Говнари навсегда - Бовин Александр Евгеньевич 2 стр.


— Сатана-а-а-а-а!!! — В тот момент другое прошло не могло прийти в голову.

Это было первое и последнее мое посещение клуба «Вулкан». Его в прежнем виде уже не существует, а вот группа Great Sorrow пару лет назад дала концерт в своем «платиновом» составе…

Нева без гранита

В молодости, осваивая секреты профессии режиссера массовых праздников и гуляний, оказался я в населенном пункте под названием «Павлово на Неве». Нашу группу отправили туда для подготовки и проведения широкомасштабного празднования Дня Победы.

Этот населенный пункт представляет собой нечто среднее между городом и деревней. Разруха, типичная для области, нищее население и отсутствие хоть какого-то культурного досуга. Ну, кроме как набухаться.

И понятно, что приезд кучи девиц из Петербурга взбудоражил местную молодежь, которая изнывала от скуки и не знала, куда деть свою необузданную энергию. Мужчин среди приехавших было всего четыре: трое студентов (Горби, КожаГолова и я) и старичок — руководитель.

Поселили нас в здании детского сада, и к вечеру, около входа, начали собираться местные. Первым пустил струйку поноса КожаГолова. Он случайно посмотрел в окно, и увиденное его так потрясло, что до конца поездки он закосил под дизентерию и почти не выходил на улицу.

— Ты видел? — Вбежав в мою комнату с испуганными глазами вскричал он.

— Не, а что случилось?

— Там куча местных, с арматурой. Я пас! Сказал КожаГолова и заперся в комнате.

Я выглянул на улицу и увиденное мне тоже не понравилось. Хотя молодые люди и не проявляли агрессии, их манера одеваться и лица не гармонировали с представлением об образе интеллигентного человека. Палка у одного из них действительно была, но помахивал он ей, чтобы скрыть свою робость от возможной встречи с дамами. Это я потом понял, а пока существовала дилемма: выходить страшновато, а не выходить — нельзя. К тому же я был не один, со мной приехала и моя будущая жена. Мы учились вместе.

— Ну что, Сережа, сказал я Горби, пошли покурим?

— А КожаГолова хуля? Спросил Горби.

— Понос у него. Типа.

— Понятно… Сказал Горби и мы пошли.

Пытаясь казаться равнодушными, мы вышли на улицу. Закурили. Местные на секунду затихли, и к нам направился один из них. Самый смелый, и, как потом оказалось, не самый умный. Тупой, короче. Для поддержания разговора он стрельнул сигарету. Постепенно подошли и остальные. Горби, как рыба, молчал. Пришлось отдуваться мне. И отдувался я так до самого отъезда, ибо Сережа не желал вступать в диспуты с местным населением, а КожаГолова не выходил из комнаты. Так вот, как и следовало ожидать, парней интересовали только наши одногрупницы. Я сказал, что приехал с подругой, а остальные вроде как свободны, но требуют к себе светского обращения. На том и разошлись. Пацаны решили, что я рубаха-парень, а горби просто угрюмый, но тоже ничего. А КожеГолову, похоже, так никто и не заметил.

Но я понимал, что главное еще впереди. Ведь когда люди начинают нормально относится друг к другу? После того, как вместе нажрутся водки. А то, что выпить придется обязательно — я не сомневался.

Жизнь меж тем шла своим чередом — репетиции, обеды, прочие пустяшные дела. Но незабываемые и самые светлые воспоминания оставили наши утренние променады на берег Невы. Он находился сразу за детским садом, где мы проживали. Так что КожаГолова, на этот период времени, забывал о своей мифической диарее и составлял нам с Горби компанию.

Как прекрасен берег Невы в утреннем тумане! И не в привычном граните, а поросший лесом. Теплым майским утром, перед завтраком, мы садились на какую-нибудь лодку и курили, глядя на реку. Покой и умиротворение. Благодать. Молодость и вся жизнь впереди…

И вот, однажды вечером, ко мне в комнату пришло несколько местных парней. Была пятница, и приобретенный условный рефлекс требовал от них каких-то действий. Один сразу привлек внимание своей внешностью. Он был высок, жилист и широкоплеч. Брутальное лицо со шрамом и обритый наголо череп. Я рассказал анекдот — он молчит. Ноль эмоций. Я пошутил — молчит. Все общаются — молчит. Только смотрит глубоко посаженными глазами. И тут я возьми да и скажи:

— Может, выпьем, пацаны? Это лысый меня вывел из равновесия своим угрюмым молчанием. Пацаны оживились, но сразу как-то поскучнели.

