29
С приездом Юкико всё в Асии ожили и повеселели. Казалось бы, что может измениться от присутствия в доме молчаливой, задумчивой Юкико? Но в толь-то и дело, что за её меланхолической внешностью скрывалось нечто такое, от чего всем вокруг становилось светло и радостно. Наконец-то сёстры были вместе, и уже одно это создавало в доме праздничную атмосферу, которая исчезала сразу, как только хотя бы одна из них надолго куда-нибудь уезжала.
В доме Штольцев поселились новые жильцы, и по вечерам у них в кухне уютно загорался свет. Хозяин, швейцарец по происхождению, служил консультантом при какой-то фирме в Нагое и часто куда-то надолго отлучался. В доме хозяйничала его молодая жена, которая одевалась и вела себя как европейская женщина, но лицом напоминала филиппинку или китаянку. Детей у них не было, так что с соседнего участка теперь не доносились детский гомон и смех, как при Штольцах. И всё же было приятно, что в этом доме, так долго пустовавшем, наконец появились люди. Эцуко, правда, не повезло — её надежда обзавестись новой подружкой для игр и забав не оправдалась. Впрочем, в последнее время она сдружилась с девочками из своего класса, к которым ходила в гости и на дни рождения и которых часто приглашала к себе.
Таэко была как всегда занята и большую часть времени проводила вне дома, иной раз даже опаздывала к ужину. Тэйноскэ догадывался, что она старается по возможности избежать тягостных разговоров с сёстрами. Он опасался, как бы в отношениях между ними не возникла отчуждённость, особенно между Таэко и Юкико.
Как-то вечером Тэйноскэ вернулся со службы и, не найдя нигде поблизости Сатико, пошёл её искать. Заглянув в комнату напротив ванной, он увидел там обеих своячениц. Юкико сидела на полу, вытянув ноги, а Таэко стригла ей ногти.
— А где же Сатико? — спросил Тэйноскэ.
— Сатико пошла к госпоже Куваяма. Она должна скоро вернуться.
Юкико тотчас же оправила подол кимоно и села, как подобает в присутствии зятя. Таэко, нагнувшись, принялась собирать с циновки крошечные прозрачные серпики.
Тэйноскэ вышел из комнаты и задвинул за собой фусума, но пленительная сцена, которую он только что видел, надолго запала ему в память. При том, что они очень разные, эти сёстры, подумал Тэйноскэ, серьёзной размолвки между ними никогда не произойдёт.
Однажды ночью в самом начале марта Тэйноскэ проснулся, почувствовав у себя на щеке слёзы. Рядом тихонько всхлипывала Сатико.
— Что с тобой?
— Сегодня… сегодня… как раз год… — проговорила Сатико сквозь слёзы.
— Постарайся об этом забыть… Право же, нельзя так себя мучить.
Ощущая на губах солёный привкус слёз, Тэйноскэ вспоминал, какое хорошее настроение было у Сатико весь вечер. Кто бы мог предположить, что среди ночи она вдруг начнёт плакать?! Неужели с той поры прошёл уже год? По-видимому, да, ведь встреча с Номурой — это Тэйноскэ хорошо помнил — состоялась именно в марте. Не удивительно, что Сатико до сих пор горюет о потерянном ребёнке, и всё же Тэйноскэ озадачивали эти внезапные приступы тоски и отчаяния. То же самое было с нею во время прошлогодней поездки в Киото и осенью, когда они ходили в Кабуки. Правда, дав волю слезам, она довольно быстро успокаивалась и вскоре уже могла говорить и шутить, как ни в чем не бывало. Так произошло и на этот раз, утром Сатико была снова весела и спокойна, как будто ночью плакала не она, а кто-то другой.
В марте же стало известно об отъезде Катерины Кириленко в Германию на пароходе «Шарнхорст». После посещения Кириленок в позапрошлом году Сатико с мужем намеревались как-нибудь пригласить их к себе, но так и не собрались, общение с русским семейством ограничивалось лишь случайными встречами в электричке или на улице. Впрочем, Таэко по-прежнему потчевала своих близких рассказами о «бабусе», Катерине, о её брате и о Вронском, По её словам, в последнее время Катерина заметно охладела к куклам, но занятий всё же не бросала и время от времени неожиданно появлялась у Таэко в студии, чтобы показать ей очередную работу. За эти годы, считала Таэко, она многому научилась.
