По рассказам старожилов воинской слободы, воевода смолоду использовал камень, как тренировочный снаряд, поднимая его несколько раз "за подход". Про богатырскую силу Сиверги ходило множество небылей - воевода на расспросы только отшучивался. Рассказывали, что на спор он ходил на медведя в одиночку с голыми руками.
- Хилый попался косолапый, - усмехался старик. - Вдарил его один раз кулаком по лбу:
Теперешнего Сивергу все больше донимали всякие хвори. Впрочем, он и сейчас шутя ломал подковы и ударом кулака сплющивал шлемы. А еще он любил возиться с дружинной молодежью, вызывая на борьбу сразу человек по десять. Отроки, как собаки на медведя, со смехом и сопением наваливались на старика, тщетно пытаясь повергнуть его на землю.
- Видать, милостив ко мне Господь, - говорил воевода после таких "побоищ". - Еще небо покопчу: Эх, не свел меня Бог с Рожно силами померяться:
Единственным человеком в Курске, который мог противостоять Сиверге, был отец Федор. Как-то они с воеводой на княжьем пиру схватились бороться. Схватку прекратил князь, после того, как скамьи, столы и все, что на них, было разметано по гриднице. Отец Федор мог бы претендовать на занесение своего имени в список "богатырей камня", но к подобной славе был непримирим:
- Ересь эллинская - только душу смущает:
Роман-таки попробовал поднять "богатырский камень", но понял, что это не его стезя.
- Ты жилы-то не рви, - посоветовал как-то воевода, заметив попытку отрока. - Молод еще. Твоя сила пока в ловкости да в быстроте:
Казачья застава жила своей, особенной жизнью, которая не всегда понятна посторонним. Впрочем, чужие здесь появлялись редко, а женщин близко не подпускали в страхе перед сглазом, жертвой которого могли стать и дружинники, и боевые лошади. Зато частыми гостями на заставе, особенно в военное межсезонье, были "покупатели" от других князей. С согласия курского князя они набирали воинов-профессионалов для коротких войн и усобиц в других краях. Нередко наезжали с "торгом" и со Степи - там грызня между половецкими племенами и родами не прекращалась никогда. Куряне-воины ценились высоко и платили за них золотом - половину князю, половину отхожему дружиннику. Но главным были не деньги и не добыча, взятая в бою. Воины должны были воевать непрерывно, добывая "себе чести, а своему князю славы" - в этом был главный смысл их существования.
Куряне-наемники ратные деньги сразу пускали в ход и вся дружина дня два-три шумно провожала бойцов в чужие края. Так уж велось с самых давних времен: не задобришь старых прадедовских богов хорошим пиром - удачи воинской не жди. Христианского Бога со всеми святыми тоже не забывали - половина звонкой монеты шла на церковь, на бедных и хворых.
Отец Федор пиры не поощрял, но был их непременным участником.
- Отче, - хмельно орали дружинники, - отпусти нам грехи вчерашние и завтрашние - на мно-о-о-гие лета-а-а: Помолись за нас, сирых - тебя Бог слушает:
- И то, братья, - басил поп, отрываясь от немалого кубка. - Все в руце Божьей. Без Бога на войне нельзя. Идите в сечу смело. Никто не может быть убитым, пока не будет от Бога повелено. А если случится от Бога смерть, то никто не поможет. Остерегаться самому надо, но Божье обережение лучше человеческого-о-о...
Вернувшись с найма, куряне истово и подолгу замаливали грехи, не жалея коленей и лбов - видать, было за что. И только почувствовав облегчение в душе, начинали рассказывать:
Как ни странно, Казачья застава более всего напоминала Роману монастырь. Была в этих людях какая-то воинская святость - особенно в старых казаках. И дело было вовсе не в том, что сюда не допускались женщины, впрочем, как и другие посторонние. Они устранялись от суеты обыденного мира, лежащего вне понятий воинского служения, и безоглядно, более любого монаха, доверялись Богу, свято уверовав, что Божье обережение лучше человеческого.
Началось осеннее ненастье и жизнь на заставе до первых морозов приобрела более спокойный и даже ленивый характер - ни тебе службы, ни тебе учебы воинской. В распутицу держался мир. Роман чаще бывал дома, но отлучаться надолго гридням не полагалось.
Под равномерный шум осеннего дождя в самый раз послушать нескончаемые рассказы тех, кто много видел, много слышал и умел красиво приврать. Были на заставе свои признанные рассказчики, искусство которых ценилось даже выше, чем воинские умения.
Осенью темнеет быстро. В землянке-курене дружинного люда собралось человек пятнадцать-двадцать - кому не надо в наряд.
- А правду ли бают, дедка Басарга, что детинец потому так и зовется, что в старину девок, кто краше и моложе, убивали да в стену замуровывали. Не по-людски как-то, не по христиански:
- Случалось и такое. Во времена Перуновы люди другим обычаем жили, и добро от зла не всякий раз отличали. Немилосердный был народ:
- И в Курске детинец на праведной крови стоит?
