- Давай поменяемся, коли мне по ноге придутся. - Георгий глянул на свои хлюпающие сапоги и прикусил язык. Но страдалец обрадовался.
- А что? Давай попробуем.
И тут со стороны города послышался конский топ.
Бежать? Но справа и слева от дороги пашня, много не набегаешь. И всадники уже видны.
- Рейтары! - углядел зоркий Георгий.
- Рейтары? А ну-ка, бери какую-нибудь тряпку да чисть мне башмаки.
Георгий переспрашивать не стал. Выдрал кусок из подола исподней рубахи и принялся вытирать грязь с немецких башмаков спутника.
Рейтары мимо не проехали. Остановились. У Георгия аж в животе пискнуло, но тут раздалась чужая речь. Его спутник говорил по-шведски:
- Добрый вечер, господа. Можете не беспокоиться. Я и мой слуга в полном здравии.
- Ты - швед? - удивился сержант.
- Я купец. У меня здесь неподалеку завелась подружка. Вдова. Ее имение сразу за лесом, поэтому прошу не удивляться, что мой слуга чистит мне обувь. Я могу смириться с такой одеждой, но обувь моя должна блестеть. А вы, господа, куда следуете?
- Голштинские послы едут, завтра-послезавтра будут в Москве, вот мы и смотрим за дорогами. В Московии что ни мужик, то разбойник.
- О, господа! Я не первый раз хожу этой дорогой - чего не вытерпишь ради любовных утех, но здесь всегда спокойно.
- До поры до времени спокойно. В следующий раз советую брать не только слугу, но и пару пистолетов, герр любовник. Удачи!
Рейтары ускакали.
Мнимый швед снял шапку и вытер вспотевший лоб.
- А теперь, братец, сворачиваем на первую же стежку и жмем что духу.
- А переобуваться?
- Некогда.
Они побежали, и на бегу Георгий все-таки спросил:
- Значит, ты тоже беглый?
Мнимый швед засмеялся.
- Тебе все надо разжевать и в рот положить?
На краю поля стоял потемневший от снега и дождя стог соломы.
- Здесь и заночуем.
Мнимый швед взял на себя старшинство, Георгий этому не противился. Он беззаботно рассказал о своей нехитрой жизни и ждал ответных откровений, но спутник молчал.
- А ты-то от кого убежал? - не выдержал и начал допрос Георгий.
Они выкопали в стоге пещеру, им было тепло, но вот так сидеть друг против друга, касаться друг друга то рукой, то ногой и молчать Георгий не мог.
Федор Порошин - мнимый швед, человек князя Никиты Ивановича Одоевского, а ныне беглец - снял наконец с ног свою обузу - башмаки немецкие - и хотел одного: помолчать, полежать, подумать, но спутник ему попался словоохотливый, молодой, наивный. И Федор Порошин не стал играть с ним в кошки-мышки.
- Запомни, - сказал он ему, молча выслушав все вопросы, - не каждому встречному рассказывай о своем побеге. На белом свете всяких людей хватает. И добрые и злые - одному богу молятся. Коли шкуры не жаль - болтай, а коли не дурак - поменьше спрашивай, побольше слушай. Парень ты хороший, но о себе я рассказывать не стану, вот куда иду - не секрет. Русский человек, коли не подлец и зла своим не желает, не в Литву бежит, не к шведам - на вольный Дон.
- А чего ж ты не по-нашему лопотал с рейтарами?
- Залопотал бы по-нашему, знаешь, где бы мы теперь были?
- В тюрьме?
- Догадливый.
- А ты, может, и вправду немец?
- Что ж, коли мы русские, так нам чужая грамота не по уму, что ли?
- Может, и по уму, только где ей научишься? Я свою- то, русскую, еле одолел. Монахи меня научили.
- Мы с тобою, глядишь, и не свидимся больше, и вот что я тебе хочу сказать, а ты слушай да смекай. Русские люди все в холопстве, бояре - у царя, мы - у бояр. Все мы только слуги, да служим не отечеству, а боярскому мамону. Чтобы нам с тобою, холопам, а то и того хуже, крепостным крестьянам, до настоящей службы дойти, ста лет не хватит, а до ста мы не доживем. Лестница, она вон какая! Коли в стрельцы возьмут, будешь стрельцом 10-го полка, 9-го, 5-го, второго, первого, десятник, полусотник, сотник, полковник. Ну, коли полковник, так и дворянин. А у дворянства тоже лестница: дети боярские, городовые дети боярские, дворцовые дети боярские, выборные дети боярские, а потом уже собственно дворянство: городовое, дворцовое, выборное, московское. А важный московский дворянин в управлении получает лишь самые захолустные острожки, в городах воеводами - бояре. Лучшие города за девятнадцатью княжескими родами…
- Чего ты мне все это рассказываешь? Нам с тобой боярами не быть, коли боярами не родились. .
