Не меньшей популярностью пользовалась лавка, где продавалось оружие и доспех. Ритуал купли соблюдался строго. Покупатель, не жалея времени, придирчиво перекопает закрома лавки в поисках нужного. При этом весь товар будет безжалостно раскритикован, как совершенно негодный - за исключением того предмета, которому суждено быть выбранным. Обнову как бы выделяли из массы ей подобных, тем самым привязывая к себе. Но хвалить нельзя - сглазишь. Вместо похвалы - приговоры: "Служи мне, нож, как и я тебе, будь другом в добре и в худе : Меч - князь, топор - трудник, кистень - разбойник, а нож - друг верный..." Для кистеня: "Кистень-гулебщик, по головам ходебщик, укротись, усмирись, мне за пояс опустись, коль нужда в тебе придет - выручай, не ленись:".
В оружейной лавке принимали ветхое, негодное для боя оружие, которое ценилось недешево и, чем старше, тем дороже - особенно если его прежний хозяин славился, как бывалый и удатный* воин. Считалось, что воинские качества непременно перейдут в новое оружие, если такой лом использовать при ковке.
Хозяйничал в оружейной лавке купец по прозвищу Колода. Весьма расчетливый и скаредный с остальными, он вдруг начал делать Роману большие скидки на железо-уклад - да чуть не в полцены. Людота объяснил:
- А как же? Он мои мечи да кольчуги в Киеве втридорога продает.
Марфа добавила свое, хитро сощурившись:
- Ромшу приваживает - дочка-то на выданье.
- Ага, - соглашался кузнец. - Девка справная, в батьку - всемером не обхватишь:
По будням и товаров и покупателей немного. В воскресенье не протолкнуться: слободичи свой товар привезут, деревенские свой. Люд не гордый, им лавки держать не по карману. Товар лежит прямо на земле, а продавец рядом на соломке устроился, знай себе покрикивает - товар нахваливает.
Деревенские везли в Курск съестное: что вырастят, что лес с рекой дадут. Среди прочих особенностей средневековой продуктовой "корзины", Роман не мог привыкнуть к отсутствию фруктов, до которых был большой охотник. Даже о яблоках куряне не слыхали - эта диковина завезена была в Киев из Византии недавно и до пограничного Курска еще не добралась. Ягоды - какие душе угодно, а вот арбузика бы, или дыньку:
Самый расхожий товар - глиняные горшки выставляли на продажу обязательно горлышком вниз, чтобы нечистая сила не забралась и не напортила покупателю. Тонкая обожженная глиняная посуда недолговечна: чуть зазевался - и вдребезги. И все же именно эти предметы и их осколки переживут своих более прочных собратьев и станут основной частью археологических находок. А чему-то из них доведется быть терпеливо склеенным из черепков и продолжить жизнь на музейной полке - куда в большем почете, чем в своем первом бытии. Кожа, дерево, ткани, и даже металл тленны во времени, а вот обожженная огнем керамика вечна:
Роману подумалось - осколки не этих ли глиняных корчаг он находил позапрошлым летом с друзьями на археологическом раскопе где-то совсем рядом? Попади сейчас на тот раскоп, уж он бы подсказал, где копать:
От потусторонних мыслей его отвлек голос пожилой торговки:
- Купи гребень, молодец, а то девки сглазят. Эвон кудри-то у тебя: - И рассмеялась, заметив смущение Романа: - Аль не целованный?
В Курске была "мода" - носить у пояса на цветном шнуре затейливо выточенный гребень. Он служил еще и оберегом от любовного приворота. Мало ли кто из девок глаз на тебя положит - майся потом. Одним словом - вещь полезная:
В стороне гостевых ворот, за густой толпой что-то происходило. Куряне на торжище не скандалили, стало быть - заезжие.
Народ здесь попадался всякий - из разных концов Руси, с иным говором, одеждой, вышивкой на рубахах, манерой держаться. Тут и киевлянина угадаешь, и жителей славных городов Чернигова, Путивля, Рыльска: Самые задиристые и гордые - новгородцы. Эти в Курске бывали не часто, но если уж приплывут на своих длинных лодках-ушкуях, то без драки не обходилось. Старики баяли, лет сто тому назад куряне крепко насолили Великому Новгороду, и заноза осталась. Новгородцы каждую весну ходили реками к Днепру - попытать на днепровских просторах разбойничьего счастья. Бывало, явятся нежданно-незванно, затеют драку, и может дойти до ножей - пырнут, прыгнут в быстроходную пиратскую лодку и ищи-свищи. Одно слово - ушкуйники. Всякий из Курска уходили битыми, но оставаться в долгу не в характере новгородцев.
От спуска к Тускари враскачку валили трое дюжих парней в ярких, набивного рисунка рубахах с закатанными рукавами, остальные новгородцы ждали на причале. За голенищем по ножу, за поясами кистени. Дороги не уступают, встречных расталкивают, матерятся в голос. Девки и молодухи, зная охальный характер пришлых, боязливо разбегаются.
