веческих черепов — «Апофеоз войны», — на забытого
солдата, которому вороны собираются клевать глаза, со-
дрогнулся и сказал: «Как ты мог написать это! Кто был
твоим учителем?» «Летучий голландец» погладил свою
внушительную бороду и ответил: «Суровая правда —
вот мой учитель!..»
— Туркестанские картины Верещагина сейчас у Тре-
тьякова?— спросил Коста.
— Да. Но в его петербургском доме выставлены ко-
пии,— ответил чернявый ученик и продолжал рассказ.
— Сто тысяч Третьяков отвалил. Что сто тысяч! Ес-
ли бы Верещагин запросил двести—и двести бы запла-
тил... А Василий Васильевич императору отказал, не
продал, хотя тот тоже хотел купить. Не человек — ко-
лосс...
— Когда можно посмотреть копии туркестанских кар-
тин Верещагина? — обратился Коста к Врубелю.
— Милости просим в субботу с нами.
Хетагуров почтительно поклонился — он знал, что
перед мим восходящие звезды. О неисчерпаемой силе фан-
тазии и разносторонней глубине в картинах и рисунках
Врубеля говорил сам Репин, к которому Врубель ходил
домой на уроки акварели. А Коста любовался врубелев-
ской «Натурщицей в обстановке Ренессанса», показан-
ной ученикам младших классов, и его иллюстрацией к
«Моцарту и Сольери» Пушкина. Красота и тонкость цве-
товых соотношений, еле уловимые нюансы в выражениях
лиц поразили молодого художника-осетина. Теперь он
видел перед собой творца этих редких по силе акваре-
лей— энергичного молодого человека, с острыми черта-
51
ми лица. О своих картинах он говорил как о чем-то обы-
денном, ничем не выдающемся.
«Познакомиться бы ближе!» — думал Коста, слушая
Врубеля. Но познакомиться как следует с Михаилом
Александровичем не удалось: вскоре тот покинул Петер-
бург и занялся восстановлением росписей древней Кирил-
ловской церкви в Киеве.
Накануне отъезда Врубеля в Киев Хетагуров еще раз
встретился с ним, с Валентином Серовым и фон Дерви-
зом в их коллективной мастерской. Он пришел туда
вместе с Павлом Петровичем Чистяковым и испанским
художником Фортуни. «Полюбуйтесь, молодые люди, как
трудится этот могучий триумвират», — сказал Чистяков,
приглашая Хетагурова и других воспитанников академии.
Мастерская была большая, предназначалась для ра-
боты с живой натурой. На полотнах Серова и его друзей
виден был «почерк» учителя — тщательный, твердый ри-
сунок и тонкая живопись.
— Вот-с, пожалуйста,—мягко говорил Павел Петро-
вич, обращаясь к гостям. Они научились видеть модель
в ее пластической природе, в ее трехмерности. Какое
счастье иметь таких учеников!
— Как хорошо и ново! — почти шепотом произнес
Хетагуров.
Тут были и высокая культура рисунка, и отличное
знание перспективы, и своя манера строить — именно
строить!—изображение. Пристальное внимание Коста
приковали и рисунки Серова. Их тональный строй зна-
меновал отказ от многоцветной живописи.
В тональном строе Коста «нашел самого себя», как
признавался он впоследствии Андукапару и ставрополь-
скому учителю рисования Смирнову.
На занятиях в классе Чистякова Коста забывал ре-
шительно обо всем: о нужде, недоедании, о болях в ноге
после тяжелой физической работы. Слушал, затаив ды-
хание. На его творения: «Нищих крестьянских детей»,
«Каменотеса», «Римского нищего», «Витовтовну, отни-
мающую у князя Василия Косого пояс, принадлежавший
Дмитрию Донскому»,—Коста не мог смотреть без волне-
ния. Особенно запоминались «Крестьянские дети».
Сколько в картине глубокого трагизма.
