Вадик не стерпел насмешки и вежливо сказал:
- Если вы не возражаете, я бы вернулся в отделение.
- Я-то не возражаю,- засмеялась неожиданно звонко Майя Константиновна.- Да захотите ли вы? Я ведь вас сознательно гоняю, любимчика кафедры, надежду шефа.
- Я не любимчик.
- Любимчик! Ну, да ведь не в этом дело.- Она тронула Вадика за плечо.- Мне жаль, что такие славные ребята прячутся в лабораториях от наших простых жизненных проблем. Своего голоса не будет. Ну, ладно. В "историях" все в порядке? - Майя Константиновна подозрительно посмотрела на Вадика.- После двух покажете мне.
Ровно в два часа Вадик сел рядом с ней, и они медленно пролистали всю "историю болезни" Мишани, от корки до корки. Майя Константиновна вела Вадика - он сам это чувствовал,- как водят маленького через широкую улицу, за ручку, где бегом, где неторопливо, объясняя и про красный свет и про далекого невидимого отсюда регулировщика, и успевала отвечать на, должно быть, детские вопросы. К тому времени, когда Вадик под четкую диктовку занес в "историю" консультацию Майи Константиновны, он был выжат, болела от голода голова, и очень хотелось закурить.
- Ну, вот.- Майя Константиновна подписалась.- А где это вы прочитали про селективную потерю белка? - Они поговорили на эту тему и еще на другие, слегка тестируя, экзаменуя друг друга. Потом Майя Константиновна встала, одернула халат, сняла свою шапочку, как тяжелая корона возлежавшую у нее на голове, поправила волосы и снова надела ее.- Это вы прислали нам девочку из области? - неожиданно спросила она.- На всякий случай или диагноз предположили?
- Предположил. А что, ошибся?
- Идите в буфет, поешьте,- ворчливо сказала Майя Константиновна.- А то за последнее время вы у нас совсем исхудали. Мамочка наверно, в ужасе? И поминает меня недобрым словом?
- Я лучше покурю,- улыбаясь, Вадик полез за сигаретами.
- Не сметь курить! - прикрикнула Майя Константиновна.- А еще педиатр!.. От вас же табачищем нести будет! Марш, вон из отделения, курилка!- Вадик покорно вздохнул и начал снимать халат, а Майя Константиновна не торопилась уйти - расставила по местам стулья, отодвинула с края стола телефон. Потом, обернувшись к Вадику, спросила: - Есть куда поехать отдохнуть? Я сообразила- вам ведь сейчас еще только последние каникулы отгуливать? Отдыхайте на всю катушку-потом будут только отпуска от работы - это совсем не то! Дать адресок в Гаграх? "О, море в Гаграх! О, пальмы в Гаграх!" - Она подмигнула.
- Дать. Спасибо,- отозвался Вадик.- Обсудим адресок.
Майя Константиновна вдруг хитро и понимающе улыбнулась:
- Ну, идите, обсуждайте. А завтра не опаздывайте. Не забыли? Завтра "сведения" даете родителям. Посмотрим, как справитесь с этим во второй раз...- Легко подталкивая Вадика в спину, она выпроводила его в тихий послеобеденный коридор.
"Что сейчас Оля делает?" - подумал Вадик, идя по лестнице. Оставалось подождать только два дня - и все случится так, как он хочет. Когда очень хочешь, все получается, знал Вадик.
"Вадик! - не отступив от края тетрадного листка, начала письмо Оля.- Мы должны послезавтра встретиться, но свидание у нас не получится. Не в Москве я, как видишь, а дома..."
Она посмотрела на Витькину макушку, склонившуюся напротив над таким же листочком в клеточку. Витька старательно выводил дроби.
- Опять на чердак лазил? Вся маковка в пыли,- выговорила ему Оля. Витька, не отрываясь от задачки, поскреб затылок, делая вид, что очень озабочен знаменателем.- Эх, Витька! Ослушаешься опять - попадет тебе!
- От тебя? - Он нахально разулыбался. Оля ловко и звонко щелкнула его по лбу.
- Дура московская! - завопил Витька, отскакивая к двери.- Выучилась драться!
- Не балуйся,- сказала Оля материным голосом.- Садись-ка, занимайся!
Витька вернулся к столу и вроде бы опять занялся задачей, не любопытствуя Олиным делом, но был ох, как глазаст.
