Терепаев и Лев Ильич внимательно смотрели на его походку.
– Ну? – спросил Терепаев.
– Вроде похоже... Только очень он медленно идет.
– А куда ему торопиться? Ты побыстрей, Савичев! – крикнул Терепаев.
– Ага! Бегом побегу! – пообещал Савичев, но не побежал, а наоборот, совсем встал, бросив ведро на землю.
– Ты не увлекайся, – призвал Лев Ильич Терепаева. – Ты версию Ступина не упускай.
– Я все версии не упускаю! – с чувством профессионального достоинства ответил Терепаев. – А скажи, Савичев, Ступин ничего такого не говорил? Может, грозился? Ну, как бывает, человек злится и говорит: сожгу все! То есть вроде не всерьез, а потом оказывается – вполне всерьез! А?
Савичев вспоминал – и вспомнил:
– Вообще-то говорил.
– Да? И что говорил?
– Ну, не так, что сожгу... Сейчас, вспомню... А, вот как. Гори, говорит, все синим пламенем! Микишин слышал, может подтвердить! Прямо так и сказал: синим пламенем!
– Вот! – записал Терепаев. – Это уже кое-что! На, подпиши.
– Чего это?
– Твои показания.
– Я их не писал, с какой стати буду подписывать?
– Зато я писал – с твоих слов.
– Откуда я знаю, чего ты там писал?
– Можешь прочитать! Это ведь ты говорил, сам!
– Откуда я знаю, чего я говорил? Мало ли что скажешь, а потом отвечай!
Лев Ильич рассердился:
– Не валяй дурака, Савичев! Вот, тут записано, – он заглянул в папку Терепаева, – «Заявляю, что Ступин в устной форме выразил пожелание о пожаре мастерских». Твои ведь слова!
– Ничего подобного! «Заявляю»... – выдумали тоже! Я не заявлял!
– Хорошо, не заявлял. Подтвердил.
– И не подтверждал!
– Вот капризный какой! – подосадовал Терепаев. – А что же ты сделал?
– Просто сказал.
– Ладно, запишем: «Я сказал, что Ступин в устной форме выразил пожелание о пожаре». Так?
– Нет. Никакого пожелания он не выразил. Он просто выругался. В смысле настроения.
– Ладно! – Терепаев и на это был готов ради оперативности. – Пишу: «Ступин в устной форме выразил свое настроение о пожаре мастерских». Так?
– Нет.
– Да ё! – невольно выругался Лев Ильич. – Что не так-то, что?!
– Он о пожаре не сказал. И о мастерских не сказал. Он сказал: гори все синим пламенем.
– А всё – не мастерские? А синее пламя – не пожар?
– Вы толкуйте, как хотите, – упрямился Савичев, – а я ничего подписывать не буду!
Терепаев с треском захлопнул папку.
– Ничего! Вызову тебя в район – там подпишешь! Пошли дальше, Лев Ильич!
Они пошли дальше, а Вадик бродил по пепелищу. Что-то поднимал и совал в большой полиэтиленовый пакет. К пожарищу подошел Хали-Гали и спросил:
– Свинчаток не видно там?
– Каких свинчаток? – не понял Вадик. Хали-Гали объяснил:
– Грузила из свинца. Ты что, не знаешь? Из старых аккумуляторов пластинки свинцовые достают и льют грузила.
– Тут все расплавилось, дед.
– Жалко. Хотел бредешок наладить, а у него все грузила пооборвались. Заглянул вчера к Микишину – у него тоже нет. Бутылку пообещал, он пошел лить сюда. Не успел, что ли? И не спросишь, сено косить уехал. А чего ему еще делать, работа его вся погорела!
Вадик уставился на старика:
– Постой. Ты говоришь, он вечером сюда пошел?
– Уже темно было.
– Грузила лить?
– Об чем и разговор! Ты глянь по углам где-нибудь, может, он положил для сохрана?
– Гляну, дед, – весело пообещал Вадик. – Обязательно гляну, только потом!
И он побежал к Кравцову.
Он побежал к Кравцову, а Ступин пришел с вещами к Юлюкину и попросил подвезти до Сарайска.
– Всегда рад, Виталя, но не на ходу машина!
– А что случилось?
– Да ерунда какая-то... Заводится и глохнет тут же!
– Искра идет? – деловито спросил Виталий.