Хетагуров проникался все большим уважением к Павлу
Петровичу. Да, правду говорил адъюнкт-профессор:
52
— Увидите мою картину — и поймете мой взгляд на
жизнь, на людей, на искусство.
Картина Чистякова «Нищие крестьянские дети» была
гневным обличением самодержавного строя России. Он
глубоко понимал мастеров критического реализма, учил
молодых художников находить реалистическую сущность
в создании великих художников прошлого.
Постепенно Чистяков вводил питомцев в сложный ла-
биринт путей, которыми достигается истинное мастерст-
во, и вместе с тем учил: «Художник должен уметь петь
без нот...»
О законах перспективы Павел Петрович иногда гово-
рил афоризмами, приводил удивительные примеры. А по-
рой речь его была проста, как разговор с маленькими
детьми.
— Всякое дело имеет начало, середину и конец. Ри-
сование с неподвижных предметов подвластно этому же
закону, его можно выразить так: постановка, пропорции,
сходство.
Начинал он с азбуки, с первой задачи: изображение
линии в пространстве.
Характерны требования Чистякова к передаче формы.
— Если художник пишет голову в профиль, он дол-
жен делать это так, чтобы чувствовались и невидимые
ее части.
Коста восхищался: «Как спокойно, уверенно и легко
он рушит палицей трехмерного перспективного изобра-
жения теорию плоскостного, силуэтного рисунка. Это не
учитель, а воитель. Мое счастье, что попал к нему. Уеду
в Осетию не с пустыми руками...»
Вместе с учениками-программистами Хетагуров ходил
смотреть копии картин Верещагина. Они произвели по-
трясающее впечатление. Молодой художник и поэт видел
в них жестокий приговор глашатаям войны, завоевате-
лям-убийцам.
«Суровая правда — вот мой учитель!» — вспомни-
лись слова Верещагина, гордого, непреклонного чело-
века.
Эти слова стали путеводными для Коста. До конца
своих дней он смело говорил людям правду, не боясь
изгнания и цепей, встречая «грудью грудь насилия».
Как вольнослушатель Хетагуров не мог участвовать
в конкурсе.
53
«Детей-каменщиков» — свою первую серьезную рабо-
ту— он принес показать любимому учителю. Несколько
дней картина стояла в частной мастерской Чистякова.
В одно из воскресений, января Коста пришел за
ней вместе с Андукапаром, уже вернувшимся в Петер-
бург. Вошли тихо. Ученики-программисты рассматривали
картину. Чистяков и профессор Вениаминов, улыбаю-
щийся курносый старичок в безупречно сшитом новом
фраке, вели беседу.
— Павел Петрович, во взгляде твоей гибнущей
Мессалины мы прочитали выражение человека, совер-
шившего непоправимую, роковую ошибку... А что можно
прочитать на лице этого осетинского мальчика-камен-
щика?
Профессор обращался к хозяину мастерской почти
как ученик, хотя по своему званию был старше
адъюнкта.
— Хорошее лицо, — ответил Чистяков. — Можно
сразу понять, что кто-то подходит к мальчику, скорей
всего, какой-нибудь любознательный путешественник.
Маленький каменщик не смутился, не потупил взора —
он полон достоинства трудового человека. И даже обор-
ванный карапуз в шляпе стоит здесь, как хозяин положе-
ния. Обратите внимание на глаза собаки. Картина таит
в себе внутреннюю силу... Орленок, пожалуй, полетит.
— Ну, дай бог, чтобы его не заключили в арестант-
скую или золотую клетку. Не скрыть ему острых вереща-
гинских коготков.
Вениаминов весело рассмеялся. Аидукапар, застыв-
ший от удивления, наконец, оглянулся, хотел спросить:
«Слышишь ли ты, Коста?»
Но Хетагурова в комнате не оказалось. Счастливый,
он убежал в сад.
8
В морозный крещенский день любительская драмати-
ческая труппа Тарковского устраивала концерт с целью
оказания помощи нуждающимся студентам-горцам.
