В парке было темно. Темный осенний вечер. По ту сторону пруда светились огоньки в окнах вилл, но по эту сторону было темно. Не видно было даже водонапорной башни чуть в стороне, только внизу в парке горел фонарь. Как прекрасно! Она вздохнула, довольная. Она — девочка, которая гуляет в парке с мальчиком, даже нет — с молодым человеком, и все вокруг так тихо и исполнено покоя и красоты. И ей не надо думать ни о своем сумасшедшем папе и странной маме, ни о вечно недовольной сестре, которая только и знает, что ворчит и ворчит и ворчит, что бы Элси ни сказала и ни сделала, и сама не знает, почему ворчит. Но Элси знала почему. Зависть. В ней все дело. Инес завидовала сестре, завидовала, не зная чему — теперь, когда и на ней самой лифчик сидит почти так же плотно. Элси ни словом не обмолвилась ей про Йоргена. Она вообще ни словом не обмолвилась о нем ни единой живой душе. Он был ее тайной. А она — его. Но это была пылающая тайна, заставлявшая Элси сиять и трепетать и светиться. И они видели свет. Они чувствовали жар. Они видели этот свет и чувствовали этот жар и оттого завидовали ей.
Йорген сам захотел, чтобы это было так, с самого начала. Он сказал, что он у них в гимназии числится в списке на временное замещение и поэтому не годится, то есть совершенно никуда не годится, чтобы кто-нибудь видел их вместе. Поэтому они старались не попадаться на глаза, когда он приезжал в Ландскрону навестить родителей. Он ведь живет в Лунде. Изучает медицину и собирается стать врачом. А Элси, шепнул он с месяц тому назад, будет его маленькой докторшей…
Он хотел переспать с ней в тот вечер. Умолял ее об этом, почти заплакал, когда она молча покачала головой, даже схватил ее за плечи и легонько потряс, но она все равно смогла только сказать «нет». Потом она расстроилась и винила себя. Она должна была сказать «да». Он ведь любил ее. И она его любила. И не хотела, чтобы он мучился.
Наверное, он тоже подумал про тот вечер. Может, поэтому он вдруг обнял ее за плечи еще крепче и потащил ее на газон, по которому обычно не ходят, под большую иву. Она еще не облетела, Элси чувствовала касание ее листьев, когда он раздвигал ветки и что-то шептал, но она не слышала, что он шепчет, слышала только его голос и с закрытыми глазами видела ивовые листья, как они порыжели и высохли и начали скручиваться. Скоро они станут как старые гороховые стручки, подумала она и повернулась к нему, и улыбнулась, и представила себе, как он улыбается в ответ.
Но видимо, он не улыбнулся.
То, что произошло потом, помнилось кристально-ясно, хоть и не верилось, что это произошло на самом деле или что это правда был Йорген. Кто-то чужой схватил ее за волосы, и секундой позже она уже лежала на земле, на подстилке из ивовых листьев, они шуршали под ней, и какой-то миг это было единственное, что она сознавала. Шуршание. Секундой позже она почувствовала, как тот же чужой ударил ее по лицу. Горло сдавило — он схватил ее за горло обеими руками, так что большие пальцы сомкнулись у нее на шее. Ее собственные руки взметнулись и пытались разжать их, но не смогли, ей не хватило воздуха. Что-то потекло ей в горло — слизь? это слизь? — и заполнило его, так что она не могла дышать, что-то мягкое, теплое и соленое. Кровь!Это была кровь. И в тот же миг чужой, отняв одну руку, потянулся к ее юбке и, повозившись, закатал подол выше бедер, потом другой рукой накрыл лицо Элси, зажав рот и ноздри, и она замотала головой, пытаясь вывернуться, чтобы глотнуть воздуха, и тут же подумала о своих трусах, надеясь в глубине души, моля Бога, чтобы трусы у нее были в порядке, не застиранные и без менструальных пятен, а потом он в нее вошел. Разорвал. И они замерли оба и лежали неподвижно, а потом он вдруг поцеловал ее в шею и прошептал:
— Я люблю тебя, Элси. Я люблю тебя…
Это был голос Йоргена. Определенно это был голос Йоргена.
Потом он плакал. Плакал и просил прощения, лежа на ней, так тяжело, что Элси едва могла дышать. Но она все равно обняла его и прижала к себе еще крепче и лежала совершенно неподвижно, и щеки ее были мокры от его слез. Конечно же она прощает его. Она скажет это. Как только речь к ней вернется, она скажет это.
