- Девки наши к дубу каждую весну бегают, - усмехнулся Шалыга. - Женихов баских выпрашивают. Да бабы-молодухи мужей от кривизны всякой здесь отговаривают:
Все чаще попадались свежие и давние пни: Прошли в глубь леса еще с версту и Шалыга стал приглядываться к каждому дереву, а на стволах выбранных ставил топором свое знамя-клеймо.
Роману древознатец вполголоса рассказывал:
- Дерева не всякий раз пользу приносят - могут и порчу. Ежели неправильно выбрать или по-глупому срубить... Для жилища и забрал* городских только дуб и сосна годятся. Долговечны они, а души их к человеку добрые... Но из них не всяко дерево брать можно. В ином дереве душа злая, в сруб положи - вся семья хворать будет. Даже от щепки вред может быть - стаерос, называется. Его глазом от других деревьев не отличишь, нутром чуять надо.
Ковер опавшей листвы пружинил под ногами. Лес вверху сплетался мощными кронами деревьев, почти не пропуская к земле прямых солнечных лучей. Было сумрачно и тихо. Дятел звонким перестуком лишь иногда тревожил тишину. А вот зашумела мощными крыльями невидимая в ветвях птица. И снова тихо...
Тем временем Шалыга продолжал:
- Ежели ствол крученый да корявый, то дерево даже в печь не годится - пожара не миновать... А если при рубке на полночь упадет - злой умысел в нем... Сухостойные в сруб не клади - беду накличешь:
Остановились у границы "мертвого леса", и как ни расспрашивал о нем Роман - оба мужика отнекивались: "Дома расскажем. Здесь нельзя".
Перед обратной дорогой присели перекусить, старшие по послеобеденной традиции вздремнули, привалившись спинами к стволам деревьев. Вполглаза дремали - ежели где ветка хрустнет, тут же вскочат с луками наготове.
Роману спать не хотелось, и он решил сходить в "мертвый лес".
Почти все деревья были сухостойные, без листвы. Подлеска не было вовсе, как и опавшей прошлогодней листвы. Тихо, как в погребе.
На двух высоких дубовых пнях метрах в трех от земли расположилась избушка - взрослый человек едва поместился бы. Роман с интересом обошел строение кругом.
- Избушка, избушка, стань ко мне передом, а к лесу задом, - сказал он с усмешкой и удивился, как чужеродно прозвучал его голос в этом странном месте. Казалось, вот-вот и избушка со скрипом повернется, исполнив его повеление, появится Баба-Яга, помело, ступа... Тихий голос сзади вернул Романа к реальности:
- Не заплутал ли, молодец?
Роман обернулся - стоит старичок с клюкой и берестяным коробом за плечами. Длинная седая борода, под плетеной лыковой шапкой проницательные, глубоко посаженные глаза.
- Без дела лытаю, дедусь. Не подсобить ли с коробом?
Лицо старика сморщилось в улыбке:
- А ведь ты меня не боишься. Почему? Ваши все страсть как меня пужаются.
- Я тебе зла не желаю, ты мне тоже, - сказал Роман. - Или не так?
- И верно, - согласился старик. - Ну, идем, короб поднесешь.
Короб был на удивление тяжелым. Пошли в глубину "мертвого леса":
- Благодарствую за помощь, - сказал старичок, останавливаясь у вывернутых корней поваленного дерева. - Вижу: спросить что-то желаешь.
- Любопытно мне узнать, отче, что за "мертвый лес"?
- Эва, хватил, - улыбнулся старик. - Эту былицу* скоро не расскажешь. Вот приходи в гости ко мне, тогда узнаешь.
И покопавшись в коробе, старик достал что-то, завернутое в тряпицу:
- На-кось, молодец, от деда-лесовика на память и на пользу.
Роман поклонился и пошел обратно, потом обернулся, чтобы помахать рукой, но старика уже не было.
...Что-то подсказывало, что о встрече в "мертвом лесу" надо помалкивать, не стоит никому показывать и подарок, который на обратном пути так и не удалось незаметно развернуть:
Великий христианский Бог в душах славян заменил больших богов языческого пантеона, а вот маленьким богам и полубогам - домовым, банным, водяным, кикиморам, лешим - замены не нашлось. Две веры боролись друг с другом, а чаще спокойно существовали рядом. Не будь так, окружающий мир для славян того времени потерял бы смысл и стройность...
- А какой из себя домовой-то? - спросил как-то Роман у Марфы.
Та поднесла палец к губам:
- Тихо, услышит "хозяин", осерчает.
