- Я ужасно страшная, да? - спросила Оля, и в ее голосе для него впервые зазвучало настоящее беспокойство за то, какой он видит ее сейчас. Кажется, ответ был у него на лице, потому что, обнимая его, повиснув на нем всей, оказалось, немалой тяжестью, безбоязненно-любовно заглядывая ему в глаза, она, он знал это наверное, была довольна ответом.
- Ты спал? - опять спросила она тихо, возвращая его к прошедшему, и Вадик догадался, что все, что он шептал ей на ярком, безоблачном рассвете, касаясь губами голого плеча, осталось для нее тайной. Он и рад был этому и сожалел, потому что понял: никогда, если они проживут хорошую, спокойную жизнь, в меру сладкую, в меру трудную, ему не найти, не собрать опять тех слов, которые сами по себе значат так мало, так обычны, а в эту ночь имели свое первоначальное значение. Легка была та его бессонная ночь.
- Ты чем-то огорчен!? - озаботилась она, и руки ее сбежали с его плеч.- Что-нибудь не так?
- Я ужасно люблю тебя,- сказал Вадик.- Я ни чего сейчас не чувствую, кроме этого. Я даже пошевелиться не хочу. Не отходи от меня сегодня, ладно? - попросил он жалобно. Она поняла. Сильно прижалась к нему, так, чтобы он усвоил, привык к ней и сохранил в себе память о ее теле.
До лагеря они дошли по берегу. Сонные ребята в мятой форме лениво плескались у воды. Кое-кто, уже окончательно проснувшийся, приветливо кивнул им.
Оля отправилась на кухню, а Вадик забрел в избу, сплошь уставленную раскладушками разыскал на стопе остатка пиршества и, стоя, съел кусок пирога; распробовал его и отправился на кухню запоздало говорить комплименты. Однако их приняли с удовольствием. "А из наших яблочек еще лучше получается",- вздохнула Оля.
В десять часов к избе подкатили директорский "газик" и грузовик, Из "газика" вышли директор и кассир, цепко державший под мышкой обыкновенный детский портфельчик. Все уставились на него. В столовой, оглядев в полной тишине сидящий отряд, директор сказал:
- Вот ваши деньги. Их не много. Кому-нибудь может показаться, что их совсем мало. Вы положили много сил, больше, чем хотелось бы, но не огорчайтесь: здесь вы за эти деньги заработали больше - вы получили право на наше уважение. Поэтому с чистой совестью и от всего сердца я говорю: приезжайте на будущий год!
Кассир, словно ожидавший этих слов, расстегнул портфель, вытащил из него длинную ведомость и счеты и, жестом пригласив к себе поближе комиссара, защелкал костяшками. Ребята тянули шеи. Наконец, когда комиссар и Юра расписались, кассир, ныряя рукой в портфель, выложил на стол четыре разноцветные обандероленные пачки и еще добавил несколько бумажек сверху. А потом насыпал горсткой серебро.
И тут почему-то все встали и, оглядываясь друг на друга, зааплодировали. Кассир поклонился, как актер, закончивший номер,- тогда отряд засмеялся.
Еще говорили комиссар и Юра. Потом директор пошел вдоль столов, пожимая каждому руку. "Оставьте адрес, доктор!" - попросил он Вадика. Потом грузили раскладушки, матрасы, потом, окружив "газик", проводили директора и остались одни.
- Десять тысяч четыреста сорок три рубля восемьдесят одна копейка,- объявил комиссар.
- У-у! - сказали ребята.- Моня, дели на...- и опять осеклись,
- На сколько? - спросил комиссар.- По правилам коммуны - на тридцать семь. Я и Элизабет включил. А Вовика?
- Конечно! - звонко крикнула Таня.- Что вы, жадные, что ли? - Она встала и, ища поддержки, поворачивала голову вправо, влево, улыбка была у нее веселая.
- Я скажу! - поднялся Автандил.- И не только я так думаю - надо и доктора считать. Он нас лечил, за гигиеной следил, рыбой кормил-все хорошо!- Автандил замахал руками, успокаивая зашумевших ребят.- Но еще и на машине работал. Не было бы машины и шофера - что бы мы сделали, генацвале? Он с нами дом строил!
- Доктор в коммуне не состоит! - резко сказал Кочетков.- А дом сделали бы все равно. Так что эти твои "если бы да кабы "...
- А вся жизнь на этом "если" держится,- с вызовом бросил Сережа-комиссар.- Если б мы поняли с самого начала, что не ты, а мы сами отвечаем за все... Если б знали, что с нас, а не с тебя последний спрос... Во - сколько "если"! А насчет предложения Автандила .