- Не-е, у нас другая былица:Давненько это было, - начал Басарга. - еще до Соловья-северянина. Те времена стародавние один только ворон и помнит. Он тыщу лет живет, да поди - спроси у него:
Города нашего тогда не было, а на его месте лес дремучий стоял, да такой, что на сотни верст ни пешему, ни конному через него ходу нет. Даже лешие ушли. Две реки наши тогда были куда шире и глубже.
На холме, где ныне детинец, стоял тогда терем невиданный камня белого. В тереме жил заморский чародей силы злой и великой. Он-то лесом заколдованным от людей и отгородился. Из каких мест колдун, неведомо. Сказывали, что из царства далекого, из-за гор, из-за морей восточных, где колдовство в почете и в силе.
А кто из людей пройдет через тот лес дремучий, да по незнанию али по глупости к терему приступит, того злой чародей в полон брал, на себя работать заставлял - град подземный в холме строить, как раз под тем местом, где Курск сейчас стоит. Немало там народу маялось, света Божьего не видя. Да нужен-то был колдуну камень-Алатырь, в холме скрытый - его-то и искали. Кто этим камнем владеет, тому ни на земле, ни в небесах никто не страшен. Так писано в древней волшебной книге, коей столько лет, сколько солнышку. Книгу ту чародей берег более всего, потому как в этой-то книге его жизнь и обитала, попади она в другие руки - конец колдуну.
И была у чародея дочь молодая, красоты невиданной, разумная да добрая. Не в отца удалась, а в мать-полонянку, из русских земель взятую. Померла мать ее от тоски - не вынесла неволи. Злой чародей дочь свою любил, но от дел черных в стороне держал.
Сказано было в книге волшебной, что на поиски Алатыря-камня триста лет отпущено, а коль не добудет его владелец книги, то конец ему придет неминучий и лютый.
В тоску чародей впал - срок-то к концу подходил. Стал у злых сил выспрашивать, как ему книжный завет обойти. И нашел, что искал. Ответили ему силы: коль хочешь жить дальше, убей дочь любимую и кровью ее книгу-то и окропи.
Затосковал чародей пуще прежнего, но делать нечего. Три дня жизни колдун дочке отмерил, а сам в подземелье спустился, полоняников своих пуще прежнего неволит, плетью хлещет нещадно - ищите, мол, Алатырь-камень, поспешайте, не то смерти предам жестокой.
Но камня волшебного нет как нет, а третья ночь уж на исходе. Вышел колдун на белый свет, взял нож заветный, к дочери во светлицу поднимается. Вдруг слышит - с реки труба загудела воинская, люди ратные в ворота стучат, велят открывать. А времени-то с ними совладат у колдуна и нету. Схватил он дочь и в подземелье её увлек, в самую дальнюю пещеру.
Один богатырь из тех, что нежданно явились, за колдуном вслед пошел под землю, и когда тот над дочерью своей нож занес, схватил его и уж хотел жизни лишить. Но дочь поведала богатырю, что убивать чародея нельзя - подземелье обрушится на полоняников. Да и жалко ей стало отца. Богатырь узы на чародея наложил и стал людей из подземелья выводить. А девица помогает ему - подземелья обходит, полоняников скликает. Но вот уж вышли все, а девицы нет. Пошел было богатырь за ней, но тут, видно, время чародеево кончилось и рухнуло подземелье, а на его месте яма великая образовалась. Тот ров, что наш детинец оберегает, как раз та яма и есть, но теперь куда меньше - осыпалась да заплыла:
- Девица-то неужто под землей осталась?
- Видать, судьба ее такая. Вот ее-то душа за те злыдни, что отец её людям творил, курский детинец и оберегает: Сказывают, что напоследок колдун напророчил о городе, который на месте его каменного замка возведут:
- А напророчил колдун так, - продолжал Басарга. - Будто городу нашему со времен Владимира Красна Солнышка отведено триста лет, а потом племя неведомое его разрушит и будет он триста лет никому не ведом. Потом из-под земли, от девицы заточенной, выйдет на землю святыня невиданная и через неё-то город и возродится:
- Я по-другому слыхал, - добавил кто-то из темноты, - что девица эта из подземелья выбралась через тот ход, что и сейчас в крепость ведет. А пока выход искала, камень Алатырь и нашла - он-то в злые да нечестивые руки не дается. Стало быть, теперь у нее сила большая и жизнь вечная.
- Всяко бают:Да разберись, поди - где тут быль, где небыль:
Засыпая под шорох дождя и негромкие разговоры сослуживцев, Роман пытался сверить сроки, оговоренные сказкой, с событиями известной ему истории, но мысль путалась и ускользала:
Глава двенадцатая
НА ОХОТЕ, КАК НА ВОЙНЕ
(январь 1185-го года)
По стародавней традиции одним из важных этапов подготовки молодых воинов была охота на кабанов, медведей, туров.
