турка лица истинного адыга (общее наименование кабардинцев, черкесов и ады-
гейцев, по существу одного и того же народа, имеющего лишь диалектные раз-
личия в языке), осанки горца да глаз, как осеннее небо перед восходом солнца. У
наших людей встречаются глаза серого или голубого цвета, хотя не чаще, чем ры-
жие или русые волосы, а вот у турок или татар я таких глаз не встречал ни разу».
Саблю Мысроко снял сам и оставил ее в том углу, где уже было сложено ос-
тальное его снаряжение.
Хозяин усадил гостя на скамье, поближе к очагу, сам устроился рядом. За-
шел Биберд и остановился возле Тузара, стоявшего пока у стены.
— Садитесь, друзья! — впервые разверз уста Мысроко. — Если воин не сидит
в седле, он сидит у походного костра, а если не у костра, то за столом.
— Да, да! Садитесь, — подхватил Жамбот Шогенуко. — Так говорить о муже-
ственных воинах может только воин, который еще более мужествен.
Биберд и Тузар поклонились и молча сели на другом конце скамьи, давая
понять своим сюзеренам, что не желают мешать их беседе.
Мысроко решил не томить гостеприимного хозяина и сразу назвал ему свое
полное имя. И не только имя, но и маршрут своего долгого и опасного путешест-
вия.
— Князь! Ты видишь перед собой человека, прибывшего из далекого Егип-
та, в котором уже много лун хозяйничают янычары султана Селима. Скажу боль-
ше: меня зовут Мысроко — это мое собственное имя. А имя родовое — такое же,
как у моего родного дяди мелика (в те времена так назывались египетские мо-
нархи) Туманбея. Здесь, на этой земле, где когда-то наши с тобой предки ездили
друг к другу в гости, я буду зваться Тамби. Так оно звучит больше по-кабардински
и не будет настораживать слуха любопытных заморских соглядатаев.
— Рад приветствовать в своем недостойном доме столь высокого гостя. —
Жамбот слегка побледнел от волнения. — Мысроко Тамби... Кто бы мог подумать!
До нас доходили слухи о падении славной адыгской династии. И что Туманбея...
не знаю, правда ли это…
— Правда! — резким тоном перебил Мысроко. — Султан Селим подверг его
мучительной и позорной казни. Аллах не удостоил дядю почетной смерти в бою,
как за два года до этого помог снискать посмертную славу предшественнику Ту-
манбея мелику Каншао аль-Гури. Хвала аллаху, что хоть мой отец не дожил до
столь горестных и позорных дней. Семьи у меня в Каире не было. Я только соби-
рался ею обзавестись. Оставаться в Египте после войны, конечно, не мог. Лишь
случайно избежав гибели, я решил искать новое поле славы на древней кавказ-
ской родине.
— Наверное, халат и тюрбан мусульманского священнослужителя помогли
высокодостойному Тамби в его путешествии, — сказал Шогенуко, не решаясь за-
давать прямые вопросы.
— Ты прав, — улыбнулся Мысроко. — Но я уверен, что и ты никогда не об-
лачишься в одежду, которая не принадлежит тебе по праву. Настоящий воин не
пойдет на такую низость даже ради спасения своей жизни. Почетный сан хаджи, а
вместе с ним и этот наряд я заслужил ,во время паломничества в священную Мек-
ку. Но здесь, в Кабарде, ты, князь, будешь чаще меня видеть в черкеске и боевом
шлеме. Ибо мне кажется, что из адыгского воина так же трудно сделать муллу, как
из турецкого муллы сделать воина.
Шогенуко от души рассмеялся:
— Твои речи, высокодостойный гость наш, соответствуют твоему благород-
ному званию. Ведь ты по праву должен у нас называться старшим князем.
— Ну, я пока подожду заявлять о своих правах, кроме права твоею гостя. —
Мысроко встал, увидев вошедшую в комнату красивую^молодую женщину в
длинном, до пят, белом шелксфом платье, расшитом золотыми и красными галу-
нами.