"Рассказывать по порядку все, что было,- долго, да и незачем...- Оля перечитала и зачеркнула написанное.- Словом, на экзамен я не поехала, и из института меня, наверное, уже отчислили". Она опять перечитала все письмо, но оно ей не понравилось- в нем звучало что-то жалостное,- и опять все зачеркнула.
Витька захлопнул тетрадку, навинтил на ручку колпачок и засунул все свое хозяйство в мятый черный портфельчик. Озабоченный чем-то новым, он вдруг смачно плюнул на пол.
- Это что такое! - Оля перегнулась через стол и шлепнула его по губам.- Ну-ка, вытри, бандит! Ишь, чему научился!
Витька понуро слез со стула, вытер ладошкой плевок и, отвернувшись от Оли, потащил за ручку портфель со стола.
- Руку помой, мусорщик, человек ведь ты. - Витька загремел на кухне сосулькой умывальника, а Оля написала: "Устроилась работать в ночь, для дома очень удобно. Братишки весь день на глазах, и матери, она говорит, большая помощь. Жаль, что так получилось, но другого выхода просто нет..." - Она отложила ручку, прочла все с самого начала. Попробовала, что получится, если дописать: "Я все помню",- а потом вычеркнула и это.
Она решительно сложила листочек пополам и сунула его под скатерть по стародавней детской привычке, когда еще она целый год переписывалась с ровесницей из Ленинграда. Та в девятом классе вдруг перестала отвечать ей, а Оля все писала и писала, почти целую четверть раз в неделю, рассказывала то, что раньше той девочке было интересно - и про снег в лесу и про теленочка, который уже пробовал бодаться. Письма, правда, раз от раза становились все короче и фальшивее. А в десятом классе, доросши до какого-то порожка, она все поняла про ту девочку - девочка выросла.
Сейчас пора было идти на работу - разносить дневную почту.
На терраске она оделась, еще раз с порога оглядела комнату и закрыла дверь на замок.
А Витька, нагулявшись и подгадав к приходу матери домой, вкусно пообедал и, сев на диван, в сотый раз начал листать принесенный Олей журнал "Советский экран". Пока мать, напевая - она теперь была много веселей, чем до Олиного приезда,- топталась в кухне, Витька время от времени посматривал на заломленный угол жестко накрахмаленной скатерти. Улучив минутку, исследовал причину беспорядка. Он оставил письмо на месте, здраво рассудив, что до вечера, до Олиного дежурства, оно здесь и пребудет и что-нибудь да придумается. И тут мать вышла из кухни, оправила волосы перед зеркалом, губы покрасила - собралась куда-то.
- Сынок,- сказала она.- Ты просто так не убегай, дом замкни. Хочешь, воды натаскай. Я скоро!
Оставшись один, Витька, насупливаясь и мелко, как семечную шелуху, сплевывая, кое-как разобрался в черновике Олиного письма и очень разозлился: мало того, что Ольга в Москву не ехала (из подслушанных ночных шепотных разговоров Оли с матерью Витька понял, что учиться Ольге дальше неохота, но есть дело-надо в Москву съездить, а мамка сказала: "Денег нет, жалко их; все, что привезла, спасибо, на вас пойдет; напиши, раз такая надобность, письмо крепче разговора"), так еще, выходит, в письме она ни слова за брата не замолвит; пишет тому парню, у которого жила два дня, набрала там всяческих марок и атласов, а теперь жилится попросить еще хоть немного!..
Озабоченный Витька натаскал полный чугун воды и залез на чердак, где прятал в сундуке свои наиважнейшие сокровища. Поглядев на них, он отложил решение на вечер - живший в Витьке голосок нашептывал: обожди! обожди!
Оля ужинала тут же, у коммутатора, не сняв наушники, и время от времени поглядывала на лампочки-индикаторы. Мать, соблюдая все инструкции, чинно сидела за барьером, в зале, подальше от злого старика Миловидова - он ждал разговора с Москвой.
- Опусти в ящик,- попросила Оля мать, передавая ей через барьер вместе с пустой миской запечатанное письмо. Мать машинально поскребла ногтем заклеенный клапан конверта и согласно кивнула головой. На освещенном крыльце, приблизив конверт к глазам, она прочитала московский адрес и, минуя одиноко висящий почтовый ящик, прямехонько отправилась домой.
