дежурный!
— Слушаюсь, ваш бродь! — гаркнул из передней
Скиба. I
— Этого казнокрада без суда и следствия — пове-
сить! !
— Слушаюсь, ваш бродь.
т
\— На груди его прикрепите доску с надписью: «Ма-
родер и душегуб» — другим для науки.
-V- Слушаюсь! Где прикажете повесить?
— Иа базарной площади.
Шиц шагнул к столу. Лицо его стало серым, глаза
безжизненными. Тихо опустился на колени.
— Ваше б-б-благородие,—еле выговорил он.—Я не
грабитель, я сохранил золото, чтобы сдать его казначей-
ству. Оно спрятано, тут, недалеко... На берегу Кубани...
— Скиба,— приказал Муштаев.— Проверьте. Если
врет, немедленно повесьте негодяя. Идите, куда укажет,
да возьмите человека три конвойных.
— Слушаюсь.
Утром в Баталпашиискую прибыл командующий по-
встанческой «армией возрождения России» генерал Хво-
стиков. Его штаб размещался в Войсковом лесу. Там
же находились армейские тылы и многотысячные обозы,
состоящие из беженцев — семей повстанцев.
Когда барон Врангель, сидя в роскошном дворце в
Крыму, бросил фразу: «У меня в Войсковом лесу —
двадцать тысяч сабель», он не знал, что в это число вхо-
дила армада бричек, фургонов, двуколок, нагруженных
скарбом и везущих совсем не воинственных людей —
женщин, стариков и детей.
Перед отступлением из леса Хвостиков приказал от-
рубить этот «чудовищный хвост» от головы армии, а скот
забрать для нужд отходящих в Грузию частей. Так в
Войсковом лесу появилась целая армия нищих.
В Баталпашиискую генерал приехал, чтобы лично
отдать последние распоряжения командиру повстанче-
ского отряда, карачаевскому князю Крым-Шамхалову,
а также есаулу Муштаеву.
До слуха Хвостикова дошла молва о бесчинствах бе-