— Нет, благочестивый отец наш, — мягко возразил я ему. Панцирь этот дей-
ствительно выкован и склепан не в Дамаске, а в Милане, но принадлежал он луче-
зарному царю царей Салаху ад-Дину, от прикосновения рук которого с этой стали
сошла вся гяурская мразь. Теперь панцирь принадлежит царственному дому
Египта. А что касается украшения мечетей, то думаю, эти двадцать монет весят
вдвое больше, чем золотая нашлепка в виде львиной морды, — я высыпал на ко-
вер у ног шейха горку полновесных кружочков, среди которых были и арабские
диргемы, и турецкие серафы, и флорентийские флорины и даже пара венециан-
ских цехинов.
На морщинистых щеках сановитого муллы выступил слабый румянец. Как
бы случайно накрывая золото маленькой красной подушечкой, он сказал:
— За эту плату я тебе сделаю священную надпись на клинке сабли или, если
хочешь, на шлеме — тогда голова твоя станет непробиваемой. А панцирь все-таки
оставь. А то как бы стих из корана, вместо того, чтобы укрепить сталь, не сделал се
хрупкой, подобно яичной скорлупе.
Шейх ошибался. Ведь он не знал того, что знал я. Он не знал, что от при-
косновения к Черному камню панцирь не рассыпался, а я не был сожжен огнем,
сошедшим с небес, и не был поглощен внезапно расступившейся землей. Значит,
надпись, сделанная этим святым человеком, могла лишь усилить несокрушимость
серебристого металла. И я снова запустил руку в свой похудевший кошелек.
— Те деньги были моим бескорыстным пожертвованием во славу Мекки, а
вот плата за надпись, — еще десятка полтора монет и кольцо с небольшим брил-
лиантом легли рядом с красной подушечкой.
То, что на европейском золоте были изображения живых существ — чекан-
ные лики каких-то владык, шейха совсем не смущало (видимо, монеты нечестиво-
го происхождения шли на переплавку).
— Хорошо, упрямый посланец Каира, ты получишь надпись на панцире.
Оружие неверных будет бессильно…
— Любое, — перебил я. — Любое оружие, шейх! И при воззвании к аллаху
напиши, пожалуйста, вот эти два имени: Айнан и Меджид — Истинный и Всемо-
гущий.
— Говоришь, против лю-бо-го оружия?.. — задумчиво протянул начавший
удивлять меня князь церкви. — Это будет стоить дороже.
Я вытряхнул все, что оставалось в кошельке. По ковру покатилось восемь
монет. На каждую из них можно было купить десять овец или в течение десяти
дней содержать десять всадников вместе с их лошадьми.
— Два диргема и сераф я оставлю себе — больше у меня ничего нет, а эти
три диргема и два цехина возьми, отец, за свой ученый труд, который не по силам
моему разуму.
— Ты не знаешь арабской грамоты? — почему-то оживился старик. — Ну
ладно. Пусть будет по-твоему. Я тебе напишу...
Он позвал слугу и велел ему привести с базара лучшего чеканщика со всеми
его инструментами. Потом он взял кусок пергамента и калам (заостренная тро-
стниковая палочка — инструмент для письма), подумал немного и быстро на-
писал две строчки длиной с кинжальную рукоять.
Чеканщикупришлись немало потрудиться, пока он сумел на твердой непо-
датливой стали воспроизвести подпись, сделанную на пергаменте. Резцы то и дело
тупились, их надо было часто затачивать. Наконец я взял панцирь и завернул его
в кусок ткани.
Скажи мне, высокостепепный, какие слова начертал ты своейблагословен-
ной рукой?
— Слова, угодные аллаху, — ответил шейх, улыбаясь и вытирая рукавом сле-
зу, выкатившуюся из левого глаза. — И это как раз те слова, которые хороши для
надписи, а не для произнесения вслух. Ибо святость изречения так велика, что
нашигрешные уста рискуют ее осквернить.