Витька сидел на диване, рассматривая абажур. По позе и хитрой рожице мать поняла, что он опять отрешается. Абрикосовый свет абажура слепил ему глаза, и в них плавали разноцветные пятна, как на глянцевых листах атласов, которые он подолгу рассматривал на чердаке, то подставляя их под прямой свет солнца, то пряча в тень, отчего плоскость приобретала глубину и горы и моря становились объемными.
Способ извлечь Витьку из мечтательности был открыт еще отцом - мать несколько раз включила и выключила свет. Витька с недовольным лицом завозился на диване.
- Свет жжешь попусту,- попрекнула его мать в тысячный раз.- Ах, ты господи! - сказала она, примериваясь, как бы поаккуратнее слукавить.- Хоть бы посуду прибрал, что ли? В отца растешь, шут гороховый!
Витька щурился, подслеповато рассматривал ее, а уже соображал, что мать шумит по-пустому и задумала созоровать. Он пошел на кухню, налил теплой воды в таз и, одной рукой болтая тарелки, чтобы они погромче звенели, вытянул шею в дверь - подсмотреть, чего мать затевает. А она, сидя к нему боком, неумело пыталась расклеить конверт. У Витьки даже нос сморщился от удовольствия.
- Сынок! - веселым голосом позвала его мать.- Пойди-ка сюда! Ты ж мастак марки отлеплять,- заговорщицки сказала она.- Разлепи аккуратно конвертик.- И взглянула на него с сердцем.
Опытным взглядом перлюстратора мельком осмотрев конверт, Витька оценил сложность работы и велел:
- Взгрей чайник!
Через десять минут он вынес матери в комнату листочек, исписанный наполовину, а сам бросился обратно на кухню, прихватив портфель. Мать кликнула его в комнату, когда он закончил свою секретную и спешную работу. Она сидела, уронив руку с письмом на колени, и лицо у нее было спокойное,
- Сынок, мать про своих детей все должна знать. Таиться от нее не надо. А Оле про это мы не скажем. Не выдашь? - спросила она.- На, залепи и сбегай опусти в ящик. Да палку возьми, опять собаки стаей бегают.
В сенях Витька вложил в конверт еще один, свой листочек.
Старик Миловидов дождался связи с Москвой в одиннадцатом часу. И, хотя платил он за десять минут, хватило бы ему и двух,
- Але! Але! Москва! - сначала надсаживался он, хотя сигнал был отличный-с параллельной трубки Оля хорошо слышала голос москвича.- Сашу мне позовите,- рыдающим голосом требовал Миловидов,
- Слушаю, слушаю, кто говорит? - волновался москвич.
- Это папа твой говорит, сукин ты сын,- тем же голосом, каким он всегда начинал скандал, сказал Миловидов.
- Папа, папа, что случилось?
- Помираю я, Сашка, а ты хоть бы приехал, глаза мне закрыл!
- Папа, что случилось? Почему ты не отвечаешь на письма?
- У других людей дети как дети, а у меня не родной. И пока не приедешь, слова тебе не отвечу! - Старик Миловидов сначала грохнул трубкой, потом дверью кабины и уж очень сильно засовом у входной двери.
- Алло, алло! - взывал москвич.
- Он бросил трубку,- отозвалась Оля.- И ушел. У вас еще семь минут.
- Он что, совсем разболелся? - Оля промолчала.- Чудит? - осторожно произнес москвич. И, не дожидаясь ответа, отсоединился.
Связь была не на автомате, и Москва честно держала оплаченное время. Оля повторила "отбой" два раза, прежде чем в наушниках пискнуло и далекий нетерпеливый голос московской телефонистки резко спросил: "Нечетко? Будете говорить? Какой номер, повторите!" И, решившись, Оля набрала номер. На четвертом вызове трубку сняли, и донесся неторопливый нежный женский голос (кто, Маша?): - Вас слушают!
- Вадика, пожалуйста.
- А его нет дома. Он будет попозже. Что-нибудь передать?
Оля замолчала, собираясь с мыслями, и там, в Москве, это поняли:
- Это междугородная? - И сразу же вмешался голос Натальи Владимировны.- Кто говорит? Олечка, это вы? Здравствуйте! Вадика нет дома, к сожалению. Он поехал к другу, вернется поздно. Он звонил домой и предупредил, что вернется поздно. Вы слышите? Что ему передать?
