— Этого нельзя оставить! — бубнил Павлов. — Надо его вывести на чистую воду! Ты скажи об этом, где надо, пусть все знают, какой у нас бригадир!
— А вы поможете мне? — спросил Алексей.
Старик замешкался, а потом спохватился, что ему пора на скотный двор.
Они разошлись. Направляясь домой, Алексей так и не решил, что ему делать с тайной, которой он владел.
12
Алексея разбудил громкий разговор в комнате. Подняв голову, он увидел, что за окном еще темно, однако все уже не спят. Мать стояла с просветленным лицом, Федя ходил по комнате, улыбаясь и потирая руки. На лице Комптона было написано: я знал, что будет именно так!..
— Что случилось? — спросил Алексей.
— Вставай, Алеха! — сказал Федя. — Вставай! Наши войска пошли в наступление: «резеда» передала!
— Где? — встрепенулся Алексей, еще не смея поверить новости. — Где наступают?
— На Дону.
Алексей стал торопливо одеваться. Комптон, протирая очки, негромко произнес:
— Наступают на Дону, но аукнется в Сталинграде! По моему разумению, наши выходят в тыл немцам!
— Только бы наступали, только бы шли вперед! — возбужденно заговорил Алексей.
Для него сейчас все его прошлые заботы, тревоги, бригадировы пышки с медом и даже Анин переезд в центральную бригаду — все это потеряло свою остроту. Он даже решил не говорить Степану о том, что видел ночью.
Пусть его!
Весь этот день двери в их дом не закрывались: односельчане приходили, расспрашивали, ждали, будто от слов Феди или Комптона зависело, как идут дела на фронте.
Вечером прибежала Евдокия — пальто нараспашку, платок кое-как наброшен на голову.
— Ничего больше не слыхать?
— Пока нет, — ответил Федя.
Евдокия опустилась на лавку, поправила платок. Тут же извлекла из кармана колоду карт, озабоченно произнесла:
— Ну-кась раскину, что карты говорят!
Алексей с улыбкой следил за тем, как она веером разложила карты на столе. Комптон, сидя у телефона, вдруг сказал:
— В принципе, вероятность того, что карты скажут правду, равна пятидесяти процентам.
— Вы в гадание верите? — вырвалось у Алексея.
Лично для него всякое гадание было предрассудком.
— Почему бы не верить? — возразил Комптон серьезно, хотя в глазах его пряталась улыбочка. — Гадалка, когда раскидывает карты, не знает, в какой комбинации они лягут. А разве в жизни мы знаем наперед, в какой комбинации произойдут те или иные события?
Федя с гордостью посматривал на всех: вот какой башковитый у него товарищ!.. А Комптон добавил:
— В свое время я отдал дань увлечению: и на столах гадал, и на блюдцах, и на чем только не гадал!
Алексей не знал, что и думать: и это говорит не Евдокия, не какой-нибудь старик Павлов, а Комптон — такой ученый, инженер!.. Он и верил и не верил Комптону, но расспросить о блюдцах подробней постеснялся.
Прошло еще несколько дней, и наконец пришла весть, которую так долго ждали: фашистские войска окружены!
— Теперь и у нас солнце к лету поворотило! — заявил Федя.
Комптон высказал свое мнение:
— А ведь их там довольно много сидит, в Сталинграде…
Мать встревожилась:
— Ну как прорвутся?
На что Федя уверенно ответил:
— Пусть попробуют, легко ли прорваться! Теперь их черед выходить из окружения!
Комптон, растирая щеку круговыми движениями, подтвердил:
— Да, для них это непривычная задача. Весьма.
На конюшню Алексей шел вприпрыжку: окружили! Нет, недаром все так верили, недаром все повторяли слова Сталина: «Враг будет разбит… Враг будет разбит!»
Доставая с помощью ученого быка воду из колодца, Алексей напевал от радости что-то несуразное. Подошел Степан.
— Слышал? — спросил его Алексей.
— Что?
— Немцев в Сталинграде окружили! Полностью!
— Правда? — загорелся Степан. — Значит, скоро домой поедем?
— Ну, не сразу еще.
— А я бы — хоть сейчас готов!
— Их же разбить еще надо, победить! А ты что какой-то чудной сегодня? — поинтересовался Алексей и тут же вспомнил то, что видел тогда, ночью.