– Есть искра, свечи менял месяц назад. Боюсь, карбюратор барахлит. Он давно у меня чего-то...
– Смотрели уже?
– Смотрел, ничего не пойму.
– Ну, давайте вместе посмотрим.
Юлюкин согласился, уверенный, что Виталий до вечера не отыщет, в чем причина неполадки. Кстати, он не сам это придумал, а вспомнил случай: пьяный Читыркин в очередной раз собрался уехать из дома куда глаза глядят. Это его обычная идея, когда переберет: все ему перестает нравиться. Сначала он шумит и скандалит, обличая неполадки и недостатки в вещах, в предметах и людях, потом обращает внимание сам на себя и удивляется, как его такого земля носит, как его такого люди терпят? С этими горькими словами он садится в свой ушастый «Запорожец», выданный ему когда-то даром, льготно, ибо он считается инвалидом в связи с давнишней производственной травмой ноги, и едет наугад, в дождь, в буран, в слякоть и зной, едет без пути и намерения, едет со страшной скоростью до тех пор, пока не кончится бензин или машина не увязнет в овраге или он не заснет на ходу. И однажды Мурзин, позванный по-соседски женой Читыркина с просьбой хоть как-то окоротить буяна, решил подействовать не на него, а на «Запорожец», что вернее: механизм послушней человека. И Читыркин в тот раз не уехал, не сумел обнаружить и устранить неисправность. Юлюкин там был и видел, что сделал Мурзин. Вот и воспользовался примером.
Виталий начал ковыряться в моторе.
Виталий начал ковыряться в моторе, а Терепаев и Лев Ильич так ничего толкового и не узнали. И зашли в администрацию.
– Совсем нас запутали! – пожаловался Лев Ильич брату. – Синицына вообще говорит, что тебя видела.
– Это когда же?
– Да ночью. Говорит: на тебя похожий человек через забор лез.
Андрей Ильич смутился.
Он так явственно смутился, что ни Терепаев, ни Лев Ильич не могли этого не заметить.
– Ты чего хочешь сказать? – спросил Лев Ильич.
– Да я это был, – неохотно признался Андрей Ильич.
– Ты?! Зачем? Не мог ключи взять?
– Да у меня они были вообще-то. Один комплект, как обычно.
Лев Ильич сел на стул и вытер пот со лба.
– Андрей, с тобой все в порядке? Сказки какие-то рассказываешь. На забор полез среди ночи!
Андрей Ильич хмыкнул и вдруг спросил его:
– Помнишь, в Акимовке нашей мастерские тоже были?
– Ну!
– А помнишь, мы через забор туда лазили за подшипниками? – И он объяснил Терепаеву: – Мы эти подшипники разбирали, доставали шарики и играли в бильярд. Маленький такой, игрушечный, из шахматной доски сделали. А кии – вот такусенькие! – ты, Лева, сделал.
Лев Ильич вспомнил и разнежился:
– В самом деле... Увлекательная игрушка была... Так ты что, за шариками полез?
– За шариками я бы и так вошел. А бильярд у нас нормальный есть. Просто шел... Бессонница одолела... Шел мимо, вспомнил... Вот, думаю, была молодость, было детство... На стены птицей взлетал... И что-то мне тоскливо стало... Дай, думаю, попробую. Ну и попробовал. И залез, между прочим! Без всяких приспособлений! Так что – какие еще наши годы!
Само собой, теперь, когда порыв остался во вчерашнем дне, рассказывать об этом Андрею Ильичу было неловко. Он, похоже, сам удивлялся, как это его угораздило.
– И когда это было? – спросил Лев Ильич.
– Я же говорю: поздно. Там никого не было уже.
– Получается, вы были последним? – У Терепаева появилась в голосе подозрительная официальность.
– Получается...
– Ну, Илья Сергеевич, ты не торопись! Еще ничего не доказано! – предостерег Лев Ильич Терепаева. – Мы еще со Ступиным не говорили! И Хали-Гали не допросили, и Гешу-мотоциклиста.
– А вон он как раз! – услышал Андрей Ильич звук Гешиного мотоцикла.
Услышав звук Гешиного мотоцикла, Андрей Ильич высунулся в окно и махнул рукой, чтобы тот подъехал и вошел в администрацию. Геша явился.