— Денег нет… Сказал один из них. Лысый продолжал молчать.

— Ладно, у меня есть немного. Сказал я. — Только поздно уже, лабаз закрыт.

— Пошли, у Кузьминишны самогонки возьмем, повеселев, сказал мне один из них — знаток местной ночной жизни.

И мы пошагали с ним какими-то буераками на окраину поселения. Остальные, вместе с угрюмым лысым, пошли на берег томительно ожидать.

Приобретение самогона не заняло много времени, и вскоре мы все, сидя на лодке и глядя на ночную Неву, сделали по первому глотку. И когда алкоголь скруглил углы окружающей действительности, лысый внезапно открыл рот и пошутил. Это было неожиданно. И пошутил на удивление смешно. Прошло еще немного времени, лысый освоился и начал жечь глаголом. Он проявлял чудеса изобретательности, насыщая слог неожиданными оборотами. Его повествование, полное матафор и гипербол, радовало слух и веселило сердца. Спичи, бурлески и забавные истории из жизни сыпались как из рога изобилия. В конце праздника, потрясенный талантом этого виртуоза устной речи, я пригласил его в гости. В Петербург. Это был великолепный вечер.

А на следующий день уже был праздник настоящий — День Победы. Мы пели песни с ветеранами, было много водки, маршей и пьяных. Население «Павлово на Неве» праздновало, как умеет, но от души. В общем, праздник прошел почти без эксцессов. Почти оттого, что Горби быстро набрался и слонялся по поселку в танкистском шлеме крича:

— Я немецкий летчик! И его даже не побили.

А утром, 10 мая, все мы погрузились в автобус и увезли свое похмелье домой, в Петербург. Лысый так и не приехал. И больше я его не видел…

Случай у городской библиотеки

- Шуряй! Шуряй! — Как бы издалека ввинчивался в мозг чей-то крик. Я заметался в лабиринте сна и вынырнул в явь, которая оказалась похмельным воскресеньем. На часах было 9 часов утра.

Жил я тогда на первом этаже вместе с родителями. Выглянув в окно я увидел Сергея Истомина. Он сидел на лавочке возле моего подъезда в каком-то томлении, и кричал. Его крики разбудили не только меня, но, к сожалению, соседей и родителей. Разбуженные рано соседи смолчали — Сергей выглядел широкоплечим богатырем c руками в шрамах от неудачно сведенных татуировок. Но, не смотря на брутальную внешность, он был очень душевным, добродушным и интеллигентным парнем. Соседи этого не знали.

— Саша, это твой друг? — Недовольно спросила мама.

— Ну так, знакомый… — Сказал я и торопливо вышел на улицу.  Мне было неловко. Усатые мужчины в посеревших от времени майках, с сигаретами в зубах, следили из-за кухонных мутных стекол.

-О, Шуряй! — увидев меня, сказал Серега, — давай поправимся, у меня есть! — Его покрасневшее лицо освещал внутренний свет скорого окончания мучений.

Действительно, мы вчера выпивали. Сплясали под доктора Албана и Сила на дискотеке в ДК «Октябрь», потом где-то еще выпили, что потом - не помню. Но, не смотря на бурную ночь и абстиненцию, похмеляться мне не хотелось. Даже мысль об этом вызывала тошноту.  Я взглянул на свои окна. Оттуда с укором взирала моя семья.

— Серега, пошли, прогуляемся,  — сказал я, и мы двинулись. Соседи с облегчением скрылись в недрах своих проходных квартир.

Сергей откуда-то достал бутылку и жадно припал к горлышку. Жидкость внутри его желудка взбунтовалась и попросилась наружу. Сергей сдержал этот бунт неразумной плоти. Жидкость попросилась еще раз, и плоть возликовала — мутный столб обдал ступени центральной библиотеки федерального ядерного центра.  А ведь в тех стенах я впервые прочитал рассказы Паустовского!

— Не пошло… — Опечалившись, сказал Сергей, и без лишних раздумий предпринял вторую попытку. На этот раз все прошло гладко, желудок капитулировал, и в мозг, по расширившимся сосудам, поступила порция алкоголя, которая сделала жизнь вновь полной комфортного оптимизма.

