все слилось в глубоком уважении к имени того, кто «си-
лой одного таланта поставил русский язык и русскую
мысль на новую высоту». Так говорил о Тургеневе ка-
кой-то оратор на перроне, когда траурный поезд только
что прибыл из Парижа.
10 часов 20 минут утра 27 сентября.
Хетагуров с друзьями стоял почти напротив траурно-
го вагона. В окне показался Иван Николаевич Крам-
ской, сопровождавший гроб Тургенева от станции Сивер*
ской. Когда в вагоне начались приготовления к заупо-
койной литии, Иван Николаевич вышел и стал рассказы-
вать о том, как следовал печальный поезд в Россию
через Пруссию. На пограничную станцию Вержболово
вагон прибыл без провожатых, с багажной накладной,
где какой-то прусский железнодорожный чиновник на-
писал: «Один покойник» — ни имени, ни фамилии...
Потрясенный Коста не успел отвернуться или при-
крыть лицо платком — на глазах показались слезы.
Крамской задержал взгляд на его лице — видимо, вели-
кого художника тронуло непосредственное проявление
негодования и скорби,— положил руку на плечо Хетагу-
рова, тепло посмотрел ему в глаза. Продолжал расска-
зывать.
Некоторое время гроб стоял в станционной церкви.
Дряхлый священник Николай Кладницкий первый на *
русской земле сказал свое слово у гроба. «Вечная па-
мять да будет от всех нас, скорбящих по тебе соотечест-
венников, доблестнейший муж земли русской...»
Когда Крамской окончил рассказ; было 11 часов.
21
Раскрылись двери вагона, Хетагуров схватил Андукапа-
ра за рукав черкески: «Несут, пойдем ближе!» Но под-
ступиться к гробу не удалось.
Двигались в густом людском потоке. Как и на похо-
ронах Иордана, Хетагуров отстал от друзей.
— Где Коста?— спросил Андукапар идущего рядом
мичмана Ранцова и сам ответил.— Знаю. Он опять
о чем-то затосковал.
Коста шел рядом с незнакомыми людьми. Думал
о том, что он обязан писать на языке родной Осетии.
Зрела мысль: петь на родном языке и на русском, чтобы
одну песню поддерживала другая — так легче подни-
маться им к вершинам совершенства. Пусть язык Пуш-
кина и Тургенева станет могучей опорой языку Ацамаза.
По плечу ли ему трудный удел поэта-борца? Куда
легче уйти в тенистые сады созерцательного искусства...
Иван Крамской назвал искусство без высокой идеи пош-
лостью, художественным идиотизмом, хламом, о котором
забудет народ. Такова участь картины «Итальянские
кегли» ученика академии Василия Худякова, привез-
шего из Рима образец «чистого искусства»...
Хетагуров быстро шагал по гранитному тротуару и,
может быть, в эти святые для него минуты раз и навсег-
да решал самый большой вопрос своей жизни.
3
Холодным декабрьским вечером, возвратясь домой с
лекции, Коста увидел на столе светло-голубой конверт.
Порывисто распечатал. «Добрый день! — писала Оль-
га.— Куда же вы пропали? Обязательно приезжайте
в пятницу к обеду. Вы получите «официальное» пригла-
шение от маман на рождественский вечер. Не вздумайте
прикидываться больным. Хотите откровенных призна-
ний? Пожалуйста: мне грустно без вас. О. Р.»
Чаще забилось сердце под газырем серой черкески.
Простое человеческое счастье — возможны ли без него
^ жизнь и творчество?.. Взглянул на эскиз портрета Оль-
ги. Что же, пришла любовь? Он еще не знал. Но каждый
раз ловил себя на том, что испытывал сильное волнение
в присутствии этой русской девушки с глубокими, как
два темных омута, глазами. Мысленно сравнивал ее с
22
лунноликой Лгундой*, которую видел в детских снах
после милых сказок кормилицы Чендзе. Длинными зим-
ними вечерами под злое ворчание горного ветра за ок-
ном рассказывала Чендзе сказки, пока маленький Коста
не засыпал под теплой старой шубой отца.