- Я ему послала письмо...
- Олечка, откуда вы говорите? - Пискнул сигнал: осталась одна минута,
- Я дома, я не могу приехать, я в письме все написала,..
- У вас что-нибудь случилось дома?-Голос высокой и строгой Натальи Владимировны оказался совсем рядом, даже ее частое дыхание было слышно.- Что-нибудь случилось, Оля?
- Нет,- сказала Оля.- Извините.- И повесила трубку. Через пару секунд Москва отсоединилась.
Оля вытерла вспотевшие руки, отдышалась и пошла закрывать двери.
На дворе моросило, После недельных холодов сегодня набежал по-летнему тихий ночной дождь с редких высоких туч и высветлил небо. "Завтра-послезавтра,- подумала Оля, подставляя брызгам горевшее лицо,- тепло и в Москву придет. А сейчас он, наверно, возвращается домой, опять дождь лупит, и Вадик в своем коротком плаще, в котором он похож на мальчишку, опять вымокнет".
Она вздохнула, припоминая последний - из двух их общих - день в Москве у него дома: как они встали, позавтракали, все время с Машей подшучивая над Вадиком, у которого на щеке был отпечаток пуговицы, и как потом пошли с Машей в парикмахерскую и по очереди сидели в кресле у болтливой, все и про всех знающей мастерицы, а затем у грубой маникюрши, не сказавшей ни слова, не раскрывшей рта даже для того, чтобы отблагодарить за даром полученный рубль,- и они с Машей переглянулись с улыбками, после чего с Машей что-то произошло; дома, не слушая заждавшегося и уже одетого Вадика (он все вздыхал и посматривал на часы), Маша уговорила ее примерить свое платье странного фасона и поставила их с Вадиком рядом и долго их разглядывала, наклоняя голову. И вдруг объявила, что не пойдет в ресторан, передумала, не хочет - чего она там не видела? - и платье у нее одно, а и так ясно, что оно Оле идет больше, чем ей самой. И когда смущенная Оля начала отнекиваться, Маша подвела ее к зеркалу: "Ну?" - и Оля замолчала. Платье немного жало под мышками и было тесно в поясе, но действительно шло ей: там, в ресторане, у больших зеркал она дважды видела себя и оба раза отметила, что с подровненными волосами и чуть-чуть подкрашенная она обращает на себя внимание - потому что у Вадика, когда она не смотрела на него или делала вид, что не смотрит на него, лицо делалось озабоченным, и он недовольно озирался вокруг.
Был обеденный час, рабочее время, а здесь негромко играл оркестр, неспешно разговаривали люди и некоторые даже танцевали.
Вадик сидел напротив, очень красивый а сером костюме, очень тихий и простой, и Оля были благодарна ему за это. Ей не хотелось есть или пить; ей нравилось сидеть вот так вдвоем - красиво одетыми, неторопливыми и молчать. Но подлетел с холодным лицом официант, и Вадик не взял у него карту, очень просто сказал: "Мы хотим вкусно пообедать. Надеемся на вас". И официант, который до этого куда-то торопился, вдруг улыбнулся по-человечески и кивнул. А потом был все время и рядом и вдали, подходил как раз вовремя, менял тарелки.
Они что-то странное и очень вкусное ели, что-то пили, не пьянея, танцевали и почти не разговаривали-Оле хватало его улыбки, тепла от его ладоней, нечаянных столкновений коленей.
Она отказалась от такси, и они попали под дождь, и она заставила Вадика, словно бы пережидая ливень, постоять в подъезде какого-то дома. Он все спрашивал: "Ну почему ты не хочешь, чтобы я сказал маме? Почему? Я больше не могу,- шептал он ей в ухо.- Олька, ты меня мучаешь, мучительница! Ну почему ты не разрешаешь мне на тебе жениться, а? Отвечай!" Она позволяла ему целовать себя, потрескивало платье под плащом. И если б можно было, она бы не уходила из этого подъезда до утра, но уже темнело и заспешили люди домой; и она увела Вадика на улицу, они сели в троллейбус и поехали к нему домой. А дома она переоделась и вышла к Вадику, обидчиво сидевшему в кресле с грустным и недовольным лицом, так и не показав ему Машину записочку, которую нашла в своих вещах: "Заеду за мамой, пойдем по магазинам. Вернемся после десяти. Я твой друг".