С некоторых пор у Катерины появился «молодой человек». Его звали Рудольф, он был родом из Германии. Таэко считала, что именно он виноват в том, что у Катерины пропал интерес к куклам, — Рудольф интересует её куда больше. Он служил в Кобэ, в какой-то немецкой компании. Таэко не раз встречала их там с Катериной.
По словам Таэко, у Рудольфа была типично немецкая внешность: он высок, широкоплеч и не столько красив, сколько силён и крепок физически.
Если верить Катерине, она собралась в Германию потому, что, встретив Рудольфа, полюбила эту страну. Кроме того, в Берлине у Рудольфа есть сестра, которая сможет приютить её в своём доме. По Таэко подозревала, что Берлин для неё всего лишь, так сказать, пересадочный пункт, оттуда Катерина поедет в Англию, где находится её дочь.
— И что же, «Юдофу» едет вместе с ней?
С лёгкой руки Таэко, придумавшей этот каламбур, всё в доме именовали Рудольфа не иначе как «Юдофу» — «Варёное тофу[79]».
— Нет, «Юдофу» остаётся в Японии. Он даст Катерине рекомендательное письмо к сестре.
— Съездив за дочерью в Англию, Катерина вернётся в Берлин и будет дожидаться там своего «Юдофу»?
— Гм… Не думаю.
— Стало быть, на этом их роман кончается?
— Скорее всего да.
— Подумать только, как всё у них просто.
— Рано или поздно это всё равно должно было случиться, — заметил Тэйноскэ. Разговор происходил за ужином. — То, что было между ними, — не любовь, а так, короткая интрижка.
— А я их вовсе не осуждаю, — сказала Таэко. — Разве двое одиноких людей, к тому же живущих на чужбине, не имеют права на такую «интрижку»?
— Кстати, когда отплывает корабль?
— Послезавтра в полдень.
— У тебя много дел послезавтра? — спросила Сатико мужа. — Было бы хорошо, если бы ты сумел выкроить время и вместе с нами проводить Катерину. Неудобно, что мы никак не ответили на гостеприимство Кириленок.
— Да, нужно было найти время и пригласить их на ужин.
— Поэтому я и хочу, чтобы ты приехал в порт. Эцуко будет в школе, но мы всё туда собираемся.
— И Юкико тоже? — спросила Эцуко.
Юкико улыбнулась и пожала плечами.
— Да, мне хочется взглянуть на корабль.
В назначенный день Тэйноскэ, который с утра был занят на службе, сумел приехать в Кобэ к самому отплытию корабля. Ему не удалось даже толком попрощаться к Катериной. Провожающих было не так много — всё родные, Вронский, Сатико с сёстрами, какой-то молодой человек, на которого Таэко указала зятю глазами, шепнув: «Это и есть Рудольф», — и ещё трое или четверо иностранцев и японцев, которых Макиока не знали. Тэйноскэ и его спутницы уходили с пристани вместе с «бабусей» и Кириленко. К тому времени, как они распрощались на набережной, Рудольфа и прочих провожающих поблизости уже не было.
— «Бабуся» просто молодец. Ни чуточки не постарела, — одобрительно произнёс Тэйноскэ, глядя вслед подтянутой пожилой даме, грациозно и быстро шагавшей рядом с сыном.
— Интересно, суждено ли ей снова увидеть Катерину? — сказала Сатико. — Как бы молодо она ни выглядела, годы есть годы…
— Подумать только, прощаясь с дочерью, она не проронила ни слезинки, — заметила Юкико.
— Куда там! По-моему, ей было неловко оттого, что мы плакали.
— Того и гляди, начнётся война. Какой же отчаянной нужно быть, чтобы вот так, одной, отправиться в Европу! И «бабуся» не побоялась её отпустить.
— Катерина немало повидала на своём веку: Россия, Шанхай, Япония. А теперь её ждут Германия и Англия.
— «Бабуся», при её нелюбви к Англии, вряд ли одобряет эту поездку.
— Она сказала мне так: «Мы с Катериной постоянно ссоримся. Зачем же мне горевать? Я радуюсь!»