«Непременно пойду завтра к Ранцовым», — решил
Коста и положил пахнущее тонкими духами письмо в то-
мик Пушкина.
В комнату неслышно вошла Анна Никитична. С ти-
хой грустью в голосе сказала, что сахар кончился, да и
чай на исходе. Коста вспомнил: уже две недели назад
он должен был уплатить за квартиру. В столе лежал
давнишний подарок Андукапара — леденцы в жестяной
коробке. Достал коробку, протянул ее Анне Никитичне:
—Вот вам к чаю, дорогая хозяюшка. А стипендию я
жду со дня на день. Мне ведь ее с Кавказа присылают,
из Баталпашинской. Далековато...
— Знаю, касатик, знаю. Не о том речь, живи себе на
здоровье. Будут деньги — уплатишь, не будут — так про-
живем. Бог милостив. Скоро пенсион за мужа получу,
царство ему небесное. Ты вот на себя-то погляди, худой
какой стал, одни глаза горят... Кашляешь ночами. При-
шлют деньги, справь себе бобриковое пальто на вате.
— У меня ведь бурка есть, — возразил Коста.
— И-и, сынок! От нее одна только красота днем да
страхота ночью, прости меня господи... Береги себя, ка-
сатик. Питер тебе не Кавказ: морозы ноне будут лю-
тые...
Благодарным взглядом посмотрел он ьслед старушке.
Подумал: «Подарю ей пуховый платок, как только про-
дам картину».
Через несколько минут хозяйка услышала громкий
смех квартиранта и с тревогой заглянула в его комнату.
Коста лежа читал только что опубликованную в
«Вестнике Европы» статью о новых произведениях Щед-
рина.
Снова скрипнула дверь — вошел Андукапар. В обли-
ке его было что-то детское, даже смешное. Лицо малень-
кое, словно приплюснутое сверху. На коротком носу —
очки. Улыбка застенчивая и несколько удивленная.
— Салам, Коста!
* А г у и д а — героиня нартского эпоса.
23
— А! Здорово, дружище! Раздевайся, садись побли-
же к печке. Слушай внимательно и не дыши!
Уже вслух он продолжал читать статью о преиму-
ществах «благосклонной легальности и благожелатель-
ного произвола».
— Ты послушай только. Девиз Тверской губернии:
«Жмите из нас масло, но только по закону...» А вот об-
разец либерализма тверских урядников.— Коста спрыг-
нул с кровати, принял ложно-торжественную позу де-
кламатора.
— Запоминай, Андукапар, кто, по мнению Салтыко-
ва, властвует над нашими думами: «Негодяй — власти-
тель дум современности. Породила его современная
нравственная и умственная муть, воспитало, укрепило и
окрылило современное шкурное малодушие... Ограни-
ченность мысли породила в нем наглость; наглость,
в свою очередь, застраховала его от возможности каких-
либо потрясений...»
Сел на кровать, положил журнал на колени.
— Только теперь я понял по-настоящему Салтыкова-
Щедрина. Какая благородная смелость! Вот у кого надо
учиться!
На добром лице Андукапара под нависшими бровями
хитро сузились глаза.
— Хорошо, Коста. Но всякое подражание этой сати-
ре неизменно ведет в Сибирь...
— Почему же?
— Один умный человек говорил так: «Михаил Евгра-
фович Салтыков сослан в Калугу, а подражатели его,
пожалуй, поедут дальше». У него ведь громкое имя и к
тому же особый дар делать двустороннюю вывеску —
явную и скрытую. Он умеет прятать кое-что между
строчками. А ты?
— Правду говоришь. «История, одного города»—
великолепная сатира на всю русскую монархию. Но...
знаешь что? Я не пойму — вы как будто бы все сговори-
лись и прочите мне ссылку. Приятель мичман то же са-
мое вещал...
— Потому, Коста, что мы любим тебя, как родного
брата, и желаем, чтобы ты поехал из академии в Рим на
казенный счет, а не в Сибирь...
— Тоже на казенный счет?!
Друзья рассмеялись.
24
— Покажи, Коста, что рисуешь, — попросил гость.