- Ребята! - Вадик, чувствуя, как он свекольно краснеет, встал и повернулся к отряду лицом.- Ребята, не надо. Спасибо. Вы же меня кормили...
- Голосуй! - крикнул Вовик.- Я - "за"! - Он вытянут руку, стал толкать соседей.- Не слушай его! Голосуй!
- Не голосуйте,- тихо проговорил Вадик и увидел, как нерешительно опускаются уж было взметнувшиеся руки, и испытал при этом какое-то сложное чувство - в нем были и обида и облегчение... И хотелось посмотреть на Олю. А она сидела отчужденно, наклонив голову.- Спасибо, ребята! Не могу... Не надо.
- Так как - голосовать или нет? - озадаченно спросил Сережа у отряда.
- Самоотвод! - хохотнул Игорек.- Доктора интеллигентность заела. Эх, мать честная!.. Не перевелись еще порядочные люди! Учитесь, дети! Аплодисменты!- Он захлопал.
Вадик сел на скамейку, зная, что на него все смотрят и что он красный до корней волос, и стыдился поднять глаза.
- Есть предложение принять самоотвод,- вдруг громко с места сказала Оля. И тут же Вадик ощутил, как она тронула его руку горячей ладонью, подвинулась к нему. А Игорек рассмеялся во весь голос.
- Браво! - крикнул он.
- Так на сколько делить? - растерялся Сережа.- На тридцать восемь? - Он выждал, потом негромко спросил: - Кто "за"? Погодите, не опускайте-не сосчитал.
- Стой! - раздался вдруг голос Кочеткова, и он поднялся из-за стола, выпрямился, оглядел ребят.- Тихо, дайте сказать. Отказываюсь я от своей доли,- прокашлявшись, объявил он.- Официально, ясно? В общем, компенсирую, чем могу, что плохо заработали.- И сел, бледный, осунувшийся на глазах, опустил голову.
Игорек присвистнул и отложил в сторону гитару, и ноющий звук зацепленной струны повис в оторопелой тишине. Комиссар начал багроветь,
- Ишь ты! - встав, сказала Оля.- Он не за деньги работал! За идею! Вот оно как! За какую ж ты такую идею, Кочетков, работал, что тебе деньги совестно взять, а? Скажи давай! Может, мы все за такую идею от денег откажемся. Мы ведь ему как каменщику платим, а не как командиру, верно? - спросила она ребят.- Голосуем тридцать восемь частей, коммуну! - объявила она.- Кто "за"? - И высоко подняла руку.
Медленно, неохотно поднимались руки, ребята не смотрели друг на друга. Вадик долго колебался и все-таки проголосовал "за" - последним, под Олиным взглядом. И в напряженной тишине Сережа-комиссар объявил, отдуваясь:
- Двадцать "за" - простое большинство. Ну, Моня, дели!..
И Моня, сощурившись на окно, выдал цифру до сотых.
- Кто последний? - завопил Вовик и не двинулся с места. Первым к столу подошел бывший завхоз Витя.
Фальшиво-весело подмигнув Оле и подтолкнув ее в очередь, выстроившуюся к Сереже, Вадик торопливо вышел из столовой. Остановился неподалеку от двери, услышал Сережин голос: "Поздравляю! Получи свои кровные. Распишись. Ну, давай лапу!",- потом возглас Вовика: "Маленьким - без очереди!"
На пустой линейке трещал туго натянутый ветром, еще не спущенный вымпел отряда. Флагшток дрожал, как у судна на ходу.
- Врагу не сдается наш гордый "Варяг"...- пропел за спиной у Вадика Игорек. В руке у него были зажаты деньги.- Слушай, человек в белом халате! Какая принципиальная у тебя девочка!.. - Он весь затрясся от смеха.- При случае и необходимости она тебя и под суд отдаст!.. Ну-ну, охолони!- И, смерив Вадика взглядом с головы до ног, Игорек удалился в избу. А Вадик - от греха - пошел на обрыв.
Быть может, через минуту - он едва успел напоследок оглядеть привычный пейзаж с водой, с хищно кидающимися на гребешки волн чайками и чуть проглядывающим на горизонте противоположным берегом,- услышал торопливые шаги, обернулся, и плачущая Оля кинулась ему на шею.
- Что ты? Что ты? - спрашивал Вадик, отводя ее мокрое от слез лицо. Но она плакала, закрывая глаза руками.- Что случилось?
