. дом рассматривал акварель Владимира «Эсминец «Стре-
мительный» на рейде». Мичман полудремал в кресле —
он с детства привык к проказам сестры и не удивлял-
ся им.
Вся в облачках кружев в гостиную вплыла хозяйка
^28
дома, Клементина Эрнестовна. Прищурившись, посмотре-
ла на Хетагурова.
— Рада вас видеть, мон шер. Володя рассказывал о
вас много приятного.
Хетагуров поклонился.
Обед проходил шумно, за столом было около двадца-
ти человек. Немного опоздал хозяин дома Владимир
Львович Ранцов. Розовый, круглый, довольный, он уса-
живался за стол и громко рассказывал гостям о посулах
правительства.
— Это прогресс, господа! Недалек день, когда придут
новые послабления и дышать станет легче.
— Как это, папа, на Украине говорят: «Пока солнце
взойдет, роса очи выест»? — не без ехидства спросил
Владимир.
— На каждую пословицу, мой мальчик, есть контр-
пословица: «Терпение и труд все перетрут». Могу утвер-
дительно сказать, господа, что мы с вами будем свиде-
телями гуманнейших правительственных реформ. Впро-
чем, давайте лучше поговорим об искусстве, о поэзии...
После обеда сидели в диванной комнате. Лейтенант
Клюгенау и юнкер Кубатиев молча и сосредоточенно
курили крепчайшие сигары. На некоторое время беседой
завладел литературный критик Арсеньев. Он, видимо,
продолжал давно начатый разговор.
— Что такое поэзия Майкова, господа? Античное ис-
кусство, сони греческих богов, красота природы. К бур-
ному, страстному, героическому он менее восприимчив,
чем к мягкому, легкому, ласкающему слух, убаюкиваю-
щему душу...
Критик размахивал рукой, и яркий камень на массив-
ном перстне прочерчивал в воздухе огненные зигзаги.
— Вы говорите о раннем Майкове? — вступил в раз-
говор Хетагуров. — Скажите откровенно, какая польза
отечеству и народу от «убаюкивающих душу» стихов?
Я что-то не вижу проку, хотя люблю красоту. Вот у
Пушкина...
Вошла горничная, перебила:
— Константин Левонтьевич, барышня Ольга Влади-
мировна просют вас в библиотеку пожаловать.
— Прошу прощения, господа... Впрочем, я высказал
все.
Хетагуров вышел. Вслед за ним комнату покинул
29
Тит Титович — блондин с глазами-щелками. Коста за-
метил, что Тит подозрительно долго рассматривает ка-
кой-то маленький этюд возле двери, ведущей в библи-
отеку. Значит, он следит? Это Хетагурова забав-
ляло.
— Вам не кажется, что кто-то следит за нами? —
спросила Ольга. — Уверена, что это Тит, которого зовут
молотить, а он не идет, ленится...
Последние слова она произнесла громко, чтобы слыш-
но было в соседней комнате. Расчет ее оправдался: по-
слышались шаги, пристыженный Тит Титович ушел.
— Прошу вас, сядьте.
Ольга тоже села в кресло-качалку напротив. В неяр-
ком зимнем свете мягко вырисовывался профиль девуш-
ки: черная изогнутая бровь на высоком красивом лбу,
тонкий нос, губы с опущенными уголками — весь облик,
как будто давно знакомый, странно подействовал на во-
ображение Хетагурова. То представлялось, что перед
ним ожила картина Рафаэля, и он пытался проникнуть
в тайны мастерства великого художника, то снова каза-
лось, что этот образ — из сновидений далекого детства.
— О чем вы думаете, Константин Леванович? —
спросила Ольга, покачиваясь в кресле.
— Я знаю, Ольга Владимировна...
— Очень прошу: когда мы наедине, зовите меня про-
сто по имени, — перебила она.
— Я знаю, что с вами можно быть откровенным, —
продолжал Хетагуров.— Вы спросили, о чем я думал,
глядя на вас? Я смотрел на вас с затаенной тревогой,
даже страхом...
— Почему? — искрение удивилась Оля.