— Нет, ничего, — обронил Степан и полез на чердак за сеном.
Они разложили сено по кучкам и, когда лошади после водопоя пошли к сену, Степан и Алексей принялись за утреннюю уборку. Не успели они ее закончить, как вдруг к конюшне подкатили легкие санки, в которых сидели председатель колхоза и Антонов. Лобов правил лошадью единственной рукой.
Сани остановились, Антонов спрыгнул с них. Поднялся и председатель, посмотрел на коней, что толклись возле куч сена, потом перевел взгляд на Степана с Алексеем. Спросил сурово:
— Что вы им сено под ноги кидаете? Или его у вас много?
Алексей почувствовал, что краснеет: конечно, безобразие! Они и сами столько раз говорили об этом бригадиру…
— Сколько раз говорил им, подхватил вдруг Антонов его мысль, — чтоб кормушки сделали, хоть бы пальцем пошевелили!
Алексей широко открытыми глазами глядел на бригадира: это он-то, Антонов, им говорил? Они сами ему тысячу раз напоминали о кормушках, но у бригадира вечные отговорки: некогда, некому, не из чего…
— Вениамин Васильевич, да ведь мы… — начал Алексей, но бригадир не дал ему окончить, обратился к Лобову:
— Вот с такими кадрами, Семен Данилович, работать приходится! А что я могу поделать?
В висках у Алексея гулко забилась кровь.
— Вы сами ничего не делаете! — взорвался он. — Это мы вам говорили про кормушки, а вы — ноль внимания!..
Лобов, нахмурив брови, посмотрел на него, посмотрел на Антонова, потом снова на Алексея. Тот готов был сказать все, что думает о бригадире, но председатель отвернулся и приказал Антонову:
— Сегодня же сделать кормушки!
— Сделаем! — заверил Антонов.
— И на конюшне и в коровнике.
— Сделаем!
— А сейчас соберите бригаду на собрание!
— Сделаем! — в третий раз отозвался эхом Антонов и тут же предложил Алексею:
— Иди скажи матери, чтоб комнату приготовила, у вас будем собрание проводить!
Алексей понимал, что Антонов нарочно отсылает его. Впрочем, может, и не нарочно: комната у них в самом деле просторная…
Через час в их доме гудел нестройный говор собравшихся хуторян. Все уже знали об окружении немцев, но всяк хотел услышать об этом еще и еще раз, тем более от начальства, которое, возможно, знает больше. Начальство не заставило себя ждать: вскоре пришли Лобов и Антонов, и собрание началось.
Как того требовал порядок, избрали президиум — и вдруг Алексей услышал свою фамилию. Не успел он еще толком осознать, что избирают не Анну Петровну, а его самого, как все уже проголосовали и Антонов торжественно провозгласил:
— Вышеозначенных товарищей прошу занять места!
И Алексей впервые в жизни занял место в президиуме, чтобы руководить собранием взрослых людей, усталых, голодных и безмерно счастливых людей, для которых окружение фашистов под Сталинградом означало исполнение слов: будет и на нашей улице праздник. Вот он, праздник на нашей улице!
Первым выступил Антонов. Говорил он пространно, вспомнил начало войны, нападение фашистов, потом перешел ко второму фронту и только под конец сказал немного о работе бригады. Потом встал Лобов и, разрубая воздух единственной рукой, сказал:
— Наступил день, товарищи колхозницы и колхозники, которого мы ждали долго, но в который верили всегда! Под Сталинградом окружили громадную фашистскую армию, кольцо замкнулось, и сейчас наши войска наступают в двух направлениях: на запад — теснят фашистов от сталинградской группировки и на восток — добивают тех, кого окружили в Сталинграде!
Он помолчал, подумал и снова заговорил:
— Это — огромная победа! Но еще много надо положить труда, чтоб прогнать фашистскую нечисть. Фронту нужен хлеб, мясо, одежда, — это должны дать мы с вами. Только мы с вами! Фронту нужны и наши руки: мы должны послать на строительство оборонительного рубежа десять человек. Правление колхоза имени Ворошилова понимает трудности вашей бригады: скотина болеет, бескормица. Очень тяжелая зима. Но позвольте в такой радостный день все ж покритиковать вас: как получилось, что до сих пор не сделали кормушки для скота? Сена и так не хватает, а у вас его скот да лошади ногами топчут!