Обрадованный, хотя и слегка недоумевающий, я почтительно распрощался
состарым мудрым муллой и с легким сердцем покинул его дом.
Тузар ждал меня у ворот с оседланными конями. Дело близилось к вечеру, а
утром мы уже хотели быть в Джидде.
Мой верным боевой друг поинтересовался, сколько я заплатил зауслуги
шейха. Я сказал. А когда мы отъехали от Мекки на довольно большое расстояние и
над пустыней стала сгущаться тьма, Тузар долго проклинал алчность священника
и сетовал на мою расточительность и доверчивость. Видимо, он хорошо подсчи-
тал, сколько лошадей и оружия можно приобрести на такие деньги. Остановив-
шись возле колодца, мы переоделись. В своем привычном платье и вооружении
было гораздо приятнее. Тузар, допустив невольное кощунство, сказал, что чувст-
вовал себя в этом ихраме совершенно голым.
В Джидде, убогом небольшом городишке с кособокими глинобитными до-
мами и кривыми, заваленными гниющим мусором улочками, нам пришлось про-
вести целый день в ожидании корабля. Переправились на другой берег без всяких
приключений, если не считать, что бессовестный кормчий содрал с меня три зо-
лотые монеты — последние мои деньги. Правда, у Тузара еще что-то оставалось на
оплату постоя в караван-сарае, ну, а дальше... дальше мы надеялись, что аллах не
оставит нас милостями своими.
Мои славные парни, истомившиеся в караван-сарае от скуки, очень обрадо-
вались нашему возвращению. Им не хотелось больше ни часа задерживаться на
этой опостылевшей стоянке. Кстати, их желание совпадало с моим. Я очень спе-
шил...
Через две недели мы встретили купеческий караван из Каира, направляв-
шийся в глубь Эфиопии, чтобы обменять там аравийскую камедь (сок аравийской
акации, он жегуммиарабик), шелковые ткани и дешевое железное оружие на
шкуры львов и леопардов, на кожу носорогов, слоновую кость и высушенные це-
лебные травы, в которых знахари из черных эфиопских племен разбирались по-
лучше наших мудрых хакимов.
Нам удалось пополнить скудные запасы провизии. Для каждой лошади мы
приобрели по нескольку мер овса и по тугому тюку сена. Хотя людей в караване
было вчетверо больше, чем в моем маленьком отряде, купцы, зная, с кем имеют
дело, не осмелились спрашивать с нас никакой платы.
Дневной отдых мы проводили вместе, и вот тут-то и стала нам известна
страшная новость. Купцы помалкивали, стараясь не вмешиваться в дела, которые
не касались их барышей, а пожилой паломник-турок, шедший с караваном, пока
ему было по пути, спросил:
— Не несут ли доблестные воины пыль священной Мекки на своих ступнях?
— Несут, несут, — ответил я.
— И, наверное, достославные черкесские всадники, посетившие Мекку, бу-
дут служить султану Селиму еще лучше, чем мелику Туманбею?
— Что ты сказал, несчастный?! И как ты не подавился своими необдуман-
ными словами!
— Я никогда не говорил необдуманных слов, — спокойно возразил турок. —
Не пристало зря болтать языком человеку, у которого есть женатые сыновья и ко-
торый решил совершить хадж. Но мог ли я подумать, что мойвысокодостойный
собеседник не знает о недавних событиях в Египте?
—Окаких событиях? Говори коротко и правдиво, если хочешь благополуч-
но добраться до Мекки.
И паломник рассказал о новом вторжении султана Селима, о битве в окре-
стностях Каира и полном разгроме армии Туманбея. Турецкое войско наступало
мощно и неумолимо. Оно было разделено по старинной традиции еще издавна
упоминавшейся в ильм-ат-тафире — древней науке о толковании Корана — и в
сунна-мусульманских преданиях на четыре непобедимых когорты с устрашающи-
ми названиями. Первой выступала часть под названием «Утро псового лая», вто-
рой шла часть «День помощи», третьей — под громовой рокот тулумбасов — «Ве-
чер потрясения» и, наконец, четвертая имела наименование «Знамя пророка».