— В вас можно найти идеал любви. Но потом... по-
том в вашу юную, чистую, как горный родник, жизнь не-
зримо прокрадется людская оскверняющая ложь. А как
страшно — разувериться в своем идеалеГ Представьте се-
бе дикаря, который годами молился на маленького идо-
ла, считая его божеством, и вдруг набрел однажды на
мастерскую, где куколки делаются из древесной коры...
Впрочем, не совсем удачное сравнение. Ведь я говорю
не о молчаливом идоле, а о человеке, об идеале любимой
женщины.
Ольга невесело рассмеялась.
•— Далеко же вы смотрите, Константин Леванович.,,
30
— Очень прошу вас: зовите меня тоже просто Коста,
по-осетински.
— Вы далеко смотрите, — повторила Ольга. — Еще
не полюбили, а переживаете весь ужас разочарования.
Странно!
— Простите меня, Ольга. Мне хотелось сказать дру-
гое: вы выделяетесь из своей среды. Но удастся ли вам
остаться такой, не раствориться в атмосфере светской
лжи?
— Не знаю, Коста, — задумчиво сказала девушка. —
Я сама ненавижу всех этих титов титычей, бывающих у
нас. Сколько среди них негодяев, одетых по последней
моде и говорящих о высоких материях! Они чужды мне.
Я часами спасаюсь в библиотеке от их общества... Толь-
ко не говорите о том, что во мне можно найти какой-то
идеал. Я сама себя еще не нашла.
— Вы просто не знаете себя! — невольно воскликнул
Коста.
— Не подражайте льстивым лгунам с аккуратными
проборами... Расскажите лучше о себе.
— Я расскажу, Оля, о своей родине.
...Далеко, в верховьях Алагирского ущелья, у самых
ледников Главного Кавказского хребта, там, где соеди-
няются две горные реки — Заки-Дон и Ля-Дон, стоит аул
Нар. Здесь родился Коста, здесь прошли его детские го-
ды, впервые запечатлелись в его сердце картины народ-
ной нищеты.
Но не убогим, а сурово неприступным вставал сейчас
перед глазами Коста родной аул.
— Сакли осетин, словно гнезда ласточек, прилепи-
лись в складках утеса. Бушующий поток на каменном
дне ущелья с высоты кажется серебряной нитью. Из глу-
бокой теснины до самых облаков поднимаются мшистые
стены скал... Часто убегал я от злой мачехи Кузьмиде
и забирался на кручу, откуда хорошо была видна часть
Осетии: ее селения, быстрые реки, стада овец на склонах
гор, маленькие квадраты кукурузных полей.
Ольга слушала с интересом.
— Однажды летом я ушел далеко от аула, поднялся
к самым ледникам и впервые увидел джук-тура.
— А кто это?
— Дикий баран. Он гордо стоял у самого обрыва
скалы, чуть склонив круторогую голову и глядя в туман-
ЗУ
ную даль. Там, в вышине, было морозно, джук-тур заин-
девел и в багровых лучах солнца горел, как жемчуг. Не-
повторимая картина! Часто вижу ее перед собой: весь
Кавказ стелется цветистым ковром у ног, дымят вдали
сакли горцев, благоухают цветущие яблони в садах. И на
все это смотрит с поднебесной выси гордый, задумчи-
вый джук-тур... Когда-нибудь я напишу об этом в
стихах...
— Воображаю, как красив Кавказ с такой голово-
кружительной высоты!
— Да, с высоты... Но если спуститься вниз, в селе-
ние, войти в первую саклю, то увидишь оборванных де-
тей, вдову с бледным и печальным лицом, еще хранящим
черты быЛой красоты. Над очагом висит черный котел.
Что варит в нем бедная мать сирот? Она задумала об-
мануть малышей. Устанут они ждать ужина и уснут под
стоны ветра в ущелье, а вдова долго будет сидеть у по-
тухающего очага, над которым варились камни. Вот моя
Осетия, та, что ношу в душе своей...
Не видел Хетагуров затуманившихся слезами глаз
девушки, продолжал рассказ.
...Мать Коста, Мария Гавриловна, умерла вскоре пос-
ле его рождения. Отец, Леваи Елизбарович, честный че-
ловек, праведник, женился на грубой и черствой женщи-
не Кузьмиде Сухиевой, которая невзлюбила маленького
Коста, запрещала ему даже такое «баловство», как ри-
сование углем на камнях. Мальчик находил убежище в
горах или у кормилицы Чендзе, своей второй матери,
ласковой женщины с добрыми руками. Она познакомила
маленького Коста с Осетией, краем суровой красоты.