Исламбеку Тарковскому удалось, наконец, с помощью
влиятельных знакомых пригласить на вечер вице-прези-
дента Академии художеств князя Григория Григорьези-
54
ча и кое-кого из профессуры. Поговаривали, что будет
«сам» его высочество великий князь Владимир. Но этот
слух пустил Тарковский для пущей важности. На самом
же деле посланные во дворец пригласительные билеты
даже не были приняты. Адъютант великого князя был
крайне удивлен, узнав, в чем дело. «Какая смелость! —
воскликнул он. — Ради бога, уходите поскорее, не попа-
дайтесь на глаза его высочеству. Сейчас он должен быть
у государя императора...»
Зал в доме инженера Анненкова, где проводились
репетиции, не мог вместить большого числа зрителей, по-
этому Исламбек Тарковский арендовал помещение у от-
ставного генерала, мецената Болховитинова.
Накануне вечера Андукапар с трудом разыскал Тар-
ковского в доме Болховитинова и сообщил неприятную
новость: Хетагуров не сможет выступать в танцевальной
группе кавказских джигитов, болит нога.
— Фа, слушай! — всплеснул руками Исламбек.—
Ведь сам князь будет и... их высочество собирался при-
ехать. Какая болезнь? Зачем болезнь? Вон фаэтон, ско-
рей вези сюда Коста!
— Если и приедет, танцевать не будет,— убежденно
говорил Андукапар. — Болезнь серьезная — воспали-
тельный процесс в кости...
Исламбек беспомощно рухнул в кресло.
— Без кинжала режут... Клянусь аллахом, сам бы
пошел за него танцевать, если бы не проклятое пузо... —
Тарковский зло ударил себя кулаком по животу.
Выручил Тамур, только что пришедший посмотреть,
где будет представление.
— Есть надежда на выздоровление, князь Ислам,—
сказал он, щуря в улыбке глаза. — Выручу! Только с од-
ним условием: чтобы шталмейстер не объявлял моей фа-
милии. Пусть скажет: «Тамерлан» — и все. Танцевать
буду, разумеется, под небольшим гримом.
Исламбек подпрыгнул от радости.
— Ге! У тебя золотая голова, Тамур! Но почему не
говорить, кто ты такой?
— Вы забываете, князь, — пояснил Кубатиев, — что
юнкеру, завтрашнему офицеру гвардии его величества,
не подобает выступать публично. Честь мундира...
— А мы спрячем за сцену честь вместе с мундиром и
оденем шикарную кавказскую черкеску. Да?
55
— Конечно, — кивнул юнкер.
Тарковский был счастлив: коронный номер програм-
мы _ танец кавказских абреков (именно «абреков» —
так он распорядился объявить) — состоится и придаст
всему вечеру национальный колорит.
Тамур Кубатиев показал себя. Все восхищались его
темпераментным красивым танцем. Пришедший с некото-
рым опозданием Хетагуров искренне любовался своим
земляком, не обошелся без иронии, шепнул Андукапару:
«Если бы у него голова работала так же хорошо, как
ноги!..»
По замыслу устроителей вечера, после водевиля и
всех других номеров программы мог выступить любой
желающий — с декламацией, пением, акробатикой, фо-
кусами...
Джигиты танцевали последними. Зал проводил их
громкими аплодисментами. Довольный, сияющий вице-
президент, не подозревая о том, что в жилах самого
главного «абрека» льется голубая кровь дигорских ба-
делят, приказал одарить удальца пятью рублями сере-
бром. Когда Тамуру поднесли княжеский дар, он от
ярости заскрежетал зубами.
— Жаль, не могу раскрыть свое инкогнито, — гово-
рил он, задыхаясь, — а то показал бы я лысому хомяку,
чего стоят его пять рублей.
Неожиданно в зале снова раздались аплодисмен-
ты. Почетные гости в креслах недоуменно оглядыва-
лись.
— Хетагуров!
— Просим!
— Новые стихи! Новые стихи!—слышались молодые
голоса студентов — участников вечеров, на которых
Коста читал свои стихи.