Ей, кстати, даже и не пришлось ни разу вступить в битву.
Египет был завоеван турками, а мелик бежал на юг, к вождю одного из бе-
дуинских племен. Паломник не мог знать, к какому именно вождю. Но это знал я.
В моей памяти сейчас же возникло коричнево-красное, как копченая говядина,
лицо бедуинского старейшины Шейх-Сеида — владыки многих десятков кочевий,
разбросанных по редким оазисам Нубийской пустыни. Вспомнил я и и ношение
Туманбея к этому полудикому пустынному льву, который посещал дворец монар-
ха в качестве желанного гостя. Главный оазис вождя находился, как я слышал,
где-то неподалеку от Луксора, и, значит, мой царственный дядя сейчас был гораз-
до ближе ко мне, чем если бы оставался ждать своего Мысроко в Каире. И, навер-
ное, сейчас я ему был гораздо нужнее...
Еще несколько дней бешеной изнурительной скачки по желто-бурым
пыльным дорогам, допросы случайных путников, поиски почти вслепую — и вот
однажды утром с небольшой возвышенности, полого вздымающейся над долиной
Нила, я увидел до полусотни шатров, много коней, верблюдов и... не меньше трех
сотен вооруженных людей.
С расстояния двух полетов стрелы были отлично видны белоснежные бур-
нусы бедуинов и запыленные чекмени турецких вояк. Чекменей было вдвое
больше, чем бурнусов...
Мы никак неожидали встретить здесь, так далеко на юге, турецких всадни-
ков. Куда же так торопились воины султана Селима, по прозвищу Пьяница? Пока
горькая догадка, подобно медленному утреннему рассвету, постепенно озаряла
мой мозг, турки нас заметили. Они могли увидеть пока только меня и Тузара (ос-
тальные мои люди немного поотстали), и потому всего лишь десяток конных с об-
наженными саблями поскакали в нашу сторону. Эта опрометчивость обошлась им
дорого. Мы с Тузаром неторопливо повернули коней, сделали знак нашим парням
и, пока турки достигли гребня возвышенности, наш маленький отряд отошел на
половину полета стрелы и рассеялся среди редких островков терновника. Турки,
храбро визжа, бросились вперед. Шестеро или семеро почти одновременно грох-
нулись наземь, пронзенные стрелами. Остальные трое даже не успели повернуть
коней: мои джигиты мигом с ними покончили
Лишь один турок, раненный в плечо, остался жив. От него мы узнали, что
бедуинский владыка Шейх-Сеид выдал Туманбея. Гнусный предатель тайно со-
общил туркам, где скрывается египетский монарх, и две сотни испаев — конных
гвардейцев султана под предводительством сардара Джевдет-паши еще вчера
прибыли сюда, уничтожили немногочисленных приближенных Туманбея, а его
самого захватили в плен. Сегодня мелика повезут к султану в Каир.
Итак, моя догадка оказалась правильной.
Спасти Туманбея было невозможно. Оставалось лишь одно: напасть на кон-
вой, убить как можно больше врагов и со славой погибнуть на глазах всеясного.
Мои товарищи согласились со мной. Да иного нельзя было и ожидать от
этих добрых черкесских витязей. Мне пришлось еще удерживать их от немедлен-
ной атаки: слишком с большого расстояния увидели бы турки се начало. Я решил
сделать быстрый дневной переход па север, найти удобное для засады место, вы-
ждать, пока испаи устроят ночной привал, и напасть на них врасплох, громко вы-
кликая высокое имя нашего монарха. Вот тогда мы и сумеем продать свои жизни
подороже.