Председатель долго еще говорил о задачах, которые встали перед колхозом.
После него выступила Николаева. Худая, с заострившимся носом, подпоясанная, как обычно бечевкой, Мария Ильинична обратилась к председателю:
— Ты, Семен Данилович, ругал нас крепко — и не зря, есть за что. Бригадир наш хватается за тысячу дел и ни одно толком не делает. Но и к правлению у нас упрек: сдается мне, что для правления наша бригада эвакуированных — чужая.
Председатель слушал ее, приложив руку к уху, молчал. Но когда Николаева остановилась, он сказал:
— Для меня все бригады равны.
— Возьми те же кормушки: верно, не сделали их! А из чего их делать? В хуторе ни одной дощечки, ни одной палки не найти. Неужто ты, Семен Данилович, не знаешь об этом? Нет уж, коль требуешь, то и помогай!
— Поможем, — сказал председатель, помедлив.
— А мы, — продолжала Николаева, — поможем нашей армии всем, чем можем. Я не накопила, не могу дать денег на постройку самолета или танка. Но вот у меня есть облигации займа — вношу облигаций на пятьсот рублей! У кого облигаций нет — пусть вносит трудоднями. И всем надо сказать, чтоб вносили, во всем колхозе. А может, и в газете про то напечатать — о других печатают, так мы, что ль, хуже других? Напечатать, пусть все помогают!
— Вот это правильно! — поддержал Лобов и встал во весь свой рост за столом. — Товарищ Николаева Мария Ильинична сказала правильно: надо написать обращение ко всем колхозникам, чтобы все собирали средства. И в газете напечатаем, обещаю!
— Если надо, — вставил Антонов, — отдадим всю свою кровь, капля за каплей!
У Антонова в эту минуту было такое преданное лицо, так он смотрел на Лобова, что Алексей вдруг не удержался и сказал:
— Это лишь самогон течет капля за каплей. А кровь надо отдавать всю сразу!
Сказал он не очень громко, но слово «самогон» было настолько неподходящим для этой обстановки, что его услышали многие, кто-то охнул, кто-то хихикнул.
Лицо Антонова медленно покрылось краской, на лбу выступили бисеринки пота. Глаза его забегали, метнулись в сторону Лобова. К счастью Антонова, председатель не слышал Алексея.
Из дальнего угла донесся голос Павлова:
— Жрать нечего, а они самогон гонят!
Многие не понимали, о чем идет речь, недовольно зашумели:
— Что болтают зря? Какой самогон?
— О деле говорите!
Алексей был сконфужен и раздосадован: как это у него вырвалось про самогон? Ничего ведь не видел, только за Павловым повторяет, как попугай! Да, а как же мука, мед? Откуда они у Антонова? И как доказать, если Павлов норовит в кусты? Ну ладно, он еще припрет бригадира фактами к стене!..
А пока что вместе со всеми Алексей внес в фонд постройки самолета двадцать трудодней и одну сторублевую облигацию, единственную, которую имел.
Собрание закончилось, и Антонов сразу увел председателя. К Алексею подошел Степан.
— Слышь, Лexa, что ты про самогон говорил? У нас в хуторе кто-то гонит, да?
Алексей промычал в ответ что-то невразумительное.
13
На рассвете Антонов постучал в окно к Тороповым. Алексей еще не поднимался, и Анна Петровна, накинув на себя пальто, открыла бригадиру дверь. Но он не вошел, лишь бросил с порога:
— Готовьте Алексея на окопы, сегодня уезжают!
И побежал куда-то дальше.
Анна Петровна стояла у открытой двери, сраженная неожиданной вестью. Вот и дождалась, что последний сын уходит из дому!.. Медленно закрыла дверь и возвратилась в комнату. Алексей словно услышал, что речь идет о нем, проснулся, но еще валялся на своей лежанке у печи. Мигающий свет коптилки упал на встревоженное лицо матери.
— Что там, мам? — спросил он.
— Вениамин Васильевич приходил — на окопы тебя берут! Сегодня.
— На окопы?