– Рассказывай, – тут же приступил к допросу Терепаев. – Ночью видел кого у мастерских?
– Видел! – охотно сообщил Геша.
– Кого?
– Савичева.
Все переглянулись.
– Когда?
– Ночью, про ночь же спрашиваете. У меня как раз мотоцикл забарахлил, я в сторонке с ним ковыряюсь, смотрю – Савичев идет. Посвистывает.
– К воротам? – уточнил Терепаев.
– Зачем? На воротах замок. Там с другой стороны целый кусок забора отогнулся, пролезть любому легко.
– Ты-то откуда знаешь? – спросил Лев Ильич.
– Ха! – удивился вопросу Геша. – А кто не знает?
– И Ступин знает, само собой? – намекнул Терепаев.
– Не обязательно. Он начальство, а начальству всего знать не положено! – веселился Геша.
– Ладно, умник! – строго сказал Терепаев. – Ты не скалься, а говори дальше, кого еще видел? Ступина видел?
– Видел!
– Вот! Когда?
– Днем еще.
– Тебя про ночь спрашивают!
– А-а-а... Нет, ночью не видел.
– А Савичев, значит, в дыру залез?
– Не знаю. Шел в ту сторону, но, может, и мимо шел.
Терепаев отпустил Гешу, приказав:
– Найди старика этого, Хали-Гали, и пусть он сюда придет!
– Да я уже здесь! – послышался голос.
– Да я уже здесь! – послышался голос, и в открытом окне показался Хали-Гали.
– А где был? – спросил Терепаев.
– Да тут и был. Сидел у стеночки, тут тенек, прохладно.
– То есть ты слышал весь процесс следствия! – обвинил Терепаев.
– Слышал, – не смутился Хали-Гали. – Но я же не знал, что это следствие! Если бы я знал, я бы ушел. Я думал, просто вопросы задаете.
– Когда я задаю вопросы, это и есть следствие! – разъяснил Терепаев. – Тебя тоже сейчас буду допрашивать, и ты обязан отвечать честно!
– Пожалуйста!
– Да ты зайди сюда, через окно, что ли, буду спрашивать?
– А почему нет? И мне тут прохладно, и тебе все видно и слышно.
Терепаева такое неуважение к протокольному мероприятию задело, и он настоял, чтобы Хали-Гали вошел в администрацию.
Тот не упирался, вошел.
И тут же сознался, что Микишин поздно вечером должен был пойти в мастерские, чтобы отлить грузила. Но неизвестно, ходил ли.
– А теперь куда-то поехал сено косить.
– Так. Что получается? – Терепаев начал загибать пальцы. – Савичев возвращался в мастерские. Микишин мог вернуться. Вы, Андрей Ильич, получается, там тоже были. Это мы так совсем запутаемся! А нас интересует что? Нас интересует в первую очередь Ступин! Нас интересует, был ли он там ночью!
– Почему? – спросил Андрей Ильич.
Терепаев посмотрел на него с недоумением: что, дескать, за вопрос? И открыл уже рот, чтобы объяснить. Но так с приоткрытым ртом и остался: он и сам уже успел забыть, почему именно Ступин интересует его в первую очередь.
Лев Ильич поспешил напомнить:
– Даже если Ступин не был последним, он вполне мог заложить что-нибудь такое, чтобы загорелось, но не сразу. Потому что у него самые веские причины.
– Точно! – с облегчением вспомнил Терепаев. – Я же говорю: пора с ним строго побеседовать!
Строго побеседовать со Ступиным было трудно: он уже шел прочь от села.
Некоторое время назад он, повозившись с мотором юлюкинского «Москвича», дернул наугад бензопровод, тот отскочил, Виталий увидел деревянную затычку, вынул ее, повертел в пальцах. Она была вырезана недавно.
– Надо же! – сказал Юлюкин. – И как она туда попала?
– Да я вот тоже думаю... – посмотрел на него Виталий.
Юлюкин отвел глаза:
– Кто же это мог? Ребятишки, что ли, баловались?
– Чьи?
– Да мало ли. Я просто живу, ворот не запираю...
– Ладно. На попутной уеду, – сказал Виталий. – Или автобуса дождусь. – Вытер руки и пошел со двора.
Тем временем Вадик рассказывал Кравцову то, что узнал от Хали-Гали. Кравцова это почему-то не поразило.