— На! — Довольно произнес Сергей и протянул мне бутылку.

— А что там?

— Спирт! Да не ссы, нормальный, вчера пили.

— Спирт? Не, не буду… — Ответил я, чем несказанно его удивил. Некоторое время мы побродили по округе и разошлись.

А немного позже Сергей повесился в туалете квартиры своей бывшей жены…

Пелым и Сочельник

Шашлычная на свердловском железнодорожном вокзале была дорогим заведением. Не потому что там кормили и наливали что-нибудь эдакое, нет, просто там были высокие цены.

Невзирая на Сочельник, за незатейливыми деревянными столами пили водку и закусывали люди, которые могли себе это позволить: геологи, золотоискатели, выпускники цыганских факультетов, прочие мутные личности, и мы — я, Сипок и Мирошник. Периодически за наш стол подсаживались хаотично бродившие по залу посетители. Один запомнился хорошо. Это был бородатый мужик в дубленке как у Шурика из фильма «Операция Ы».  Не успев сесть, он с громким стуком воткнул в деревянный стол выкидной нож, из тех, что продавались в каждом привокзальном ларьке, и сказал:

— Выпьем?

Сипок, с кривой ухмылкой, гыгыкнув, весело ответил:

— Угощаешь?

Мужик чего-то пьяно забормотал и свалил.

Водка, а тем более шашлык, который представлял собой три мясинки политые острым кетчупом, закончилась. Мы вышли на зимнюю, пахнущую тепловозной гарью, улицу. Садилось солнце. Мирошник мочился на железные ворота какого-то склада. Сипок задумчиво смотрел в предзакатное небо.

— А поехали в Пелым! – Внезапно сказал он. Ему надо было туда по делам съездить, к родственникам по линии жены.

Мирошник, который уже побывал в этом населенном пункте, отказался наотрез.

- Вон, с Шуряем съезди, - сказал он, применив знаменитую и простую как буряк  украинскую хитринку. Я, почуяв неладное, стал вяло отказываться, но водка, масса свободного времени и уговоры Сипка, победили рассудок, и уже через час я сидел в плацкартном вагоне поезда Свердловск — Что-то. И оно, это Что-то, находится еще дальше, чем Пелым. Хотя трудно представить, что в те места ходят поезда. И, судя по всему, живут люди.

Мы заняли свою боковушку, и, дабы скрасить дорогу, выпили…

Проснулся я ночью от того, что меня грубо трясли за плечо. Открываю глаза — наряд милиции. И женщина кричит:

— Ссадите их! Они матерятся! Дебоширы!

Я, не вникая в происходящее, говорю менту:

— Мы же спим!

Мент обернулся к недовольным пассажирам и резонно сказал:

— Да они же спят!

Сипок затаился наверху, я притворился спящим. Менты, для порядка походив по вагону,  ушли, и через какое-то время все стихло.

Оказалось, что пьяный Сипок, который и трезвый-то с пренебрежением относился к общепринятым правилам поведения, упал в ночи с верхней полки. Ну и вспылил. Вагон проснулся от невыносимого сквернословия и вызвал наряд. Нас может, и побили бы пассажиры, но большинство ехавших в вагоне мужиков бухало вместе с нами. Так что — обошлось…

Наступило похмельное утро. Сдерживая тошноту, я вышел покурить в тамбур, в углу которого за ночь вырос желтый сталлагмит из мочи. Подходили стершиеся из памяти мужики и предлагали скинуться на поправку здоровья. Причем вели себя как старые-добрые кореша и называли Саньком.

Денег у меня уже не было, да и пора было выходить, приехали. Часов в 10 утра мы с Сипком сошли на промерзшую гостеприимную землю поселка Пелым. Встречала нас стая одинаковых собак, судя по всему, отец у них был один, и был он породы Лайка.

Поселок стоял в заснеженном поле, вдали чернела тайга. Кроме железнодорожной платформы вокруг не было ничего. Сипок посмотрел на лес и сказал:

— Я однажды летом вон туда посрать сходил… — И захлебнулся смехом.

— И хули? Че я, в лесу не срал? — Ответил я, не поняв тонкой иронии Андрея. Сипка Андреем звали, Юбиным.