Давно уже Таэко не потешала своих близких передразниванием «бабуси». Только что всё они имели возможность услышать нечто подобное из уст самой «бабуси» и теперь громко смеялись прямо на улице.
30
— А Катерина изменилась — похорошела, стала более женственной. Прежде она не казалась мне такой красивой, — сказал Тэйноскэ, усаживаясь вместе со своими спутницами перед стойкой в ресторанчике «Ёхэй». Места для себя они зарезервировали ещё утром и пришли сюда с набережной пешком.
— Всё дело в косметике. И потом, сегодня она была одета особенно элегантно.
— Сатико права, — согласилась Таэко. — Встретив «Юдофу», Катерина стала краситься более ярко, и это ей к лицу. О, она весьма уверена в себе, «Вот увидите, Таэко-сан, — сказала она мне, — я найду себе в Европе богатого мужа».
— Раз она ставит себе такую цель, значит, её финансовые дела обстоят не лучшим образом.
— У неё есть некоторая сумма на первое время, а позже, если понадобится, она сможет устроиться в какой-нибудь госпиталь сестрой милосердия, как когда-то в Шанхае.
— А с «Юдофу», как видно, покончено теперь навсегда…
— Похоже, что так.
— Хорошо ещё, что он напоследок соблаговолил написать рекомендательное письмо сестре. Вы обратили внимание, как он раза два махнул Катерине ручкой и тут же удалился с пристани?
— Да, японец никогда так себя не повёл бы.
— Если бы так поступил японец, его следовало бы называть не «Юдофу», а «Судофу» — «Прокисший тофу», — сострил Тэйноскэ.
— Кажется, я встречала это имя в каком-то французском романе, — сказала Сатико, не поняв, шутки.
— Наверное, у Ференца Мольнара,[80] — лукаво подсказал Тэйноскэ.
В тесном ресторанчике за изогнутой в форме буквы «Г» стойкой могло уместиться человек десять, не больше. С появлением Тэйноскэ и его спутниц не осталось ни единого свободного места. Рядом с ними сидел какой-то пожилой человек, скорее всего биржевой маклер с соседней улицы, с двумя своими подчинёнными, а у противоположного конца стойки расположились две молоденькие гейши и ещё одна, постарше. Между стульями и стеной оставался такой узенький проход, что протиснуться в глубь помещения было не так-то просто.
То и дело раздвигалась входная дверь, и очередной посетитель, заглянув внутрь, робко, даже заискивающе, спрашивал, не найдётся ли местечка и для него, но старичок-хозяин лишь недовольно фыркал в ответ, как бы желая сказать: «Неужели не видно, что и без вас тут негде повернуться?» Подобно большинству держателей таких заведений, он не считал нужным лебезить перед своими клиентами.
Человек со стороны мог попасть к Ёхэю только по счастливой случайности, да и то лишь в часы затишья, когда посетителей бывало не слишком много. Даже постоянным клиентам приходилось договариваться с ним по телефону заранее, но стоило им задержаться хотя бы на четверть часа, как хозяин либо совсем выпроваживал их, либо предупреждал, что придётся подождать этак с часок.
Заведение Ёхэя специализировалось на приготовлении суси. Своему искусству он обучался в Токио у владельца известного в своё время, но ныне уже не существующего ресторанчика. Однако, будучи уроженцем Кобэ, Ёхэй далеко не во всём следовал рецептам своего учителя и старался учитывать вкусы своих земляков. Он, например, не признавал жёлтого токийского уксуса и использовал только местный, белый, а обычному соевому соусу, который любят токийцы, предпочитал более густой и менее терпкий соус «тамари». (Он говорил посетителям, что суси с креветками, каракатицами или моллюсками при желании можно сдобрить солью.) Что же до рыбы, то он пускал в ход любую, лишь бы она была свежей, то есть выловленной поблизости, у берегов Внутреннего Японского моря. Нет такой рыбы, которая не годилась бы для суси, считал Ёхэй в этом отношении он был полностью согласен со своим учителем. Каких только суси не было в его меню: с морским угрём, с фугу, с плотвой, с устрицами, с икрой морского ежа, с камбалой, с моллюсками, с ломтиками китового мяса, даже с грибами, побегами бамбука и хурмой! Но вот к тунцу, без которого не обходится ни один ресторанчик, где подают суси, он относился с явным предубеждением. Точно так же у Ёхэя никогда нельзя было увидеть заурядных суси с сельдью, морским гребешком или омлетом. Кое-какие исходные продукты он использовал в варёном или жареном виде, но гордостью его заведения служили суси с живыми креветками и моллюсками, которых он разделывал тут же, на глазах у посетителей.