Потом добавила еще тише: - А обликом разный - кому как покажется.
- А тебе?
- Ростом с курицу, в шерсти, одни глаза светятся. А голос глухой и хриплый.
- На отца Федора смахивает, - со смешком добавил Людота.
Марфа испуганно перекрестилась на его слова. Она каждый вечер клала в старый лапоть угощение для "хозяина" и задвигала его под печь. К утру лапоть был пуст. По словам Марфы это означало, что домовой зла на домашних не держит. Роман же подозревал, что больше оснований быть довольным у кота.
- Я ему прошлый карачун* чару пенника* поставил, так он всю ночь песни непотребные орал и ругался, - сообщил Людота. - Потом с махмары требовал опохмелиться - видать, голова болела.
-Угомонись, - прикрикнула на мужа Марфа.
- Осерчает и уйдет. Это ты песни орал, а не он.
Местный фольклор был полон таинственных существ - то добрых к человеку, то злых. Здесь никому и в голову не приходило сомневаться в реальности "второго" мира.
Роман даже засомневался в своем "просвещенном" неверии в домовых и иже с ними и обратился к отцу Федору.
Ответ был лаконичен и не очень понятен:
- Каждому по вере: в кого веришь, того и узришь.
Кокора рассудила иначе:
- Все, что Господом создано, или при его помощи человеком сработано, душу свою имеет. У леса душа есть, у реки, у озера. И у дома тоже. А душа без тела не может. Что обличье не людское, так по Божьему усмотрению - чтобы с людьми не путать.
Людота был проще:
- Домовой? А что хитрого-то? Ты ж медведю не удивляешься, или другой какой твари?
- Медведь беседовать не умеет.
- А ты пробовал?
...В одну из теплых лунных ночей под Троицу, когда Роман спал не в душной избе, а в клети*, что-то заставило его проснуться. То ли приснилось, то ли померещилось, что на крышке сусека* сидело, свесив короткие ноги, и пристально на него смотрело зеленовато светящимися глазами "нечто".
- Ты кто? - спросил Роман, подавив страх.
- А то не знаешь? - ответило оно хрипловатым голосом.
- По добру пришел, или по худу? - последняя фраза часто повторялась в рассказах о домовых.
- По добру. Да уразуметь тебя, молодец, не могу. Про всех знаю, а ты для меня за семью печатями.
Роман вспомнил один из здешних словесных приемов против нечистых:
- Приходи-ка ты вчера.
"Нечто" засмеялось и сквозь смех ответило:
- Так я вчера и пришел, - и вдруг исчезло.
Уснул Роман быстро - как провалился. Наутро он уже не ручался за реальность произошедшего, но апломб всезнайки убавил:
От людских глаз береги, - шёпотом сказала Кокора, подержав в руках подарок лесовика. - Тряпицу разворачивай только при крайней нужде:
Словарь:
дощатик - лодка с наращенными бортами
забрало - верхняя часть крепостной стены
былица - правдивый рассказ
карачун - один из зимних языческих праздников
пенник - хмельной напиток
клеть - холодная пристройка к жилому дому
сусек - деревянная емкость для хранения зерна или муки
Глава восьмая
"БУЙ-ТУР"
(конец июня 1183-го года)
- Мир дому сему! - в низкий проем двери, согнувшись, протиснулся отец Федор.
Людоту он навещал часто. Видать, пиво Марфы было лучше, чем у других прихожан. Кузнец, невзирая на потери в "винном погребе", его визитам рад - поп был изрядный собеседник.
После второй-третьей чарки начинали толковать на "политические" темы:
- Князюшка-то наш, Всеволод Святославич, дай Бог ему здоровья, не только доблестью среди Ольговичей* более других удался, но и умом, добротою, обхождением. Таких преславных мужей, может, и нет больше на Руси. А толку-то? Чем еще земля курская славится, кроме воинов, в битвах не превзойденных, да соловьёв-разбойников? Это от старого князя Святослава Ольговича пошло - любил удаль воинскую. Сынок его старший, теперешнего князя Всеволода брат, и того пуще - когда в Курске княжил, таких отчаюг из курян в дружину набрал, что в битву с одними ножами засапожными хаживали. Без щитов и шлемов, криком жутким и посвистом неприятеля побеждали. Вот помню... Ну, да выпьем, сыне...