— Да гнус!

— И как?

— Да вообще пиздец, жопа неделю чесалась, сидеть не мог…

Мы шли по центральной улице Пелыма мимо какого-то камня, который лежал посреди дороги.

— Блядский камень, — сказал Сипок, показав мне единственную достопримечательность этих мест, — тут бляди собираются…

Я кивнул, хотя и не поверил — откуда тут бляди-то возьмутся?

Мы подошли к модульному финскому дому, довольно просторному, и вошли вовнутрь. Тут проживали родители жены Сипка, которые его тихо ненавидели, но ради дочери терпели. Родственники холодно поздоровались и попросили к столу. Подавали щи. Таких крупно нарезанных овощей и капусты я больше в жизни не встречал. А может это они специально? Стопочку, на которую я возлагал большие надежды, тоже не поднесли…

Атмосфера в доме к нахождению там не располагала, и мы пошли в поселковую школу, куда должна была через некоторое время приехать сестра жены Андрея. Передать ей надо было что-то. Это было последнее дело, ради которого мы приехали в Пелым, чему я был несказанно рад. Мороз, тишина, лай одинаковых собак и вертикальные дымы, отчего-то угнетали меня.

Школа представляла собой ничем не примечательное ветхое одноэтажное здание. Типа барака. Вряд ли день первого звонка тут можно было сделать праздничным событием. Да и последнего тоже. Но вот зато сортир тут был уникальный! Может на севере и все такие, не знаю, но представьте себе: открываете вы дверь в туалет, и перед взором предстает гора из бетона выше человеческого роста. И на самом верху два очка. Зато когда восседаешь, входящие люди выглядят ниже тебя по званию и должности. Но ощущение это обманчиво. Когда в сортир заглянул Сипок, я почувствовал себя неловко — сидишь, как на постаменте…

К вечеру все дела были улажены. Мучимый не проходящим похмельем я, натужно улыбаясь и через силу учтиво поддерживая беседу, просмотрел детские, школьные и институтские фотографии обеих сестер, после чего мы сели на поезд и с облегчением отбыли в Свердловск. Проснулся я уже бодрым и здоровым, а Пелым, по прошествии некоторого времени, стал казаться милым таежным поселком…

Обычный вечер, обычный день…

Петербургская осень мрачнее вдвойне, если отсутствуют мани, а времени для рефлексии и созерцания действительности, наоборот полно. Я и Горби находились именно в таком положении, и оно усугублялось еще тем, что мы были молоды и энергичны.

Наскребли на пиво, благо до кириенковского дефолта 1998 года стоило она меньше трех рублей. Точнее два пятьдесят за бутылку «Студенческого».  Моросил дождь, липкий холодный воздух неприятно касался шеи. Впереди чернел провал «холодной трубы», подземного перехода под Невским. Горби закурил, и сразу:

— Сигареты не будет? — Какой-то нездорово выглядящий подросток.

Горби зло выпучил глаза, выдержал паузу и коротко ответил:

— Съебался!

С разных сторон темного перехода раздались негодующие голоса. Кто-то попытался схватить Горби за одежду. Он вырвался. Нас начали обходить со всех сторон.  Я схватил бутылку за горлышко и как мог страшнее закричал:

— Ну что, сявки, давай бля, подходи! — Это почти все, что я могу сказать на фене.

Нас обтекала равнодушная толпа. Все делали вид, что ничего особенного не происходит.

Подростки растворились во тьме перехода, казалось, что оттуда нас провожают их светящиеся ненавистью глаза.

Мы шли к площади перед Казанским собором по делу. Пустяковому, но других все равно не было, да и не предвиделось. Хотели продать поддельные часы Casio G-Shock какому-нибудь прохожему, и на вырученные деньги перекусить. Или выпить. По настроению.

У Казанского людей почти не было, мы положили часы на покрытую мелким щебнем дорожку и сели на скамейку напротив. Покупатель должен был не только появиться, но и догадаться, что часы выставлены на продажу. План бредовый, но для пьяных бездельников — в самый раз.

Не прошло и пяти минут, как какой-то проходящий мимо хачик нагнулся, взял наши часы, сунул их себе в карман и нагло плюхнулся на соседнюю скамейку.

Мы вскочили и подошли к этому ребенку гор:

Назад Дальше