- Дура я, дура! - проговорила наконец Оля.- Если б я не выступила... Но ведь это нечестно было бы, Вадя?! А получается, будто я с Кочетковым заодно. Ты пойми - не так это! Не предала тебя я...
- Все нормально,- бормотал Вадик, гладя ее по голове, по мокрым щекам.- Все нормально.
Оля заглянула ему в глаза, словно удостоверяясь в его искренности, и с силой сказала:
- Сейчас самое трудное между нами было, Вадик,- И приникла к нему, тесно прижимаясь всем телом, не обращая внимания на деликатные покашливания ребят, спускающихся к воде мимо них.- Если это перевалим...
- Перевалим...- вяло отозвался Вадик.- Я тебя понимаю.,.
- Вот, возьми.- Резко отстранившись, Оля вдруг сунула ему в карман куртки аккуратную пачечку денег.- Твои!
- Ты что? Зачем? Да не возьму я!..- засопротивлялся Вадик и вдруг, по выражению Олиных глаз поняв, что это ее деньги, больно схватил ее за руку.- Ты что?!
- А у кого возьмешь? - Оля вырывалась.- Или от каждого по бумажке?
- Да ты что?! - заорал Вадик взбешенно.- Я же сам отказывался! Не нужны мне эти деньги!..- Он почти оттолкнул Олю от себя.
- Вот теперь вижу - действительно не нужны, А то мне показалось...- сказала Оля, и укоризна в ее тоне пронзила Вадика.
- Креститься надо, когда кажется! - запальчиво начал он и, глубоко вздохнув, признался: - Перевалили.
И тогда Оля, властно притянув его к себе, поцеловала.
Потом аккуратно сложила бумажки одну к одной, перегнула и, чуть отвернувшись от Вадика, приподняв плечо, спрятала их.
Никого не стесняясь, они спустились, держась за руки, к воде, походили по берегу, зашли попрощаться с дядей Сашей - и не застали его - и вдруг вспомнили, что еще не простились с нишей: их исповедальней и приютом. Они побежали туда, но уже сигналил прибывший автобус и орали ребята: не успели.
- Ну и ладно,- тихо сказала Оля. Перевела дыхание.- Ладно.
А потом была дорога через деревню, мимо домиков, в которых жили все знакомые Вадику люди, и они стояли у калиток и махали руками, и был дядя Саша с мешком вяленой рыбы, нагнавший автобус на самосвале, и электричка, заполненная какими-то странными, диковато пялящимися на отряд то ли дачниками, то ли прокисшими в своих заботах горожанами; и, наконец, вокзал, торопливое в своей неожиданности прощание навсегда, подначки, похлопывания и ни к чему не обязывающие обещания, и удивительное чувство отчужденности в своем родном городе.
И вот он стоит, вертя головой, на площади, а рядом с ним продрогшая на ветру женщина, его женщина, которую он везет к себе домой. И она смотрит на него и ждет: ну что скажет этот тип, который, кажется, теперь берет все на себя...
- Пошли,- сказал Вадик.- Эти такси!.. На метро быстрей доберемся.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. Осень.
- Что так рано? - удивилась мама, когда Вадик выскочил из ванной, на ходу вытираясь полотенцем.- Завтрака еще нет, детка. Ты спешишь? -Она была в халате, непричесанная,
- Сделай яичницу, пожалуйста,- пробурчал невыспавшийся Вадик, плюхаясь на табуретку у окна--место отца.
- Это я мигом. Опять поздно лег?
Мимо кухни по коридору в веселенькой пижаме с оборочками, как сомнамбула, вытянув перед собой руки, босиком прошлепала Машка. В ванной она сильно пустила воду и, наверное, залезла под струю: послышались стоны, охи и как будто бы даже плач - обычный утренний спектакль.
- Дураки вы у меня,- с любовью сказала мама,- Рано вставать - долго жить, говорят, врачи так считают.- Она с улыбкой покосилась на задремавшего, привалясь к стене, Вадика.
Уже трещало масло на сковородке, уже запахло кофе, и солнце доползло до окна - надо было начинать новый день.
- Они, коновалы, всегда придумают что-нибудь противное,- отозвался Вадик, потягиваясь,- Душ холодный по-ихнему тоже полезен,
Он успел украсть из маминой пачки сигарету и теперь отводил маме глаза. В ванной запела Машка.
- Ты поздно сегодня? - спросила мама, провожая Вадика до двери.- Позвони, если задержишься.