Но речь вернулась не скоро. Прежде оба поднялись, и Элси обнаружила, что потеряла туфлю, — босая нога провалилась сквозь сухие листья к черной земле и почувствовала ее холод, пальцы свело и согнуло, и Элси, задрав ногу и держась за ствол, наклонилась и стала нашаривать туфлю рукой. Вот она. От наклона закружилась голова, и Элси снова опустилась на землю и сидела, прислонившись спиной к стволу и развязывая шнурок, и ощущала, как холод пробирается сквозь пальто, сквозь юбку, сквозь ее мокрые трусы, превращая их в лед, пока она надевает туфлю и завязывает шнурки. Потом она поднялась, по-прежнему держась за дерево, и поправила остальную одежду, и скорее услышала, чем увидела, как Йорген повернулся спиной и застегнул ширинку на молнию.
В тот же миг мир застыл. На тысячную долю секунды вокруг них сделалось совершенно тихо, и тьма, которая только что была обычной осенней темнотой, сгустилась и стала черной, как бархат.
Я забеременела, подумала Элси. Вот в эту самую секунду я забеременела.
Только когда они стояли у ее подъезда, она смогла наконец заговорить. И Йорген ведь тоже ничего не сказал ей. Он только зажег сигарету и взял Элси под руку и вел, словно больную или калеку, которая не может идти сама, пока они не оказались на улице и не пошли в сторону ее дома. Тогда он обнял ее и прижал к себе.
— Ты хорошо себя чувствуешь? — спросил он приглушенным голосом.
Она кивнула в ответ. Выставила одну ногу впереди другой.
— Точно?
Она опять кивнула. Они уже пришли. Элси уже видела свой дом. Йорген выкинул окурок и остановился перед полосой света из подъезда. Отпустил ее плечо и собрался что-то сказать, когда послышался голос:
— Элси? Ты?
Это была Инес. Она стояла в свете, падавшем из подъезда, и вид у нее был растерянный. Йорген тут же отступил глубже в тень. Элси шагнула вперед, посмотрела на сестру, на это второе издание себя самой. Берет, тщательно причесанные волосы. Тщательно завязанный шарф на шее. Туго затянутый пояс на плаще.
Невинна, подумала Элси. Она еще невинна.
— Это я.
И видела, как взгляд Инес устремился в тень, как он ищет Йоргена, и скорее догадалась, чем заметила, что тот повернулся спиной.
— Ты не пойдешь домой?
— Нет еще…
— Но…
Йорген шевельнулся у нее за спиной, она ощутила его нетерпение, и оно тут же стало ее собственным.
— Я сейчас приду. Скажи, что я туфли в школе забыла и пошла за ними. Ну, или еще что-нибудь.
Потом она отвернулась и ушла в тень, к Йоргену.
~~~
Бьёрн танцевал. Он обнял Кэролайн и прижал ее к себе, блаженно ощущая близость ее тела, груди, бедер, чуть выпуклого живота, ее щеку возле своей, ее дыхание в свое ухо. Откуда-то издалека донесся смех, смех Томми и пронзительный голос Пео. У него всегда такой пронзительный голос, когда выпьет, так хотелось поделиться этим с Кэролайн, если бы только он мог вспомнить, как будет «пронзительный» по-английски. Или если бы он мог заставить себя отпустить ее. Но этого он не мог. Он хотел держать ее в объятьях всегда, слиться с ней, стать ее сиамским близнецом. У нее было красное платье и длинная челка. И пахло от нее душистым мылом и какими-то духами.
— Сука, — заорал кто-то по-шведски. — Бля, да если бы Роббан…
Это был Никлас. Пьяный. Или обдолбанный. Один хрен.
Музыка закончилась, и Кэролайн высвободилась из объятий, улыбаясь Бьёрну. Он улыбнулся в ответ и схватил ее за руку. И не собирался отпускать до самого утра.
~~~
Раздался звонок. Элси вздрогнула и проснулась. Огляделась. Приглушенный свет маленького ночника, красный палас, литография на стене — домик под соломенной крышей. Прошло мгновение, прежде чем Элси сообразила, где она, и в это мгновение телефон зазвонил снова. Она схватила аппарат, прижала к уху черную трубку:
— Алло?
Молчание. Потом послышался вкрадчивый голос. Почти шепот:
— Элси?
— Инес?
— Да.