Серебряный чеканный пояс туго стягивал ее тонкую талию. На голове была
круглая, конической формы, .шапочка из белой кожи, украшенная разноцветным
бисером. Темные, как спелые ягоды терна, глаза, над которыми взметнулись
стремительные черные крылья бровей, смотрели внимательно и спокойно. Пол-
ные алые губы чуть тронуты вежливой улыбкой. Женщина держала в руках
овальный медный поднос с пузатым глиняным коашином (кувшин, каб. ) и не-
сколькими резными деревянными чашами.
— Гуаша (княгиня, покровительница, каб.) моего огня, — представил он
жену.
— Пусть день приезда наших гостей окажется для них счастливым, — сказа-
ла, поклонившись, княгиня и, поставив поднос на столик, разлила по чашам пе-
нистый золотистый напиток.
— День, в который нас приветствует такая хозяйка, не может оказаться не-
счастливым, — серьезным тоном ответил Мысроко, принимая чашу из рук жен-
щины.
— Хозяйка постарается, чтобы высокодостойному князю Тамби, сыну бла-
городнейшего черкесского рода из Мысыра, понравилось в нашем доме, — тихо
сказал Шогенуко, представляя гостя супруге таким вот несколько витиеватым
способом.
При этих словах княгиня удивленно и радостно вскинула брови, широко
улыбнулась, обнажив ряд ровных ослепительно белых зубов, и, еще раз покло-
нившись, неторопливо, с изящным достоинством удалилась из хачеша.
А в это время два крепких безусых паренька подвесили к очажной цепи ко-
тел с водой и бросили в него разрубленную на части тушу барана. Потом один из
парней встал у двери, застыв, как стражник на посту, а другой отгреб в сторону от
костра кучу углей от сгоревших дров, нанизал целый бараний бок на ореховую ро-
гатину, очищенную от коры, и стал поджаривать жирные аппетитные ребра.
— А напиток хмельной, — сказал Мысроко, утерев усы. — Здесь, наверное,
сок из...
— Нет, не из винограда, — успокоил гостя Жамбот. — Мы знаем, что после-
дователи ислама не пьют вино. Кроме проса и меда здесь ничего нет. Это...
— Вспомнил, — перебил Мысроко. — Это махсыма. Слышал о ней от наших
дедов, но в Египте мы не пили ничего, кроме щербета.
Биберд встал, наполнил опустевшие чаши и вернулся к своему столику, где
они с Тузаром тоже отдавали должное крепкой, щекочущей носы махсыме.
— Боюсь, что я плохой мусульманин, — усмехнулся Мысроко. — Принимая
от твоей хозяйки чашу, я готов был выпить что угодно, пусть даже вино. И еще:
мне никогда не нравился обычай, по которому женщины и странах ислама, за-
крывают свои лица густыми сетками из конского волоса. Наверное, аллах накажет
меня за то, что я не чувствую в себе нетерпимости к другим религиям. Вот и к тебе,
князь, я ехал без колебаний, хотя заранее знал твое имя. Ведь оно означает «сын
шогена», а шоген — это кабардинский священник христианской веры. Не так ли?
— Это так, — кивнул Жамбот. — Видимо, кто-то из моих предков был учени-
ком греческих миссионеров, которым турки и крымские ханы вот уже скоро сто
лет, как перекрыли пути в наши края. А теперь шогены нас упрекают за охладев-
ший интерес к религии Ауса Герги, мусульмане называют нечестивцами, а бедный
люд, не зная, к какому берегу прибиться, на всякий случай не забывает своих ста-
рых богов...
— Языческих, — уточнил Мысроко. Жамбот промолчал.
Парень, стоявший у дверей, начал принимать у кого-то за порогом и вно-
сить в гостевую комнату кружочки, белого сыра, пучки дикого чеснока, лепешки,
мед иг сметану в маленьких плоских чашах и другую нехитрую снедь. А его това-
рищ, поджарив бараний бок, подал на столы груды румяных ребрышек, с которых
еще капал горячий жир.
Мысроко Тамби ел очень мало. Он лишь испробовал по кусочку от каждого
блюда, а потом попросил воды и пил ее маленькими глотками, то и дело отстав-
ляя чащу, будто растягивал удовольствие.