Алексей резко поднялся, сел. Сердце забилось тревожно, гулко. Так, значит, на окопы! Это Антонов нарочно его отправляет с хутора… Да, но и Лобов вчера говорил, что пошлет людей на строительство оборонительного рубежа. Так что выбор мог пасть на Алексея неумышленно…
— И зачем только нужны эти окопы? — сдерживая слезы, негромко произнесла Анна Петровна. — Фашистов же окружили!
— Какая ты, мама, непонятливая! — сказал Алексей, вертя в руках заплатанный, видавший виды ботинок: с такой обувью пускаться в дальний путь было явно рискованно. — Как же ты не понимаешь? — повторил он. — Ты думаешь, наши не знают, что надо, а что не надо делать? А ну, как немцы попытаются пробиться из Сталинграда? Верно, Федя? — обратился он к Феде, который сидел в своем углу на матраце.
Лицо у Феди было опечаленное, смущенное, он словно извинялся перед Анной Петровной, что вот он, Федя, остается здесь, а ее сына посылают куда-то на окопы.
— Сколько этих окопов оставили в сорок первом, не счесть! — сказал Федя. — Копали днем и ночью, а немец пойдет где-нибудь стороной — и вся работа прахом!
Обувая второй ботинок, Алексей принялся развивать свои соображения о значении оборонительных сооружений. Анна Петровна была с ним согласна, но ей — ой как не хотелось расставаться с сыном.
— А почему ты должен ехать? Другие тоже могут.
— Так я ж комсомолец, мама!
— У тебя вон и обуви нет — сразу ноги обморозишь!
— Почему — сразу? — не согласился Алексей. — Может, вовсе и не сразу!
Но Анна Петровна решила действовать по-своему. Пока Алексей умывался, она пошла к Антонову. Бригадир только-только возвратился откуда-то, стоял посреди комнаты, когда появилась Анна Петровна. Встретил ее настороженным взглядом.
— Что? — спросил он. — Где Алексей?
— Дома, — ответила Анна Петровна. — Только ему не в чем ехать, Вениамин Васильевич! Куда ж он в рваных ботинках?
Антонов смерил ее с головы до ног, помолчал. Потом повернулся, сел на лавку и, придерживая валенки рукой, поочередно снял их со своих ног. Стоя в белых шерстяных носках на глиняном полу, протянул валенки Анне Петровне.
— Пусть обувает мои!
Смущенная, Анна Петровна отказалась:
— Что вы, Вениамин Васильевич! А как вы?
— Перебьюсь как-нибудь!..
Анна Петровна слабо протестовала:
— Это ваши валенки, так не годится!..
— В первую голову — все для фронта, для победы! — заявил Антонов. — Валенки нам на бригаду дали, так что пусть обувает! И пусть поторопится: часа через два в путь!
— А кто еще поедет? — только и спросила Анна Петровна.
— От нас трое: Алексей, Николай Иванович и Полякова. Остальные из центральной бригады.
Когда Анна Петровна вернулась домой с валенками, Алексей очень удивился, но сразу же переобулся, не испытывая при этом никакого угрызения совести: бригадировы так бригадировы, ему все равно, лишь бы было тепло. Узнав, что Николай Иванович тоже едет на работы, побежал к старику. Павлов только вернулся со скотного двора, где дежурил, и уже все знал лично от Антонова. Видно, они крепко поговорили между собой, потому что Павлов, сидя на лавке, ожесточенно ругался и произносил какие-то не очень внятные угрозы.
— Я тебе покажу! — рычал он в пространство, где по его расчетам должен был находиться Антонов. — Избавиться хочешь? Я от тебя скорей избавлюсь! Ты у меня вот где сидишь — в кулаке!..
Алексею расхотелось говорить со стариком, и он возвратился домой. Там уже хлопотала мать, собирая ему вещи в дорогу, а Федя прилаживал к мешку лямки, чтобы Алексею было удобно нести за плечами. Комптон, наблюдая все это, улыбался снисходительно и ободряюще одновременно.
— Ну что, молодой человек, в путь? Помни, Алексей, все великое начинается с дороги!
Алексей не нашелся, что ответить, неясно было, подбадривает он или подшучивает. А Федя сказал с сожалением:
— Вернешься — нас, может, и не застанешь…
— Почему? — удивился Алексей. — Я ж через две недели вернусь!
— Служба, брат! Тут не через две недели — через два часа могут снять и бросить за тыщу верст!