– Ну, мог Микишин зайти. А мог и не зайти. Ты лучше скажи, как там Терепаев, Ступина еще не арестовал?
– Нет пока.
– Это хорошо. Время работает на нас. Но одновременно и против нас, – туманно выразился Кравцов. – А самого Ступина ты не видел?
– Видел, – сказал наблюдательный Вадик. – Он к дороге пошел.
– К дороге? Это плохо...
– Конечно. Он уедет, а ему нельзя.
– То-то и оно. Ты давай иди, анализируй, что нашел. Есть следы какие-нибудь?
– Провода оплавленные. Я, кстати, хотел...
– После, Вадик, после. Говоришь, к дороге Виталий пошел?
– К дороге.
– Ну, значит, и мне к дороге.
И Кравцов пошел к дороге.
Там на обочине сидел Виталий.
Кравцов знал, что перед ним две задачи. Первая: вернуть Виталия. Вторая: объяснить Виталию, что Людмила ему верна и что она его любит. Собственно говоря, вторая задача смыкается с первой: если Виталий поймет, что Людмила ни при чем, у него нет причины уезжать. Ведь не из-за обиды же на то, что его подозре– вают, он принял такое решение. Обида – всего лишь повод.
При этом Кравцов понимал: нельзя уверять, будто ничего не было. Виталия это не убедит. Так люди устроены: им надо, чтобы кто-то оказался виноват. Иначе получится, что они сами виноваты, обвиняя невиновных. Кому же это понравится?
И Кравцов принял решение взять вину на себя.
– Милиция идет! А я думал, ты все в сарае прячешься! – сказал Ступин, полулежа на траве, жуя травинку и глядя в даль.
Кравцов сел рядом:
– Я все объясню. Людмила ни при чем. Меня, видишь ли, жена бросила. Тоже Людмилой зовут. Я уехал сюда. И вот встречаю женщину. И опять – Людмила. Совпадение! Ну, я и начал... Ну, намеки всякие делать. А она с самого начала просила прекратить.
– Может, без подробностей обойдемся? – Виталий приподнялся, сел, тяжело склонив голову, обхватив руками колени и сцепив пальцы до белизны в них.
– А не было подробностей! Я просто... Ну, встречал ее все время. Конечно, это видели. Слухи пошли. Она очень сердилась.
– Могла бы мне сказать.
Кравцов с облегчением услышал в голосе Виталия способность к пониманию положения. И продолжал:
– Ты гордый – и она гордая. В общем... Такая, в общем, история... Грубо если сказать – приставал без взаимности.
Помолчав, Виталий спросил:
– Это что, характер такой или ментовские привычки?
– И характер... И привычки, конечно. Но теперь все, теперь до меня дошло.
– Долго до тебя доходит. Тупой ты, как все мусора.
– Вроде того, – вздохнул Кравцов. – Только не надо, Виталя, этого: «мусора». Не нравится мне это слово.
– А кто ты еще есть? Самый последний мусор!
И это стерпел Кравцов. Пришлось стерпеть.
– Ладно, – сказал он. – Главное – вернуться надо. Хочешь, чтобы на тебя думали? Людмила там с ума сходит.
– Это точно, – согласился Виталий, даже будто слегка гордясь этим. – Она даже Юлюкина, как я понял, подговорила, чтобы он машину испортил.
– Ну, вот. По моим предположениям, Терепаев и Лев Ильич к ней сейчас могут прийти. Хорошо ей будет без тебя на вопросы отвечать?
– Они не имеют права ее допрашивать!
– А кого, если тебя нет?
Виталий не ответил, взял сумку и пошел к селу. Кравцов отправился за ним, но по пути заглянул к Вадику.
Он заглянул к Вадику и сказал:
– Ну, есть что-нибудь? На тебя вся надежда!
Вадик ответственно сказал:
– Спасибо, но стопроцентно причину возгорания в данный момент установить невозможно!
– Это я понял еще до пожара, извини! А могут Терепаев и Лев Ильич уцепиться за что-то?
– При желании уцепиться можно за что угодно. Горючее, например, хранилось не как положено.
– Ты-то откуда знаешь?
– А и знать нечего. Если горючее было, уже из одного этого следует, что оно хранилось не как положено.
Кравцов не стал вникать в типичный образец анисовской логики, его волновало другое:
– Ступина могут в этом обвинить?