На улице, холодной и солнечной, ветер лохматил волосы и дергал плащ за полы, Сигарета погасла, а прикуривать на ходу было некогда.
Через сорок минут, вполне проснувшийся, он стоял у закрытых дверей терапевтического отделения и настойчиво нажимал на кнопку звонка. Шум и гвалт в отделении уже набрали свою обычную силу- детки встали и начали резвиться,- и его звонок не слышали, как обычно.
Вадик прошел по коридору отделения, где взглядом, где вмешиваясь, останавливал шалунов, в ординаторской взял кипу "историй болезни" своих мальчишек, достал из стола фонендоскоп и тонометр.
- Эй, мужики, в палату! - крикнул он в коридоре и, не дожидаясь, пока все его подопечные улягутся на своих постелях, начал обход.
-Ну, как сегодня дела, Мишаня? - спросил он толстого, коротко подстриженного десятилетнего тихоню.
- Сегодня дела хорошие,- неторопливо ответил Мишаня, с трудом задирая на громадном животе майку.- Сегодня мочи тысяча сто миллилитров.
- Это ты, брат, молодец,- похвалил Вадик, ощупывая его с ног до головы.- А бока не болели?
- Дядя! - нежным звенящим голоском сказал трехлетний Ванечка.- Мама придет?
- Завтра, завтра придет,- погладил его головенку Вадик.
- Ты меня домой пустишь?- со слезами уже спросил Ванечка.- Дядя, я домой хочу!..
Он заплакал, как и каждое утро вот уже четвертую неделю, с того дня, когда счастливый и веселый Вадик пришел на кафедру, чтобы отметиться перед отпуском, попасться на глаза доценту - деликатно напомнить о себе,- а был тут же направлен в это отделение. "На две-три недельки,- пообещал ему доцент Кит.- А уж потом и отдохнете. Куда-нибудь едете?" Вадик промямлил в ответ что-то неопределенное. "Вот и хорошо. Так что приступайте прямо сейчас!" И халат Вадику нашелся и фонендоскоп; вручили кучу "историй болезни", показали две палаты, и он включился в работу, да с непривычки закопался и, как ни спешил, а опоздал к Оле на свидание. Прибежал, запыхавшись, без цветов и ждал выговора; сразу же рассказал об отсрочке отпуска и думал, что тут-то все и решится- ведь ему не придется уезжать куда-то на юг, и ее отговорки и откладывание главного разговора с родителями кончились,-а Оля обрадовалась почему-то.
- Все равно, значит, кому-то из нас уезжать,- сказала она торопливо, делая вид, что рассматривает памятник.- Выходит, мне: вот, в общежитии письмо лежало. Мама пишет - приезжай, помоги убрать картошку,- Она показала Вадику измятое письмо.- Поеду я, хорошо? К двадцать пятому вернусь, на экзамен. Ну, улыбнись, Вадя!
- ...В двенадцать, двадцать пятого, на Комсомольской, у остановки такси! - десять раз он прошептал ей в ухо за, полночь у самых дверей общежития, которые вот-вот должны были закрыть подглядывающие за ними дежурные, и даже подтолкнул ее, не торопящуюся уйти. Что-то было в ее последней улыбке со слезами такое, что до сих пор тревожило...
...- Ложись на кроватку,- сказал Вадик Ванечке.- Сейчас я тебя полечу...
- И домой пустишь?
В коридоре загремел голос заведующей отделением Майи Константиновны. Сестра тихо оправдывалась.
- А это меня не интересует!-отрезала Майя Константиновна и заглянула в палату.- Доктор Андреев! Вы уже в отделении, а не видите, какая грязь! На вашем месте я бы не вошла в палату, пока ее не привели в надлежащий вид. Что вы так рано? - почти не меняя тона, спросила она.- Опять в двенадцать часов отпроситесь в лабораторию? Не пущу. Ну, как у нас дела? - Улыбаясь, она присела на кровать к Мишане, потрепала его за ухо. Ее смуглая рука только подчеркивала молочную бледность Мишаниной кожи.- Нет последнего анализа?- Она посмотрела на Вадика.- Такая куча народу в этой вашей лаборатории, а анализы приходят с пятого на десятое! Вы-то что там делаете?.. Ах, экспериментальная методика! Нам-то она пригодится?.. Когда вы в отпуск идете? - не дождавшись ответа, спросила Майя Константиновна.- Потом в отделение вернетесь? Или, может быть, в лабораторию, подальше от ребятишек? К экспериментам?