— Не лучше ли пить махсыму? — спросил Жамбот. — Вода есть вода!
— Бесспорно, ты прав. Вода есть вода. Но в пустынях Африки нет ничего до-
роже воды. Я никогда не пил еще такую чистую и вкусную, да-да, не удивляйся,
такую вкусную воду и никак не могу напиться.
— Почему же аллах избрал для зарождения ислама столь неудобные и скуд-
ные земли? Что говорится на этот счет в большой мусульманской книге?
— Скажу тебе откровенно, Шогечуков-сын, не успел я овладеть арабской
грамотой. Да и зачем воину уметь читать самому, когда для этого есть муллы. Мне
хотелось, правда, хотя бы из простого любопытства, оседлать эту грамоту и про-
скакать по страницам Корана. Кстати, адыгские мелики всегда поощряли науку и
сами отличались большой ученостью. Однако волнистые значки арабской вязи
всегда казались мне одинаково неразличимыми, как ячейки одной кольчуги.
— Ну, я тоже охотнее буду иметь дело с кольчугой, нежели с книгой, — доб-
родушно рассмеялся Жамбот. — Даже с кольчугой неизвестного мне пока князя,
который угнал половину моих лошадей.
— Да, я об этом уже слышал от твоего табунщика, — сказал Тамби. — Мы
грелись сегодня на рассвете у его костра. Всю ночь ехали, а ночь была сырая...
Твой пши-кеу сказал, что ты убьешь его, если мы к тебе не заедем.
— Правильно сказал, — кивнул Шогенуко. — Убил бы.
— А теперь надо бы его наградить. И я это сделаю с твоего разрешения. Ведь
нам пришлось долго скитаться, как одичавшим псам или волкам, и вдруг... встре-
тить первого в Большой Кабардс человека с таким многозначительным именем —
Ханух.
— Имя волчье, это верно, — согласился Жамбот.
— Но ты, видимо, забываешь, что «нух» — это взято из персидского и озна-
чает «утешенье». «Ха» — «волк» по-кабардински. Вот и получается «волчье уте-
шенье».
— Хорошая шутка, — тихо рассмеялся Жамбот. — В честь этого стоит осу-
шить еще по одной чаше.
— Лучше я выпью воды, дорогой князь. Твоя махсыма — слишком опасный
противник. От нее не защитит даже румский панцирь.
— Румский? Никогда не видел, — вздохнул Жамбот.
— Сейчас увидишь. — Мысроко встал, снял пояс и распахнул халат, закры-
вавший его грудь до самого горла.
Шогенуко с трудом удалось сохранить спокойствие, а Биберд поперхнулся и
закашлялся.
Торс Мысроко был словно закован в блестящую броню голубовато-
серебристого цвета. На изящных выпуклых закруглениях панциря играли отбле-
ски очажного пламени. У шейного и плечевых срезов искрились яркими звездами
шляпки золотых заклепок. Левую сторону груди, как раз на уровне сердца, укра-
шала золотая нашлепка в виде львиной морды со свирепо оскаленной пастью. Пе-
реднюю и заднюю половинки панциря стягивали по бокам крепкие ремни с
пряжками из чистого золота. Чуть повыше львиной морды была выгравирована
арабской вязью какая-то надпись.
Жамбот осторожно дотронулся до панциря. Сталь оказалась гладкой и хо-
лодной. В ее почти зеркальной поверхности князь увидел отражение своих паль-
цев.
— Да, этот панцирь стоит... он стоит...
— Он много стоит, — перебил Мысроко. — И особую» ценность ему придает
вот эта священная надпись.
— А что здесь написано?
— Магическое заклинание, обращенное к аллаху и предохраняющее от лю-
бого оружия. Точно я и сам не знаю. Я мог бы рассказать кое-что интересное об
этой вещи, сделанной руками знаменитых румских оружейников из города Мила-
на. Мог бы, только боюсь показаться излишне болтливым. И так твое хмельное
питье, уважаемый князь, способно разнуздать язык у самого угрюмого молчуна.