Когда трое ушкуйников оказались рядом, Роман мирно приценивался к костяному, тонкой работы гребню. Двое расположились у него за спиной, а третий - напротив, недобро ухмыльнувшись. Новгородец был старше Романа, светлая борода коротко подстрижена, в передних зубах большая недостача:
- Слышь-ка, молодец, давай-кось шапками поменяемся: ты мне свою, а я тебе за это в лоб щелкну:
- Давай лучше я тебя щелкну, - спокойно ответил Роман. - Коли сдюжишь.
Не тратя время на дальнейшие разговоры, один из ушкуйников сзади внезапно обхватил Романа за горло, а щербатый замахнулся. Но Роман опередил - беззубый охнул и согнулся пополам, держась руками за низ живота. Задний, получив локтем по печенке, а потом затылком по носу, отскочил. Матерясь, выхватил нож. Третий тоже потянулся к голенищу. Роман, не церемонясь, от души добавил первому и, уклонившись от ножа, ударил сам. Из ушкуйников на ногах оставался один - несмотря на свой рост и широченные плечи, молодой парень, почти мальчишка. Он суетливо размахивал обоими ножами, и истошно орал, призывая товарищей с пристани. Роман схватил с земли палку и выбил ею один нож, потом другой. Растерявшегося парня ткнул кулаком под дых, приведя в беспомощное состояние.
- Вот тебе и нецелованный, - всплеснула руками торговка.
Все произошло так быстро, что остальные куряне, которым по возрасту и чину полагалось помочь земляку, не успели даже помахать кулаками. Правило "не бить лежачего" на оружных не распространялось, но новгородцев лишь скрутили и содрали с них сапоги, как военный трофей. Кроме того, ушкуйники лишились поясов и цветастых рубах - на портянки пойдут.
Но тут, сбив приворотную стражу, на торговую площадь ворвались остальные новгородцы. В руках топоры. Сейчас половина ушкуйников начнет гонять встречных, а остальные под шумок кинутся на грабеж богатых лавок.
Но куряне народ бывалый - похватав, что попалось под руку, а в первую очередь оглобли, уже построились в боевой ряд, преградив путь нападавшим. В новгородцев полетели горшки и что потяжелее. Ушкуйники такого отпора не ожидали - в самую пору было ретироваться, но их старшой, звероподобный мужичина, ловко уворачиваясь от летящей посуды, размахивал топором и наседал на оборонявшихся - вот-вот кого-нибудь достанет. Боевой порыв укротила корчага с бортным медом, умело брошенная из задних рядов здоровенной теткой с криком "Эх-ма". Мед из разбившегося горшка надежно залепил предводителю ушкуйников глаза, смешался с кровью из разбитого носа, и вывел его из строя.
Нападавшие начали отступать к воротам, но не выдержали строя и, матерясь, толпой побежали вниз, к реке: Троих пришедших в себя драчунов куряне под дружный смех спустили с откоса - лишенные поясов и гашников*, те кувыркались по репейнику, придерживая связанными руками спадавшие штаны.
Через минуту узкие длинные лодки уже скрылись за изгибом реки, но громогласные проклятия новгородцев были слышны еще долго.
Обошлось без серьезной крови, а потому погоню за ушкуями снаряжать не стали. Остывающие от драки, довольные собой куряне обсуждали подробности происшествия и рядили, кому достанутся три пары трофейных сапог. Что с бою взято, то свято:
Роману сапоги были великоваты и пришлись впору только Людоте:
- С тобой, Ромша, жить можно, - смеялся кузнец, примеряя дома обувку. - То на избу кулаками заработал, то мне сапоги спроворил:
Первый день Пасхи. Возвращаясь из церкви, Людота с хозяйкой и ребятишками свернули к куму, а Роман с Алешкой и Никитой в слободу не спешил. Вздохнув после Великого поста, весь курский люд под теплым весенним солнышком благостно млел на воздухе близ церквей, на торговой площади, на Княжьей улице. Рухлядь поновее да побогаче из сундуков повытаскивали - когда ж покрасоваться, если не на Пасху. Девкам на выданье хороший случай под присмотром старших себя показать и на женихов поглазеть.
Романа придержал за плечо молодой парень, одетый, как детский:
- Тебя дедка Рожно кличет.
Дед стоял, опираясь на тяжелую клюку и подслеповато смотрел на толпу. Куряне, завидев Рожно, сдергивали шапки и приветствовали старожила, чуть ли не как князя. Восстань сейчас из сумрака Печерской Лавры сам Илья Муромец и появись в Курске, вряд ли он удостоился бы такого почтения.
Дед из-под мохнатых седых бровей всмотрелся в подошедшего отрока.
- А ну-ка, проводи до дому.
Рожно жил неподалеку в небольшом, но добротном доме. Роман усадил деда на завалинку и по его знаку сел рядом.
Дед долго молчал. Натруженные широченные кисти рук расслабленно лежали поверх колен.