Многое узнал Коста и от отца, который не был без-
участным к судьбам своего народа. Весной 1870 года
Левам Хетагуров пересилился на Западный Кавказ, в вер-
ховья Кубани, к горам Карачая, и основал там селение
Лаба, названное впоследствии Георгиевско-Осетинским.
Оттуда и уехал Коста вместе с другими своими зем-
ляками в Ставропольскую губернскую гимназию.
В гимназии учитель рисования, бывший воспитанник
Академии художеств, В. И. Смирнов обратил внимание
на рисунки Хетагурова и послал их на Всероссийскую
выставку художественных работ учащихся средних школ.
В юношеские годы Коста написал первую картину «Зна-
мя с горным орлом» и портрет отца. Смирнов был восхи-
32
щеп работами. Перед Хетагуровым открылась дорога в
Петербург, в Академию художеств — за него ходатайст-
вовал директор гимназии.
— Вот и весь мой несложный путь, — закончил
Коста. — А потом случай, о котором, вероятно, вам рас-
сказывал Владимир Владимирович, привел меня в ваш
дом. Всему причиной был раззолоченный кубачинский
кинжал, подарок отца. Я не фаталист, но помню, когда
подумал, брать или не брать кинжал, какой-то внутрен-
ний голос подсказал мне: «Возьми». Поступи я иначе,
возможно, мы с вами никогда бы не увиделись.
— Это судьба...—тихо проговорила Ольга и прикос-
нулась пальцем к газырю черкески. Коста подхватил ру-
ку девушки и поцеловал. Чьи-то шаги послышались за
дверью. Ольга поспешно взяла с полки «Орлеанскую де-
ву» и начала громко читать с первой попавшейся фразы.
С этого мгновенья оба почувствовали себя заговор-
щиками.
4
Новый, 1884 год, Коста, Андукапар и юнкер Кубатиев
встречали в доме инженера Ранцова. Гостей собралось
так много, что новогодний стол протянулся из одного
зала в другой. Елку пришлось вынести в библиотеку, и
она стояла там, как осетинская невеста.
В перерывах между торжественными тостами за
«чудесный», «знаменательный», «счастливый» новый год
Хетагуров предавался невеселым размышлениям. Удер-
жится ли он в академии в этом году? Стипендия прекра-
тилась. Отец иногда присылал в письмах деньги, но их
не хватало даже на чай с сахаром, на краски и холст.
Если бы не братская поддержка Андукапара, пришлось
бы заняться ремеслом богомаза в одной из многочислен-
ных мастерских иконописи. А как горячо убеждал Павел
Петрович Чистяков своих любимых учеников (в их числе
был и Хетагуров) бояться соблазна мастеровщины, бе-
речь свой талант, чтобы не покрывался он ржавчиной
ремесла.
— Как жаль, господа, — говорил между тем за но-
вогодним столом Кубатиев, одетый в черкеску с юнкер-
скими погонами,— как жаль, что здесь нет нашего на-
ционального напитка — араки!
3 Их было трое
зз
Коста шепнул сидящей рядом с ним Ольге: «Сейчас
опять зарядит на полчаса о своих предках...»
— Я поднимаю этот бокал,.— продолжал юнкер,—
в память о тех временах, когда знамена наших доблест-
ных предков-аланов заслоняли солнце и на неприятель-
скую землю падал мрак вечной ночи порабощения... Так
говорил мой мудрый дед Саладдин, когда поднимал ту-
рий рог на шумном пиру вернувшихся с битвы баделят.
Велики были люди того времени. Знаете ли вы, господа,
реку Дон?
— Знаем, знаем, — послышались голоса.
— Так вот, это — осетинская река, ибо слово «дон»
означает по-нашему «вода»... Я вижу ехидную улыбку
одного из сидящих здесь моих земляков, незаслуженно
носящего в корне своей фамилии имя святого Хетага.
Пусть его улыбка останется прощенной по случаю Ново-
го года...