— Ах, Тамби, высокодостойный гость наш! Воин из воинов! Неужели я по-
верю, что даже семь коашинов. крепчайшего напитка способны заставить тебя
хоть на мгновение потерять ясность головы и твердость руки! — улыбка Жамбота
была настолько широка и по-юношески искренна, что Мысроко не мог не улыб-
нуться ему в ответ.
— Хорошо, я поведаю тебе этот хабар.
ХАБАР ВТОРОЙ,
наводящий на мысль о том,
что и к самому далекому порогу
человек всегда найдет дорогу
Еще несколько лет назад я вел довольно приятную и беззаботную жизнь ис-
тинного джигита, поставленного командовать такими же сорвиголовами, каким
был сам. Я распоряжался праздничными военными игрищами, обучал юнцов из
благородных семей высокому искусству владения оружием. Часто приходилось
отправляться в походы к самым крайним пределам нашего славного египетского
государства, где в ожесточенных стычках мои отряды либо усмиряли бунтовавшие
племена, либо наказывали коварных турок, которые хозяйничали в Сирии, а ино-
гда и нагло грабили пограничные области Мысыра.
Случалось дни и ночи проводить в седле, терпеть изнуряющий зной пусты-
ни, пить вместо воды верблюжью кровь или вонючую жижу солончакового боло-
та. Привычка адыга заботиться о коне и кинжале и забывать о съестных припасах,
которые не мешало бы взять и дорогу, не покидала нас и в стране великого Нила.
В богатом каирском доме моего отца, важного придворного сановника, все
располагало к беспечному праздному кейфу. Отец рано умер, и мне достались в
наследство и шкатулки, набитые драгоценностями, и золотая посуда, и роскош-
ные ковры, которыми были устланы в доме плиты мраморного пола и увешаны
стены, сложенные из белого известняка. В моем тенистом саду, отгороженном от
пыльного зноя улиц стеной, росли цветы, мягко журчала вода большого фонтана,
ветви деревьев сгибались под тяжестью плодов. Но я не мог провести и несколь-
ких дней в праздном покое. Тоска и скука быстро выгоняли меня за ворота собст-
венного дома, и я спешил к крепостным стенам, где всегда толпились воины, где
слышались грубый смех и свист стрел, посылаемых в мишени, где пахло по вече-
рам дымом смолистых факелов и лошадиным навозом.
Эти стены всегда вызывали в моей памяти рассказы стариков о знаменитой
башенной крепости султана Сирии и Египта великого Салаха ад-Дина, которого
франги, румы, инглизы и другие неверные называли Саладином. В этой крепости
помещалась адыгская часть войск Багдадского халифата, мечтавшего ссадить с
египетского престола турка Хаджи бин-Шагбана, главу бахрийских мамлюков.
Ведь в свое время Салах ад-Дин основал в Египте государство, а его брат, став сул-
таном, купил или нанял тысячу бахрийских, что означает морских, мамлюков — в
основном турок-сельджуков — и сделал из них крупных военачальников. Впослед-
ствии мамлюки захватили власть и основали свою династию. Затем, в свою оче-
редь, потерпели поражение около ста сорока лет назад и сельджуки. Однако на
престоле воцарился не халиф из тогдашней династии аббасидов, а предводитель
черкесского воинства Баркук, который стал именоваться меликом аз-Захиром,
«Всеясным Монархом». А династия черкесов, просуществовавшая сто тридцать
пять лет, получила от несведущих иноземцев наименование «башенных мамлю-
ков». Название «мамлюки» кнам, адыго-кабардино-черкесам, не совсем подхо-
дит. Ведь аббасиды пригласили нас с Кавказа (Эту версию мы оставим на совес-
ти Мысроко (прим. Созерцателя)), а потом наше войско пополнялось за счет
плененных турками и татарами кавказских адыгов, которых мы дорогой ценой
выкупали из плена... Наверное, наш дорогой Шогенуко знает об этих событиях?
Не больше того юноши, что стоит у дверей? Он так заслушался, что не замечает,