Шталмейстер — человек в екатерининском парике, с
витой позолоченной палкой в руке (это был загримиро-
ванный мичман Ранцов) объявил:
— Дамы и господа! По вашему требованию выступит
со стихами поэт-осетин, академист Константин Левано-
вич Хетагуров. Прошу!
Под шум рукоплесканий Коста, прихрамывая и опи-
раясь на палку, прошел к сцене. На нем была белая чер-
кеска с голубым башлыком — по установившемуся обы-
чаю на земляческие вечера приходили в национальных
56
костюмах (Хетагурову было кстати: его черный вы-
ходной костюм совсем обносился).
Коста читал фрагменты поэмы «Чердак».
Подражая Некрасову, молодой поэт выставляет, как
щит перед дубиной цензуры, идею «божественного» про-
исхождения человека:
Он создал мир весь для меня,
И в нем я царствую всегда.
Я царь! Ужель теперь себя
Признать скотиной? Никогда!
Князь с трудом поворачивал голову на ожиревшей
шее, оглядываясь по сторонам и пожимая плечами, сло-
во «скотина» явно смутило его-
Герой поэмы Владимир твердо убежден, что найдет-
ся в России немало таких людей,
Кто верит свято в назначенье,
В свободу, братство, просвещенье,
Кто верит в дружбу и любовь,
- В чьих жилах мощно продолжает
Свой путь божественная кровь.
Лицо Коста было бледно от волнения, взгляд горел
каким-то внутренним огнем.
Зал безмолвствовал.
Заключительные строки фрагментов прозвучали
страстной верой в торжество свободы:
Безумный кровожадный век
Стряхнет с спины своей согбенной
Для жизни новой человек!
Еще несколько мгновений стояла тишина.
— Браво, Коста! — нарушил тишину девичий голос
(голос Ольги Ранцовой), и сразу заколыхался зал, загре-
мела овация-
Покрасневший от негодования вице-президент демон-
стративно покидал зал. За ним виновато семенил призе-
мистый чиновник и что-то торопливо говорил ему.
Хетагуров узнал чиновника: «А! Старый знакомый,
надворный советник» — и вдруг неожиданный каламбур:
«Надгробный советник»...
57
Усмехаясь, сошел со сцены.
Навстречу шла Ольга — взволнованная и, кажется,
смущенная.
— Здравствуйте, Коста! Чудесно! Чудесно! Но... мы
так долго не виделись. Вы совсем куда-то исчезли. Что
с вами? Что с вашей ногой?
Сквозь толпу пробирался инженер Анненков, высокий
молодой человек во фраке. Он взял Ольгу под руку и
что-то тихо сказал ей, почти прикасаясь щекой к самому
виску девушки. Коста заметил, вспыхнул.
— Ах, да, — растерянно проговорила Ольга- — Вы,
кажется, не знакомы...
— Мы давно знакомы. Простите, Ольга Владимиров-
на, я должен идти...
Коста повернулся и направился к двери.
Вслед ему еще неслись восторженные возгласы.
Друзья возлагали большие надежды на адъюнкт-
профессора Чистякова — он взялся ходатайствовать пе-
ред вице-президентом академии о выдаче вольнослуша-
телю Хетагурову постоянного разрешения на бесплатное
посещение лекций. Надежды не оправдались. Мрачный
и расстроенный вернулся Чистяков от князя.
В классе сидели Ранцов, Хетагуров и еще несколько
учеников.
— И разговаривать не стал, — безнадежно махнул
рукой Павел Петрович. — Вы, говорит, всегда берете
сторону бунтовщиков. Одного, говорит, арестовали в уни-
верситете, неровен час, и на академию ляжет такое пят-
но, если будем потворствовать...
— Кого арестовали? Кого? — наперебой спрашивали
ученики.
Чистяков вздохнул.
— Студента Благоева, социалиста. Князь говорит,
что этому болгарину предписано в течение нескольких
суток покинуть пределы Российской империи.
Все долго молчали. Потом Коста пришел к адъюнкт-