Снова молчание. Легкий страх шевельнулся внутри. Элси затаила дыхание.
— Что-то случилось?
— Да нет. Я только хотела…
Опять молчание.
— Да? — произнесла Элси.
Голос Инес сделался громче. Стал почти таким, каким она обычно разговаривала.
— Я просто хотела позвонить Бьёрну, спросить, как все прошло. Но он не отвечает. Тогда я попросила с тобой соединить.
— Да.
— И ты оказалась на месте.
Элси закрыла глаза. Прости ты меня хоть когда-нибудь, думала она. Прости за то, что я родила его. Прости за то, что отдала его тебе…
— Ну да. Бьёрн на какой-то вечеринке, — сказала она и с некоторым трудом выбралась из постели и встала по стойке «смирно» возле кровати. Сама не зная зачем.
— Ага.
Равнодушный голос. Как будто Инес все равно.
— Выступление отмечают.
Элси снова села на край кровати, провела свободной рукой по белой простыне. Вот сейчас можно будет снова лечь и спать. Крепко-крепко.
— А как все прошло?
— Выступление? Ну. Думаю, все было очень хорошо. Хотя им пришлось играть под фанеру.
— Что?
— Под фанеру. Поставили пластинку, а они делали вид, что играют и поют.
В трубке опять стало тихо.
— Как странно, — сказала Инес.
Элси улыбнулась черному бакелиту, но постаралась, чтобы в голосе улыбка не слышалась.
— Ну да. Пожалуй.
И опять молчание, потом Инес кашлянула там, в Ландскроне.
— А теперь он, значит, на вечеринке?
— Да.
— Без тебя?
Элси кивнула:
— Ну да.
— А что ты тогда делала сегодня вечером?
— Ужинала. С этим Карлом-Эриком.
— Хм.
Этот звук мог означать все, что угодно. Но Инес больше ничего не сказала.
— Я еду домой вместе с ними, — сказала Элси наконец, только чтобы прервать эту тишину. — Приеду в Ландскрону. Можно я поживу у вас, как обычно?
— Ну да, — сказала Инес. — Конечно. Какое-то время — пожалуйста.
Элси тут же выпрямилась:
— В каком смысле?
— Ну, твоя комната, — сказала Инес. — Просто я решила ее переделать. К осени.
Твоя комната? Элси понадобилась секунда, чтобы сообразить, о какой комнате речь. Комнатушка на чердаке с ободранной старой мебелью. Старая кровать из их детской в доме Лидии. Большая настольная лампа, стоявшая у них в комнате, еще в Гётеборге. Обломки прежней жизни. Она отвела прядь волос с лица.
— Я просто не знала, что это моя комната. Думала, это ваша гостевая.
— Ты единственный гость, который у нас ночует. Но я решила летом сделать там ремонт.
В голосе Инес появилось что-то новое. Незнакомая интонация. Робкая, но горделивая. Почти торжествующая.
— Ага…
— Там будет мой кабинет. Когда я начну изучать историю литературы в Лунде. Осенью.
Теперь она говорила отрывисто, как будто задыхалась. Элси, наморщив лоб, искала нужные слова. И нашла:
— Как здорово. Это ведь то, что ты хотела.
Молчание.
— Ты так считаешь?
— Да.
— Правда?
— Абсолютно.
— Биргер тоже так считает. Говорит, теперь настало время сделать то, что я всегда хотела. Никогда бы не поверила, что он так скажет.
Теперь это был голос маленькой девочки. Удивленной и испуганной. Но Элси заставила себя говорить как раньше:
— Естественно, что он так считает.
Голос снова стал взрослым и немного печальным.
— Но где же ты станешь жить, если я займу твою комнату?
Элси пожала плечами. Думать об этом не хотелось.
— Разберемся.
Голос в трубке оживился. У Инес появилась идея.
— В доме Лидии есть свободная однокомнатная квартира. Как раз через стенку от нее. Сосед умер. Я могу с Бертильсоном поговорить.
— С кем?
— С владельцем дома, ты же знаешь. Он как раз там ремонт делает.
Элси скривилась. Хочет ли она снова жить в том доме? И быть соседкой Лидии? Нет, спасибо. Только не это.
— Спасибо, но…
— У тебя же есть средства. Теперь, когда Бьёрн сам себя обеспечивает. Теперь тебе не надо давать на него деньги.
— Знаю, но…
— И кстати, имей в виду, что с жильем теперь сложно. Однокомнатную квартиру найти не так просто. Чтобы и с ванной, и с нормальной кухней.
