бранных подвигах — конец этой истории.
Три брата Темиркановы среди нас были. В самую гущу испаев дружно они
врезаются, будто голодные волки в отару жирных баранов.
«Уо, адыге, бейте! — гремит над полем боя мужественный клич. — Рази на-
повал! Туманбей, Туманбей!!»
Юноша знатного рода Касеева падает прямо в костер, но, огнемохвачен-
ный, вскакивает и в предсмертном броске налетает на стену шатра из стамбуль-
ского полотна плотного. Горит шатер хорошо, и из него сардар турецкий выскаки-
вает с криком, а следом за ним — бедуинский вождь, продавший мелика. Груда
кровавых тел до него дотянуться мешает смертельному жалу сабли дамасской,
сверкающей подобно голубой молнии.
Теперь каждый в одиночку бьется. Каждый тесным кольцом турок зажат.
Геройски братья Темиркановы погибают, белыми открытыми лицами
смерть встречая.
Опора плеча моего, крепкорукий Тузар, рухнул наземь — о горе! — захлест-
нутый сразу тремя арканами.
Сквозь крики и стон и оружия звон с трудом я различаю приглушенныйго-
лос пленного Туманбея: «Мысроко, кан (воспитанник) мой! Бей! Слава!»
И с новой силой призывает ваш Мысроко соратников, но никто — о горе! —
не откликается.
Вот и мой арабский иноходец спотыкается и, дроти- протейный, падает. За-
то Мысроко ваш одним прыжком прорывается к застывшему от испуга предателю
и острым лезвием сабли делит надвое копченое мясо его черного лица.
Ой, дуней! Хотелось еще с сардаром посчитаться. Но сзади на меня навали-
лись гурьбой, к земле придавили, на руки и ноги ремней не пожалели.
Шлем с меня сбили, головой о землю ударили и свет в глазах погасили...
* * *
Связанный по рукам и ногам, я вскоре вернулся из того сна, в котором нет
места сновидениям. Сквозь открытый проем шатра увидел я темно-синий полог
шатра небесного, затканного серебряными звездами. У проема сидел, ярко осве-
щенный луной, стражник с обнаженным ятаганом. Л рядом со мной лежал Тузар:
он с тревогой вглядывался в мое лицо.
Мы не стали друг друга расспрашивать о таких пустяках, как ранения, кото-
рых, между прочим, не оказалось ни у него, ни у меня. Гораздо интереснее было
послушать, о чем шумели турки, которые все еще никак не могли угомониться.
Десяток глоток орали одновременно — и каждая свое. Проклятья, угрозы, причи-
тания... Смысл отдельных выкриков доходил и до нас. Мы поняли, что трупы уже
захоронены, что трупов было гораздо больше, чем этого хотелось бы туркам, что
одни испаи требовали нашей немедленной казни, а другие предлагали отложить
до рассвета: ведь тогда будут хорошо видны все подробности нашей мучительной
смерти. Одни предлагали изжарить нас на медленном огне, другие — сварить
живьем в больших медных котлах, третьи — изрубить на куски, начиная с рук и
ног. Даже наш стражник высунул голову из шатра и, стараясь перекричать других,
предлагал что-то свое. Точно сейчас не помню, но, кажется, он мечтал увидеть нас
посаженными на кол.
Вдруг раздались властные окрики, и шум прекратился. Негромко и неторо-
пливо заговорил только один голос, принадлежащий, безусловно, паше:
— Вы что растявкались, как на собачьей свадьбе? Теперь осмелели? А у кого
еще недавно тряслись руки и были поджаты хвосты?! Дюжина черкесских храбре-
цов перебила сорок пять турецких воинов... — Тут голос предводителя отряда по-
высился и стал раздраженным и гневным. — И поделом! Так вам и надо, шелуди-
вым псам! Впредь будете меньше думать о жратве и грабежах, а больше о военных
упражнениях. Что делать с пленниками — не ваша забота. Скорее всего я предло-
жу им пойти на службу к султану: обучать своему ратному искусству таких олухов,
как вы. Ну, а если услышу от них слова отказа, то вырву им языки, выколю глаза и
брошу в пустыне. Ибо не поднимется у меня рука убивать таких героев...