Наскоро сотворив молитву над раненым турком, а затем прекратив его су-
етные мирские заботы, мы крупной рысью помчались на север. Скоро могла на-
чаться погоня, но никто уже не мог бы указать ей верную дорогу, к тому же наше
направление было, конечно, «наименее вероятным».
К заходу солнца мы оказались на берегу прозрачною родникового ручья,
впадающего все в тот же Нил. Дорога в этом месте на довольно большое расстоя-
ние удалялась от великого водного пути, который сверкал под закатными лучами
солнца, словно золотой меч Азраила ручейка поросли невысоким трос шиком, де-
вять пальм, посаженных чьими-то трудолюбивыми руками, так и манили под бла-
гословенную сень зеленой стрельчатой листвы. Лучшего места для привала и не
придумаешь. И это место должно было стать для каждого из нас последним при-
валом на дороге жизни. Последним и очень коротким. Ибо аллах не дал нашим
лошадям, усталым и ослабленным, опередить турецкую конницу на такое время,
которого хватило бы для безмятежного отдыха у чистого водного потока. Гораздо
скорее, чем нам хотелось, увидели мы вдали облако пыли, поднятое сотнями ко-
пыт, и через мгновение вновь сидели в седлах.
Отъехав от ручья, мы укрылись за ближайшими холмами, глинисто-
песчаные склоны которых были покрытыми лишаями и пучками сухой верб-
люжьей колючки.
Турки поспели к роднику Девяти пальм как раз к вечернему намазу. Мы
слышали протяжный голос муллы, призывавшего испаев к молитве, и сами помо-
лились одновременно со спешившимися всадниками Джевдет-паши.
Потом, дождавшись того часа, когда ночной мрак уже окутывает землю, а
луна еще светит вполсилы, мы шагом выехали из-за холмов, бесшумно приблизи-
лись к пальмам и осмотрелись. Лагерь испаев угомонился, было тихо, и только
изредка всхрапывали кони да потрескивали сучья в кострах, возле которых мирно
подремывали стражники. Основная часть испаев лежала, конечно, в шатрах. В
двух или трех из них, самых больших, поставленных поближе к центральным ко-
страм, размещался, конечно, паша, его главные подручные и, как я правильно то-
гда предположил, его царственный пленник. Это ради него мы готовились стать в
ту ночь шагидами (мусульманский воин, погибший во имя аллаха и обретший
рай).
Мы тихо достали луки и стрелы, каждый наметил себе цель, затем по моей
команде все одновременно прицелились — и двенадцать стрел и двенадцать тетив
пропели короткую возвышенную песню. Вопли раненых и наши воинственные
кличи быстро всполошили лагерь. Но еще быстрее, подобно смерчу пустыни, мы
ворвались в самую середину испайского скопища и начали свою ратную жатву.
Дальше я буду говорить о нашем неслыханном ночном нападении словами
Тузара. Теми словами, которые мой молчаливый друг призвал на помощь своему
красноречию и ловко их выстроил одно к одному, как всадников в походной ко-
лонне. Слушайте:
Не Мысроко ли конь — ой, дуней! —
чистых арабских кровей
копытами бил и топтал
растерявшихся сонных людей?
В левой руке Мысроко держал
длинный двуострый кинжал:
не желал он щитом прикрываться —
не он ли первым всегда нападал?
Ему на пути попался
могущий испай — он гордо держался! —
Но вот у врага в груди
копья наконечник остался.
Мысроко наш впереди, на саблю его погляди:
дамасская сталь, преграды не зная,
в бою никого не щадит.
А от Мысроко не отставая,
усердно врагам черепа разбивая,
трудолюбивый Тузар длинноусый
дорогу себе бердышом расчищает.
Свой орэд — боевую песню — наш не очень удачливый гегуако Тузар пока
еще не довел до конца. Когда он соберет в косяк все недостающие слова, он, при
удобном случае, споет ее всю целиком. А пока я расскажу, как сумею, словами по
возможности высокими — а только высокими словами и надлежит повествовать о