— Да, но…
— Да, вот и хорошо. Я поговорю с ним. Все будет отлично, вот увидишь.
Элси сидела не шевелясь уже после того, как положила трубку. Сна ни в одном глазу. Стало быть, у нее теперь есть квартира. Потому что этот домовладелец никуда не денется, если Инес и Лидия на него насядут. И ему придется сдать эту квартиру Элси, вне зависимости от того, хочет он или нет, да, пожалуй, независимо даже от того, хочет этого Элси или нет. Выбора у них нет, ни у Элси, ни у Бертильсона.
Собственная квартира. Дом. При чем тут Элси?
А чтобы стала как все. Человеком на якоре. Беглянкой, которая наконец нашла прибежище.
От этой мысли Элси шмыгнула носом и в следующее мгновение поняла, это на самом деле всхлип, что она вот-вот расплачется, — и тогда встала и потянулась. Глупости. С чего вдруг ей плакать из-за однокомнатной квартиры в Ландскроне? Квартира, в которой она остановится от силы пару раз в году. Она ведь не собирается списываться на берег. Все, что угодно, может произойти, но только не это. Большую часть года эта квартира будет пустовать — опущенные жалюзи и пыль, оседающая тихо и беззвучно, словно первый снег…
Когда в последний раз у нее был дом? Или хотя бы комната, которую можно было бы назвать своей?
Когда она училась на связистку. В Кальмаре. Восемнадцать лет назад. Или семнадцать.
Это была довольно уютная комнатка в цокольном этаже старой виллы. С отдельным входом. Нарядно обставленная — два кресла и кофейный столик. Плюс странный письменный стол, складной, который мог превращаться в шкафчик, когда надо было спрятать то, что ты пишешь. И кровать, прекраснее всех кроватей, в которых она спала прежде, кровать, в которой она проспала все первое воскресенье напролет… Да. Так и было. Она проснулась, когда уже было четыре часа пополудни, и это, как она поняла, было замечено, потому что маленький мальчик помчался через сад, едва она отдернула занавески, и закричал: «Мама, девушка проснулась!»
Так оно и было. Она вполне проснулась. Проснулась иной, не той, что легла спать вчера вечером. Другим человеком, забывшим все былое, которому Лидия, Инес и Бьёрн помнились лишь как смутные, с неясным обликом и характером персонажи какой-то повести, человеком, догадывавшимся, что когда-то еще и папа тоже имелся в этой повести, но уже не вспомнить ни как он выглядел, ни как звался, ни куда делся. И даже Йорген преобразился, пока она спала. Он больше не был ни великой скорбью ее жизни, ни великим предателем, ни даже лгуном. Он был выдумкой. Фантастической фигурой. Наполовину выдуманный ею, наполовину им самим. И помнить о нем не стоит. Надо забыть, что она попыталась раздобыть его адрес уже на другой день после того, что случилось в парке, что она хотела позвонить или написать ему, что папа умер, что он на самом деле умер как раз тогда, когда они держали друг друга в объятьях, хотя это было и не совсем точное слово для того, чем они занимались. Однако на медицинском факультете Лундского университета нет студентов по имени Йорген, сообщила секретарша довольно издевательским тоном. Представьте себе — ни одного. В телефонном же справочнике Ландскроны обнаружилось только три Вильхельмсона — водитель автобуса, вдова и адъюнкт, но никто из них слыхом не слыхал ни о каком Йоргене, в чем ее заверили все трое: вдова — весьма резко, водитель — равнодушно, а адъюнкт — с ноткой любопытства в голосе. И только на четвертом месяце, когда живот уже становился заметным, отчаяние — беспросветным, а миг признания и кары неумолимо приближался, она получила ответ на свои вопросы. В тот день она прогуляла занятия и поехала на поезде в Лунд. Это был неслыханный проступок, но необходимый, — проступок, суливший в некотором смысле облегчение, потому что Элси понимала: если узнают о прогуле, то узнают и про остальное. Час за часом бродила она по улицам, незнакомым, с домиками, каких никогда раньше не видела, и вглядывалась в незнакомых людей, пока вдруг не увидела знакомое лицо. Она остановилась, осмысляя увиденное. Йорген. Это ведь Йорген? Но он стоял в таком месте, где она совершенно не ожидала его увидеть. За прилавком в магазине мужской одежды. Магазине, к тому же называющемся «Вильхельмсон и сын».