— О аллах! — прошептал стражник. — Как справедлив и милосерден наш
Джевдет-паша.
— А сейчас, — сказал напоследок сардар, — всем разойтись и отдыхать до
восхода солнца.
И в лагере после некоторой возни воцарилась тишина.
Стражник наш, скрестив ноги и низко наклонив голову, спал сидя. Да ио
чем ему беспокоиться, если оба пленника были крепко связаны и лежат беспо-
мощные, как овцы, приготовленные на заклание! Ни до схватки, ни во время нее я
ни разу не вспомнил о своем панцире, который на мне и сейчас. Почему о нем не
подумали турки и не сняли его с меня, я могу объяснить лишь магическими свой-
ствами этой бесценной реликвии. И только теперь, чувствуя, как давит твердая
сталь на мои связанные руки, я, наконец, понял, почему удалось уцелеть мне и Ту-
зару, сопровождавшему меня в Мекку. Наверное, и счастливая мысль о возмож-
ном побегепришла в мою голову тоже неспроста... Дважды перекатившись со
спины на живот, я оказался рядом со стражником. Потом я подогнул под себя ко-
лени и встал на них. Затем, сделав рывок телом, как танцор в удже или исламее,
встал с колен на ступни. Я с трудом удерживал равновесие: ноги ведь тоже были
связаны. Тузар, еще не зная, что у меня на уме, полз к стражнику, извиваясьпо-
добно сказочному змею. В то время я несколько раз бесшумно подпрыгнул, чуть
передвигаясь в сторону и выбирая нужное положение для броска, и — о судьба! —
всей тяжестью бронированной груди обрушиваюсь на голову стражника, защи-
щенную, слава пророку, не шлемом , а только войлочной феской. Стражник свали-
вается набок, голова его бьется о каменистую землю и под тяжестью панциря
трещит, как гнилой орех. Бедняга не успел даже пискнуть.
Что делать дальше? Тузар это знал лучше меня. Он подполз к бездыханному
телу, зубами ухватился за рукоятку ножа, висевшего на поясе у турка, вынул его из
ножен и, мотая головой, как лошадь, которую жалят слепни, перерезал ремни на
моих руках. Не сразу мне удалось взять нож онемевшими пальцами. Пришлось
еще разминать кисти. Когда кровь снова заструилась в жилах (а заодно и потекла
из нескольких порезов, которые не мог не сделать Тузар, орудуя ножом, зажатым
в зубах), только тогда я смог избавить от пут свои ноги и своего друга.
В шатре не оказалось почти ничего, кроме дорожного хурджина с какими-
то съестными припасами и бурдюка с верблюжьим молоком. Тут валялась еще ту-
заровская шапка со стальным верхом и кольчужной сеткой, закрывавшей с трех
сторон шею. Тузар, очень обрадованный, сразу же водрузил на темя свой люби-
мый головной убор, а потом вооружился ятаганом убитого стражника.
Нам удалось незамеченными пробраться до края лагеря, где отдыхали ло-
шади. Некоторые из них оказались под седлом, только с ослабленными подпруга-
ми. Мы уже собрались вскочить на коней, однако аллаху было угодно послать нам
еще один подарок. Послышались чьи-то шаги, и из темноты вышел, подтягивая
шаровары, богато разряженный турок — один из приближенных паши. Почти
столкнувшись с нами, он вытаращил глаза и открыл было рот, но железные паль-
цы Тузара уже сдавили его горло. Несколько мгновений турок трепыхался, как
фазан в когтях у сокола, а затем плюхнулся на землю. Я чуть не закричал от радо-
сти, когда при этом турке обнаружилась моя любимая сабля, а на голове — мой
шлем. Видно, оружие Мысроко ему настолько понравилось, что, даже выходя по
нужде, он не захотел оставлять его на месте ночлега, как не оставил и кошелек, ту-
го набитый золотом.