— Да вот, те же «Дети-каменщики»...
Снял белую простыню с неоконченной картины.
— О! — воскликнул в восторге Андукапар. — Какие
глаза у собаки! Как у человека. Мальчишка с молотком
в руке хорош. Голопузый тоже симпатичный. Это где-то
в наших краях—точно! Клянусь аллахом, картину мож-
но за триста рублей продать. Вот тебе и капитал на уче-
ние.
Андукапар помолчал, продолжал смотреть на кар-
тину.
— Так. Значит, собака с человеческими глазами —
добрый и верный друг; Понятно. А там вдали кто с пал-
кой? Кажется, нищий. Неподалеку удобная коляска
какого-то местного богатея. Правильно я прочитал твою
мысль?
— Почти так...
— Ну, а что пишет наш молодой поэт Коста?
— Начал поэму «Чердак», да что-то не получа-
ется...
Коста достал с полки тетрадку. Андукапар подвинул-
ся к свече, открыл наугад, прочитал шепотом несколько
строк.
— Кто у тебя так зло говорит о Петербурге?
— Мой герой—Владимир. Тут он даже спорит с
Пушкиным/Пожалуй, уберу. О столице — вот здесь...
Хетагуров открыл сильно исчерченную страницу,
прочитал с чувством:
В священном безмолвье стояла столица
При чудной игре сотни тысяч огней...
И только аккорды тюремного шпица
Порой пролетали тоскливо над пей.
Андукапар глубоко вздохнул.
— Я же говорил: перед тобой две дороги — одна
ведет в Рим, другая в Сибирь. Смеешься. Зря. Послушай
доброго совета. Кончай маленьких каменотесов, только
убери коляску.. Покажи картину вицепрезиденту Акаде-
мии. Получишь отсрочку экзаменов, а в будущем — по-
ездку в Италию. А стихи, навеянные Надсоном...
— Надсоном?! Нет! — резко ответил Коста. Встал,
расправил рубашку под тугим тонким поясом. — Я за
25
поэзию борьбы — если мои стихи вообще можно назвать
поэзией... Вспомни-ка Некрасова: «О город, город роко-
вой!..»
Андукапар опять вздохнул.
— Если уж ты, Коста, без стихов жить не можешь,
пиши что-нибудь веселое из петербургской жизни и по-
сылай в Ставрополь. Авось, напечатают, деньги при-
шлют.
Коста схватил со стола свежий номер газеты.
— Не будем спорить. Почитай вслух петербургские
«веселые» новости.
В разделе «Политика» Андукапар начал читать за-
метку под заголовком «Действия правительства».
«Высочайше повелено: ссыльнокаторжные и ссыль-
но-поселенцы, виновные в различных новых преступле-
ниях, подвергаются установленному для них законом
наказанию плетьми в присутствии врача или должност-
ных лиц судебного ведомства в полиции...»
— Какой гуманизм! Не правда ли? —перебил Кос-
та. — Пороть плетьми можно только в присутствии вра-
ча, а если нет такового, то достаточно и околоточного.
«Высочайше повелено...» Сам император заботится о
ссыльных. А в скором времени будут введены удобные
никелированные кандалы, изготовленные в Америке. Да
здравствует цивилизация!.. Давай дальше, земляк.
Андукапар читал одну новость за другой. Министер-
ство финансов рассматривает проект налога на спички...
Чума в калмыцких степях... Блестящий научный опыт:
доктор Тоннер голодал 40 дней. Самоубийство актрис...
— Об актрисах читай все, Андукапар!
— Пожалуйста: «Актрисы, сообщает некто Оппен-
гейм, обыкновенно лишают себя жизни вследствие край-
ней нужды, болезни, страха, умопомешательства. Так,
актриса Ильма Мольнар приняла яд в последней сцене
«Адриенны Лекуврер» Скриба и умерла на глазах пуб-
лики, которая пришла в восторг от естественного изобра-
жения смерти».
— Довольно, хватит!
Коста смотрел на море огней за окном.
— Подумать только: «Публика пришла в восторг...»
Боже мой! Ты знаешь, друг, кто пишет?