- Мечами махать вы горазды, - сказал Срезень, собрав вокруг себя гридней. - Да только это дело нехитрое. А дух в вас тверд ли? В лесу и проверим - на охоте, как на войне:
Дремучий лес не обещал ничего хорошего. Шли осторожно след в след, всматриваясь в отметины на снегу и вслушиваясь в шорохи.
- Вона отдушина из берлоги, - сказал шепотом проводник, местный старик-охотник. - Видишь, парок поднимается от дыха звериного?
И он поспешно потопал назад, сообщив напоследок пятерым гридням:
- Косолапый крупный, с осени подраненный и дюже лютый. Летось трех мужиков до смерти помял:
Опыта в медвежьей охоте у парней не было. Спросить не у кого - Срезень и еще двое "учителей" остались в лесной сторожке.
...Рыхлый снег перед берлогой утоптали, чтобы не было помехи в движениях. Двое парней длинными шестами начали бесцеремонно будить медведя. Трое других с копьями стояли поодаль. Когда разъяренный медведь вылезет из логова, его ярость должна быть направлена на этих троих, а более всего на того, кто посредине. В его руках копье-рогатина с поперечиной у длинного и тяжелого наконечника. Поперечина для того, чтобы копье не вошло в медведя слишком глубоко и расстояние между его лапами и охотником не сократилось до опасного. Древко рогатины из дуба или из ясеня, толстое, как оглобля. Торец древка заострен и окован железом - чтобы надежнее упиралось в землю. Если рогатина под бешеным напором раненого зверя сломается или соскользнет с упора, охотника уже ничто не спасет.
"Средним" с рогатиной стоял Нелюб - тот самый, что прошлой зимой дрался с Романом в детинце. Так выпало по жребию. Роман стоял справа, у него, как и у левого, в руках тяжелое боевое копье. Задача этих двоих - добить медведя. В следующей охоте "средним" будет Роман.
...Медведь с ревом вылез из темной берлоги - пахнуло густым звериным запахом. Несколько мгновений он ослеплённо крутил головой и, наконец, разглядел обидчиков. Трое с копьями должны были привлекать внимание косолапого к себе голосом и жестами - чтобы он пошел на них.
Но "по науке" не получилось. Когда медведь встал на задние лапы, трое копейщиков от изумления лишились голоса. Копья казались безобидными щепками по сравнению с огромной фигурой лесного хозяина. А когда косолапый заревел, да так, что с ближайших деревьев осыпался снег, Нелюб не выдержал - бросив рогатину, побежал по снежной целине, куда глаза глядят. Роман, подавляя нахлынувшую жуть, поднял рогатину и стал на место Нелюба. "Рогатину раньше времени не выставляй, - вспомнил он наставление старика-охотника. - Не то косолапый отмахнет ее лапищей и насядет на тебя".
Он сам удивился своей холодной рассудочности, сменившей первый испуг.
Острие рогатины вошло в тушу медведя, Роман почувствовал хруст раздираемой железом звериной плоти. Кровь обильно окрасила снег. Медведь взревел еще яростнее и загребая лапами, рванулся к человеку. Но нижний конец рогатины был надежно уперт в промерзшую землю.
Роман удерживал рогатину, не давая ей вместе с медведем завалиться на сторону, толстое дубовое древко гнется и трещит. Из разинутой совсем близко ревущей медвежьей пасти пахло смертью:
Что-то шло не так, как должно было. Роман оказался один на один со зверем, а остальные, наверное, рванули без оглядки за Нелюбом? Но нет - вот один вонзил копье под левую лапу медведя, вот другой:
...Роман сидел на поваленном дереве, стараясь унять дрожь в руках, и вытирал медвежью кровь с полы полушубка.
- Замешкались мы, Ромша, - оправдывался один из парней, вместе с остальными разделывая медвежью тушу. - Уж больно жуток показался косолапый.
Нелюб тоже вернулся и, стараясь не встречаться с Романом глазами, орудовал ножом.
На обратном пути договорились о бегстве Нелюба и о замешательстве остальных не рассказывать.
- А то изринет Срезень из обучения, - вздыхал Нелюб. - Позор до века - хоть в омут головой:
Следующего медведя брали куда спокойнее:
...Казалось, совсем недавно в деревне, отрубив голову цыпленку по настоятельной просьбе бабушки, Роман целый день не мог придти в себя. После этого баба Настя называла его "интеллигент на босу ногу". Наверное, Роман пошел в деда-ветерана войны, который даже присутствовать не мог при лишении жизни кур, хотя в разведке ему не раз приходилось применять по назначению боевой нож.