Больше всего на свете нам сейчас хотелось снова напасть на лагерь. Однако
мы понимали: нельзя испытывать судьбу дважды в одном и том же деле и на од-
ном и том же месте. Получив от аллаха все, что он хотел тебе дать, нельзя протя-
гивать алчную руку еще за одним куском.
На рассвете, уже далеко от родника Девяти пальм, мы воздали хвалу аллаху
за мой чудодейственный панцирь, благодаря которому удалось нам совершить
подвиги и уцелеть, а также за то, что наши товарищи погибли Со столь громкой
славой, о какой трудно было и мечтать.
Мы жалели лишь об одном: не довелось усладить свой слух отчаянными во-
плями испаев, которыми они, наверное, разразились, обнаружив наше исчезнове-
ние, и не довелось усладить свой взор видом беснующего паши и ликующего Ту-
манбея.
Уо-о-й, Туманбей, Туманбей...
И снова мы скакали впереди турецкого отряда, опережая его не более чем
на промежуток времени между первым и третьим намазом. Через несколько дней
у развилки дорог — одна из них вела в уже близкий Каир, а другая — к переправе
через Нил и дальше — в еще не близкую Александрию у Тузара пала лошадь. До-
роги в Каир, где мы могли на какое-то время затеряться, как пара кофейных зерен
и мешке с фасолью, для нас уже не могло быть: Джевдет-паша сидел на хвосте
нашего единственного коня. А великая река, плавно несущая в море желтые свои
воды, текла совсем рядом. Мы смогли переправиться на другой берег, лишь когда
увидели пыль, поднятую поредевшими сотнями Джевдета.
Не буду рассказывать о том, как мы добрались до большого портового горо-
да Александрии. Перед въездом в город, когда я еще раздумывал, как избежать
ненужных подозрений турецкой стражи, нам встретился один из старых воена-
чальников мелика Хазиз аль-Гури. Узнав меня, он раскрыл рот от неожиданности.
Но еще больше удивился я, узнав, что Хазиз командует большим отрядом турец-
ких всадников. Гневные слова о предательстве уже готовы были сорваться с моего
языка и ужалить Хазиза в самое сердце, но он меня опередил: Не смотри на меня
так, Мысроко! Ведь мы честно служили Туманбею, пока он был жив. Теперь над
нами другой султан, потомок тех, у кого наши деды служили чуть более ста лет на-
зад...
— Постой! Ты говоришь: «пока был...»
— Да. Теперь он мертв. Я только что из Каира. Позавчера мелик Туманбей
был прибит гвоздями к воротам города, обращенным к северу, в сторону Высокой
Порты.
Я крепко стиснул зубы и, кажется, впервые в жизни застонал. Да, ни дня
лишнего не промедлил Селим-Пьяница. Поторопился покончить с соперником
как можно скорее.
— А что бы ты сделал, Мысроко, с султаном, если бы исход битвы решился
не в его пользу?
— Бросил бы на растерзание голодным собакам!
— Ну вот видишь! — усмехнулся Хазиз. — Поедем со мной. Жар полуденно-
го солнца плохо располагает к беседе. Отдохнешь у меня дома, и там подумаем,
что тебе делать дальше.
Ночь мы все-таки провели в богатом доме Хазиза аль-Гури, в доме, который
турки не успели разграбить раньше, чем его хозяин дал согласие служить султану.
Узнал я, что и многие другие наши знатные мамлюки договорились с турками. В
тюрьму и на казнь тоже пошли многие. Ни тот, ни другой путь меня не привлекал.
Несмотря на увещевания Хазиза, который советовал последовать его примеру и
долго толковал о призвании черкеса к ратному делу и неприспособленности ни к
торговле, ни к государственным делам, я твердо решил покинуть Египет. Поки-
нуть навсегда и как можно скорее.
Хазизу было неловко передо мной, родичем Туманбея, и он снова и снова
принимался оправдывать и объяснять свой поступок:
— Ты пойми, дорогой Мысроко, вот такую простую вещь: не гяуры завоева-
ли наши города — этого не допустил бы аллах, а такие же правоверные мусульма-
не, как и мы с тобой. Значит, аллаху это было угодно. Мы не можем пойти против
Его воли. И какая для нас разница, кто из мусульманских владык будет сидеть на
троне и владеть этой желтой рекой и грудами раскаленного желтого песка? В лю-
бом случае черкесское «башенное» воинство будет заниматься своим обычным
делом и жить своей обычной жизнью...