— Гэспэда! — перебил Кубатиева лейтенант . берего-
вой службы Клюгенау, недавно ставший зятем Ранцо-
вых. Его мутные навыкате глаза покраснели и ошалело
глядели прямо перед собой.— Выпьем, гэспэда, за на-
шего обожаемого монарха! За него мы готовы отдать
капля за каплей всю русскую кровь...
— Правильно! Всю русскую кровь! Ура!—крикнул
Кубатиев, одним духом выпил вино и хлопнул об пол
хрустальный бокал. Однако примеру его никто не после-
довал.
Клементина Эриестовиа, раскрасневшаяся от лике-
ров, поднялась и торжественно объявила о помолвке
своей дочери Ольги с Титом Титовичем Овцыным.
Ольга изменилась в лице, порывисто сжала руку
Коста, встала и громко сказала:
— Неправда, мама! Никакой помолвки не было и не
будет...
— Как? Что это значит, дитя мое?
— Это значит, что никакие женихи мне не нужны! —
ответила Ольга, еще больше бледнея.
Тит Титович что-то прошептал на ухо Клементине
Эрнестовне, после чего хозяйка дома, дрожа от гнева,
проговорила:
— Какой ужас! В моем доме творится бог знает что.
— Успокойся, мой друг, — пророкотал «либерал» —
::озяин дома. — Сегодня не время для семейных ссор. Ты
34
возбуждена, душенька. Хватит пить этот противный бе«
недиктин...
— Холодной воды, господа! — крикнул домашний
доктор Ранцовых, тощий человек во фраке, остроносый,
с общипанной головой.
Мичман Ранцов, хорошо зная, что мать на расстоя-
нии пяти шагов ничего не слышит, успокаивал сестру:
— Не тужи, Оленька. Никому тебя не отдам. Клянусь
золотым шпилем Адмиралтейства и честью мичмана
Балтики!
Хозяйку дома увели в спальню.
— Прошу, господа, продолжать веселиться, — объ-
явил Владимир Львович. — Клементину Эрнестовну
прошу извинить. Что касается Оленьки, то ей рано еще
думать о помолвках. Пусть попрыгает пока на свободе...
Вскоре начались танцы. Ольгу охватило какое-то не-
естественное, болезненное веселье. Она танцевала с
Коста — «на зло Титу и всем прочим». Потом потянула
его в библиотеку, где состоялась их первая беседа.
— Не покидайте меня, милый Коста. Так противны
все с этими притязаниями на женитьбу. Боже, как я
несчастна в своем доме. Один брат Володя хороший, но
у него свои интересы, целыми днями он где-то пропада-
ет. Папа вечно занят пустыми разговорами о благе наро-
да. Мать не любит меня...
— Смогу ли я теперь бывать у вас?—с грустью
спросил Хетагуров.
— Тит нашептал что-то матери. Теперь она примет
меры. Но мы будем встречаться в другом месте, не прав-
да ли?
В комнату вошли Тит Овцын и Тамур Кубатиев.
— Ольга Владимировна, вас просят к столу, — пове-
лительным тоном сказал Тит.
— Кто просит?
— Врш папа, Владимир Львович, — ответил Куба-
тиев. — К тому же у Тита Титовича конфиденциальный
разговор с господином Хетагуровым...
Ольга смерила пьяного юнкера презрительным взгля-
дом, резко повернулась и вышла.
Кубатиев прикрыл дверь. Тит, часто моргая белесыми
ресницами, решительно шагнул к Хетагурову.
— Сударь. Вы своими стихами задурманили голову
моей невесте...
35
— Что вам угодно? — Хетагуров усмехнулся. —
Дуэль? В саду у Болховитиновых есть хорошая поляна...
— Нет, нет,— испуганно попятился Тит.— Я не о
том, я хочу сказать,, чтобы вы оставили дом Ранцовых
по-хорошему...
— В самом деле, — вмешался в разговор Тамур Ку-
батиев. — Как лучшего друга тебя прошу: брось это
дело, Коста!
Никто не заметил, как в комнату вошел Владимир.
Он слышал все.
— Ваш извозчик мерзнет у подъезда, — вежливым
тоном сказал мичман Овцыну,— Це угодно ли тихо
удалиться? Не будем портить новогоднего бала.