— Тут нет подписи... — развел руками Андукапар.
— Тот же самый негодяй — «властитель дум совре-
26
менности», которого наглость застраховала от каких-ли-
бо потрясений...
— Ты, Коста, очень близко принимаешь все к сердцу.
Из тебя бы никогда не получился хирург.
— Верно. Так же, как и солдат-рубака.
— Еще есть новости.
— Какие?
— В Эрмитажном театре — симфоническая фантазия
Чайковского «Ромео и Джульетта».
Лицо Хетагурова прояснилось.
— Да? Какие контрасты! Самодержавный Петер-
бург кандального звона и Петербург Пушкина и Чай-
ковского. Этот Петербург — моя вторая родина, авдан*
заветных дум...
Давно уже настала ночь, но друзья забыли о сне.
Коста мечтательно говорил:
— Помню всполох в станице Баталпашинской. Пом-
ню человека, который созывал казаков строиться с ору-
жием. Сам он не был вооружен — он бил в набат. Иног-
да вижу себя в такой роли. Только не колокол будет
поднимать тревогу, а проникновенные звуки фандыра...
Одному тебе говорю о мечте своей, друг мой.
Почти до самого рассвета разговаривали они. Снача-
ла гость откладывал недоброе сообщение, с которым
пришел к Коста. Заключалось оно в том, что админист-
рация Баталпашинского отдела Кубанской области рас-
тратила горские штрафные суммы и по таковой причине
К. Л. Хетагурову прекращалась выплата стипендии.
Официального уведомления канцелярия академии еще
не получила, оно было где-то в пути. А узнал Андукапар
обо всем из письма дяди, который жил в Лабе. Позже
Андукапар решил и вовсе молчать, чтобы не портить
прекрасной ночи мечты о будущем.
В просторном особняке инженера Владимира Льво-
вича Ранцова царило торжественное настроение: стар-
шая дочь, Глафира Владимировна, к рождеству долж-
на повенчаться с лейтенантом береговой службы Всево-
лодом Рихардовичем Клюгенау. Младшая — тоже на
выданье, но с ней родители не спешили: красавица Оль-
---
* Авдан (осет.) — колыбель.
27
га легко могла составить себе блестящую партию. Ее ру-
ки добивались многие именитые молодые люди, но все
получали отказ, после чего уж не появлялись в доме
Раицовых. Ходил слушок, что Ольга награждала их та-
кими странными эпитетами и прозвищами, что никто
из них не решался больше попадаться ей на глаза.
В пятницу, придя на обед к Ранцовым, Хетагуров с
удивлением увидел там юнкера Кубатиева в обществе
какого-то толстого низкорослого блондина с большими
бриллиантовыми запонками. Как сюда попал Тамур Ку-
батиев, Коста не мог понять. Поздоровались холодно.
Вмешательство мичмана прояснило все.
— Вы знакомы с Тамуром Дрисовичем? Он друг лей-
тенанта Клюгенау...
— С Тамуром? Еще бы — земляки, г— ответил Хета-
гуров.
—Как же так? — удивился мичман Ранцов. — Я
считал вас, юнкер, кабардинским князем...
Кубатиев покраснел, смутился.
— Гм... в некотором роде... — промямлил он. — Мы
.состоим в родстве с князьями Бековичами и Анзоровы-
ми из Большой Кабарды... Собственно, наш род тоже
княжеский, хотя правительством официально еще не
признаны привилегии дигорских баделят.
— А-а! Вы опять про своих баделят толкуете? Любо-
пытно!—произнесла показавшаяся в дверях гостиной
Ольга.
— Здравствуйте, Константин Леванович! Здравст-
вуйте, господа!
Ольга присела к круглому столику, положила подбо-
родок на маленький кулачок и, глядя озорными глазами
в глаза юнкера, сказала:
— Что же вы замолчали, продолжайте... Насчет по-
родистых баделят, да? Не обижайтесь только, я шучу,
конечно...
Тамур покраснел еще больше, Хетагуров кусал губы,
чтобы удержаться от смеха. Блондин с заплывшими глаз-
.ками и бриллиантовыми запонками с безразличным ви-