Я упорно стоял на своем, хотя и не мог вести спор с таким же умением, с ка-
ким вел его хитроумный Хазиз. Язык мой не отличался ни проворством моих рук,
ни остротой моих глаз.
— В таком случае, Мысроко, — сказал Хазиз, — я тебе помогу оседлать доро-
гу в Сирию. И уедешь ты от меня не с пустыми руками. Только не отказывайся от
помощи и подарков. Послушайся меня хотя бы в этом. Послушайся хотя бы как
старшего. Скажу тебе откровенно: после нашего расставания я хочу спать спокой-
но. Пожалей старика, не ссорь меня окончательно с моей совестью, которую ты,
наверное, считаешь такой же гибкой, как эта бора маиса (великолепная сталь) —
прекрасное творение дамасских кузнецов.
Хазиз снял с ковра тонкую прямую саблю без ножен, уверенно согнул лез-
вие в кольцо и вставил конец клинка в тыльную часть полой рукоятки, сделанной
из массивного серебра. Получился пояс, в котором пряжкой служила рукоять саб-
ли. Чудесная сталь тепло и мягко светилась искусно отшлифованной поверхно-
стью. На ее голубоватой глади можно было легко различить крутые завитки бла-
городного металла, скрученного и переплетенною с таким непринужденным изя-
ществом, словно сделать это было не труднее, чем заплести женские косы.
При виде такого редкостного оружия настоящий воин забывает о своих го-
рестях и печалях, о голоде или жажде, забывает о женщине и о том, что после
солнечною дня неизбежно наступает лунная ночь....
— Как раз по твоему тонкому стану, — будто откуда-то издалека донесся до
меня голос Хазиза.
Затем старый хитрец разомкнул кольцо сабли и ловко опоясал меня этим
изумительным клинком, который послушно принял овальную форму, повторяя
изгибы моего стана, Сабля и вправду оказалась точнехонько но мне — ив этом я
увидел доброе предзнаменование. Сам аллах подсказывал незадачливому Мысро-
ко единственно верное решение.
— Хорошо, Хазиз, — сказал я. — Придется принять твою помощь. Ты мне
кажешься искренним. Я мог бы, как ты говоришь, оседлать дорогу и без твоего со-
действии Просто было бы немного труднее, вот и все. Только почему ты думаешь,
что я стремлюсь в Сирию? — вопрос этот я задал скорее из ложной гордости: не
люблю, когда за меня решают другие. На самом же деле мой путь виделся мне по
морю в Тир или Сайду на восточном берегу Средиземного моря, оттуда — через
невысокий левантийский хребет и плодородную долину Бекаа, а дальше один
дневной переход — и я буду поить коня чистой водой речки Барада, посматривая
на виднеющиеся издалека минареты дамасской твердыни ислама — мечети
Омайядов. Уверен, что меня приняли бы радушно в столице Сирии, и я бы занял
там вполне достойное положение.
— Нет, не в сторону арабских земель стремится мое сердце, хитроумный Ха-
зиз, а в сторону Кавказа, древней родимы наших предков...
Еще утром мне в голову не приходила такая мысль. Только сейчас и, навер-
ное, опять по озарению свыше родилось в моей душе это неожиданное, но твердое
намерение. Похоже, что невидимая рука пророка вела меня по дороге жизни.
Хазиз с удивлением посмотрел мне в лицо и быстро отвел взгляд. Кажется,
в его глазах мелькнуло чувство тоски и зависти. Он немного подумал и сказал:
— А сделать это — попасть на Кавказ — тебе будет совсем нетрудно. Ты про-
сто счастливчик, Мысроко. Завтра пойдет в Стамбул один корабль, а из Стамбула,
после короткой остановки, он направится в Крым. На этом корабле отбывает важ-