- Видел, как ты на Масляну в поединке кулачном бился, - сказал он, повернув к Роману морщинистое в шрамах лицо. - Что ловок и смел, то ладно - мало ли таких: А сердцем ты не злой. Это в наши грешные времена редкость...
В приоткрытую калитку ввалился огромный лохматый пес, подошел к сидящим, недружелюбно посмотрел на Романа, потом улегся в ногах у хозяина. Рожно ласково потрепал собаку по загривку:
- Жестокосердные люди о Боге забыли, только о выгоде и думают: князь о своей, смерд о своей. Долго на свете живу, а иного не видать. Первый раз в поход пошел мальцом неразумным - Муром воевать. Тогда с радостью шел. А чего хорошего? Князю Изяславу славы захотелось... Сожгли Муром, пограбили. Как зипунники* пакостные...
Длинная тирада утомила деда, он замолчал, отдыхая, но продолжил:
- Тогда я в первый раз человека жизни лишил - по сей день он мне снится. Потом пошло-поехало... А первого помню... Да кабы печенеги или половцы от меча моего полегли, оно бы понятно - не мы их, так они нас. А то, считай, половина - свои, русичи... Ежели Русь и кончится когда-либо, то от тщеславия и неразумия княжеского, от распрей ихних:Горе сеять - одно только горе и взойдет:
Солнце спряталось за тучку, Рожно зябко поежился, запахнул полушубок.
- Про меня, дитятко, всякое бают - сам не ведаю, где правда, а где небыль. Но что Господь дал в конце пути земного, так это видеть далее других. Не глазами - душой... Наверное, в наказание мне это за кровь пролитую:Вижу горе на землях курских, разорение, оскудение... А далее вижу народ незнакомый, злобный и бессердечный, что придет с восхода: Ох, тяжко мне, грешному.
Старик устал, паузы становились все длиннее.
- А в тебе, отрок, чую душу чистую и добрую, а ежели так, то может быть, твоими устами Бог мне ответит: что землю русскую ждет?.. Не иссякнем ли, не исчезнем, как иные языки*, которых имена никто не помнит?.. Загляни в сердце и молви! Не своё реки*, а что Бог на душу положит...
Роман не знал, как быть. Дед почему-то доверился в заветных мыслях именно ему - чувствовал необычное в приемыше кузнеца Людоты.
- Думается мне, дедушка, будут на Руси лютые времена. Но все пройдет, языки враждебные рассеются, а Русь останется.
В расслабленного старика вернулся прежний Рожно - рука его сжалась в пудовую гирю, голос зазвучал молодо:
- Я так же мыслю - не сгинет Русь святая.
Старик, кряхтя, поднялся с завалинки и, с трудом переставляя ноги, вошел в дом. Вернувшись, Рожно протянул Роману что-то тяжелое, завернутое в чистую холстину.
- Видно, не миновать тебе воинской стези, а потому прими от меня кольчугу добрую. Времена суровые грядут - пригодится... Заговоренная она... До меня славные богатыри ею владели, и все они до седых волос дожили... Жаль, что навыков воинских передать не смогу - немощен я ныне:Прощай, хлопче.
И уже в спину Роману дед с усмешкой добавил:
- А что с новгородцев спесь сбил, то добре. Я тоже смолоду им спуску не давал. Пусть знают курян:
...Дома Роман вместе с Людотой долго рассматривали драгоценный подарок.
- Хорошая работа, хоть и латали ее много раз, - похвалил кольчугу Людота. - Но сила ее не в укладе и не в мастерстве. Бают, что из русичей первым хозяином ее был богатырь киевский, Добрыня Золотой пояс. Тому уже лет двести минуло. А к нему попала из кургана, в коем она на мертвом князе неведомого роду-племени надета была. Не давалась она в простые руки - был тот князь сильным колдуном и кольчугу свою от чужих рук заколдовал. А Добрыня-богатырь в колдовстве да в чародействе и сам не промах - чужой заговор снял, а свой наложил. Потом другие славные богатыри кольчугой владели, и на каждом из них становилась она крепче и надежнее:
- Как Баян поешь, - рассмеялась рассказу мужа Марфа. - Гусель не хватает.
- Могу и под гусли, - подбоченился Людота. - А коли не веришь, спроси у деда Рожно - он сам мне сказывал.
Роману старая бронь была великовата.
- То не беда, - успокоил кузнец. - Заматереешь с годами, в плечах раздашься.
Кольчуга была сработана из толстой проволоки и весила больше обычной, её правый рукав длинной по запястье, а левый - по локоть, как у русских броней.
- Почто не поведал Ромше еще байку? - не унималась Марфа. - Дескать, новому хозяину этой брони надо три ночи в церкви на коленях простоять, прежде чем надеть? А не то она его по маковку в землю загонит. Или забыл?
- Забыл, - огорчился кузнец. - Стало быть, Ромша ей глянулся.
Людота велел Роману про подарок никому не рассказывать: завистников немало найдется.