Таэко давно знала Ёхэя — собственно говоря, она его и «открыла». Имея обыкновение обедать и ужинать на стороне, она была на редкость хорошо осведомлена о том, где в Кобэ можно вкусно поесть. Заведение Ёхэя она облюбовала ещё в ту пору, когда оно находилось в переулочке против здания биржи и занимало ещё более скромное помещение, чем сейчас, а потом уже привела туда сестёр и зятя. Описывая домочадцам старика-хозяина, Таэко говорила, что внешность у него точь-в-точь как на иллюстрациях к какой-нибудь книге ужасов: этакий коротышка, с непропорционально большой головой, — и изображала, как он рычит на докучливых посетителей и с каким ожесточением орудует своим ножом. Впервые увидев Ёхэя, Тэйноскэ с женой чуть не прыснули — настолько точным оказалось описание.
Обычно, усадив посетителей перед собой, Ёхэй спрашивал, что для них приготовить, но, выслушав их пожелания, делал всё по-своему. Для начала он брал окуня и, отрезав необходимое количество ломтиков, подавал каждому суси с окунем. После этого шли суси с креветками, потом — с камбалой. Перед тем, как потчевать гостя очередным блюдом, он должен был убедиться, что его тарелка пуста. В противном случае он хмурился и бурчал: «Вон сколько у вас ещё осталось». Меню у Ёхэя время от времени менялось, но суси с окунем и креветками можно было спросить у него в любое время. Если же какой-нибудь неискушённый посетитель имел неосторожность спросить для себя тунца, Ёхэй награждал его взглядом, полным глубочайшего презрения. Более того, он сдабривал его суси таким количеством хрена «васаби», что бедняга вскакивал, точно ужаленный, из глаз у него фонтанами били слёзы, а Ёхэй с наслаждением наблюдал эту сцену.
Сатико, больше всего любившая морского окуня, с первого же раза по достоинству оценила заведение Ёхэя и частенько туда наведывалась.
С не меньшим удовольствием приходила сюда и Юкико. Без особого преувеличения можно сказать, что маленький ресторанчик Ёхэя был частичкой той притягательной силы, которая неотвратимо влекла её из Токио в родной Кансай. Она постоянно вспоминала милый её сердцу дом в Асии и его обитателей, но время от времени перед её мысленным взором возникала и колоритная фигура старика Ёхэя, с его неизменным ножом и подпрыгивающими на деревянной доске креветками. При том, что Юкико обычно отдавала предпочтение европейской кухне, после трёх-четырёх месяцев пребывания в Токио окунь из Акаси начинал казаться ей самым вкусным лакомством на свете.
В силу каких-то не вполне ясных даже ей самой ассоциаций нежно-белые, отливающие жемчужным блеском ломтики рыбы соединялись в её сознании с обликом родных мест, с домом в Асии.
Тэйноскэ догадывался, что поход к «Ёхэю» способен доставить Юкико большую радость, и когда она приезжала к ним погостить, он считал своим долгом непременно раз или два повести её туда обедать.
Как правило, он садился у стойки между женой и Юкико и следил за тем, чтобы чарки его спутниц не оставались пустыми.
— Да-а, ничего не скажешь, вкусно… — сказала Таэко, блаженно откинувшись на спинку стула. Юкико тем временем застенчиво отпивала сакэ из своей чарки. — Вот куда нам надо было пригласить Кириленок.
— Пожалуй, — откликнулась Сатико. — Жаль, что мы не догадались сегодня позвать с собой «бабусю» с сыном.
— Я подумал об этом, но, во-первых, для шестерых могло не найтись места, и, во-вторых, я не уверен, что они едят сырую рыбу.
— Иностранцы обожают суси. Разве не так? — обратилась Таэко к старику-хозяину.
— Они едят суси, это верно, — подтвердил Ёхэй, зажимая в толстых, побелевших от воды пальцах юркую креветку. — Ко мне сюда тоже захаживают иностранцы.