Попу было что рассказать из воинской жизни. Поговаривали, что на крест и рясу благословили его не смолоду. Но о той прежней жизни отец Федор не говорил никогда, считая её полной грехов, которые ему следовало искупить:
- И без этого нельзя, - вздохнул Людота. - Не ты соседа, так сосед тебя. Отродясь так было - что ни князь, то вояка.
- Пора князьям русским не удалью жить и не о славе одной печься. Коли уж Бог тебя над людьми властвовать поставил, так ты мудростью бери, а не ратью. А они, словно дети неразумные, со времен Трояновых добра от зла не отличают. И мыслит всяк из них одинаково - на престол побогаче сесть:Церкву каменную, что еще при Феодосии построили, князя который год прошу поправить: Погоди, говорит, вот детинец подновлю, дружину обихожу, а уж потом: В Чернигове сядет, там и будет град изукрашивать.
- Ну уж, Чернигов, - возразил Людота. - Там Игорь Святославич, нашего князя брат старший, по праву сидеть будет.
- Этот Черниговом уж точно не наестся - Киева добиваться станет. И половцев в помощь покличет. Он со сватом своим, Кончаком, Киев на копье уже пробовал. Не вышло. Еще попробует. Гордыней куда более других полон и бед еще много сотворит... Ну, да выпьем, сыне...
Марфа поставила на стол еще корчагу пива.
- Кабы не распря княжья, - сказал Людота, вытирая бороду рукавом, - так половцев тех уже забыли бы, как звали.
- Может и так, - согласился отец Федор, заедая пиво квашеной капустой. - Как Владимир-киевский в былые времена печенегов разметал. А можно иначе: косоги да торки звериной свирепости племена были, а умом и терпением нашим сели на Руси, окрестились и живут без зла. И с половцами надо не мечом, а разумом. Русь со времен изначальных языки другие в себя вбирала...
Далее разговор пошел невразумительный - выпито было немало. Отец Федор подытожил:
- Хоть они и свиньи, князья наши, но дай им Бог здоровья и долгих лет - другие хуже могут быть.
После этого он нарочито твердой походкой двинулся в город, впечатляя встречных бордовым цветом лица. Слободские собаки почтительно убегали с его дороги, опасаясь дубины:
Под Троицу приехал в Курск князь Всеволод. В мае, когда войско возвращалось из неудачного похода, князь на Казачьей заставе в баньке грязь походную смыл и, не медля, двинулся дальше. Теперь же все было иначе. Предупрежденные горожане и слободичи ждали Всеволода и его старшую дружину у Княжьей дороги.
Пыль из-под лошадиных копыт раньше боевых труб возвестила об их приближении. Рядом с князем ближние бояре в расшитых золотом корзнах*, в шапках дорогого меха, сбруи лошадей ярко блестят на солнце. Дальше воеводы, старшие дружинники. Эти тоже одеты не бедно, но отличались еще и статной посадкой в седлах.
Князь без оружия, одет просто: в холщовую, красиво расшитую рубаху. Шапка в приветственно поднятой руке, светлые кудри шевелит ветер, русая короткая борода не скрывает широкой добродушной улыбки.
- Здорово, куряне! - крикнул он, поднявшись в стременах. - Скучал по вам, воины мои доблестные.
- Гой еси*, княже! - кричали встречающие. - Дай Бог тебе здоровья, отец наш.
Всеволод старался с каждым знакомым поздороваться отдельно, поприветствовать хотя бы взмахом руки.
- Здорово, Гасила. Живой еще? Не зашибли в стенке?
- Еще не раз в Поле с тобой сходим, княже.
- Эй, Людота! - Всеволод осадил коня и, нагнувшись, дружески хлопнул кузнеца по плечу. - Здорово, кузнец княжий. Меч твой исправно служит - спасибо за него.
Князь перевел взгляд на согбенного старика:
- Гой еси, Басарга*, старый вояка. Когда половцев воевать пойдем?
- Да хоть сегодня, - бодро отвечал старец под дружный смех. - Только вели, чтобы печку горячую за мной на телеге возили:
Князь был хорош: крепок, ладен, красив. Черты лица соединяли в себе русское со скандинавским. Но не было в нем ничего, что позволило бы угадать легендарного воина. Среди курян, впрочем, как и в летописях, к Всеволоду прикрепилось прозвище "Буй-тур", "Бешеный бык". Такие имена случайно в суровом двенадцатом веке не давали - его надо было заслужить. "В бою страшен, как тур разъяренный, - объяснил как-то Людота. - Себя забывает в сече, ран не чувствует и сталь чужая его не берет. После боя, бывало, водой князюшку отливали издали, а то, зашибет".