- Потому и говорю. Чтобы нам людьми себя чувствовать, нужно, чтобы эти высокородные тупицы без нас шагу не могли ступить, а для этого познай науки. Боярам учиться некогда: охота, пиры, царские праздники… Помяни мое слово, в России высоко поднимутся ученые люди, куда выше и дворянства и боярства, вровень с самим царем, потому что царь без ученого человека как без рук.
“А чего ж ты, ученый человек, на Дон бежишь?” - подумал про себя Георгий.
И Федор Порошин поглядел ему в лицо, словно услышал вопрос.
- К моей науке да капельку бы удачи. К одному счастье само льнет, а другой всю жизнь, как рыба об лед. Через лед видно, да рыбий хвост не топор. На вольном Дону поищу удачу свою. На Дону всякий человек - казак.
“Стало быть, и я на Дон иду? - подумал, засыпая, Георгий. - Я и не подлец, и зла никому не желаю…”
И вспомнил вдруг свою голубую боярыню.
“Одна теперь на Москве осталась!”
Надо же такое сказать, а сказалось.
И заснул. И всю ночь улыбалась ему издали ласковая боярыня.
- Гляди!
Георгий проснулся. На краю леса мужик остановил каурую конягу, по случаю великой грязи запряженную в сани, и с топором пошел в лес. Послышались удары топора по дереву.
- За дровишками приехал, - сказал Георгий, потягиваясь. - Есть хочется, кусок хлеба у него попросить бы.
- Тихо! - Федор Порошин быстро натягивал сапоги Георгия, - Впору!
Торопливо обнял парня за плечи.
- Вот тебе каравай!
И правда, из котомки явился каравай хлеба, вчера “швед” почему-то промолчал про него.
- Вот тебе два алтына! Жду на Дону!
- Куда же ты? - удивился Георгий и все понял. - Лошадь хочешь увести? Не надо. У мужика небось детишек куча.
- Молчи, парень! - Глаза у Порошина сверкнули недобро.
Мужик, заслышав шлепанье лошадиных копыт по грязи, выметнулся из лесу. Побежал было, да где ж угнаться за верховым? И завыл тут мужик, как волк. Запрокинул голову к небу и завыл, уронив топор, помахивая руками, будто крыльями.
Сжался Георгий под стогом, как мышонок. Набежал бы на него мужик, топором бы рубил его - не воспротивился бы. Вон они как, разговоры про науку, обернулись…
Шел Георгий за своими ногами, глядишь, и впрямь к Дону вынесут. Кормился трудно, слово себе дал: чужого не брать.
Башмаки немецкие не жали, по теплу шел, и с каждым днем припек прибывал. Ноги верную дорогу раздобыли, на Дону теплее. Об этом Георгий знал. Воля голову ему кружила. И уже не оттого, что податься некуда, а своей, подпиравшей его под самое сердце охотой, торопился он в казачьи вольные степи.
…В стороне от дороги, на берегу реки, во тьме ночной только и дела, что гадать, - горел бесстрашный костер. То ли удальцы жгли - им сам дьявол брат родной, то ли сильный отряд стрельцов, то ли какой-нибудь столетний дедок-рыбак: от него никому никакого прока - ни разбойнику, ни татарину.
Начиналась в этих местах земля рязанская - опасные места. Тут и разбойники шастали в надежде по-волчьи отхватить от большого обоза приотставшего купчишку, тут и одиночки бегуны мыкались, не зная, в какую сторону податься. Добирались сюда и татарские ловцы людей.
Место открытое, дождь моросит. Осторожный человек попрыгал-попрыгал да и пошел на огонь, как ночной мотылек.
Высмотрел у костра одного мужичка, да и тот безус. Перекрестился на всякий случай и подошел к огню.
- Доброй ночи!
- Доброй ночи! - отвечает парень.
У самого в руках даже палки нет: то ли уж больно много видел на своем недлинном веку, то ли совсем ничего не видал.
- Можно погреться?
- Грейся. Места хватит.
Пришелец сел на корточки, протянул к огню мокрые от дождя руки.
- Моросит едва-едва, а на мне, кажись, сухой нитки нет.
- Я шалаша ставить не стал, - откликнулся парень. - Под ветками переночую… Похлебать не хочешь?
- А есть?
- А как же! На вечерней зорьке хорошо клевало. Горшок у меня плох, но ушица добрая… Погрей нутро.
Горшок и вправду был плох. Щербат. Сверху добрый кусок вывалился.
- Вчера нашел, - сообщил парень. - Да ты не бойся. Я его песком тер и воду в нем кипятил. Я человек чистый…
- Зовут-то тебя как?
- Иваном.
- А меня Георгием… Из Москвы идешь?
- Из Москвы, будь она неладна!
Съел молча уху, перекрестился.
Сидел, уставясь на пылающие головешки. И вдруг засмеялся.
- Мерзавец!
- Кто? - тотчас спросил Георгий.
- Брехун один!.. - Иван поглядел на парня серьезными глазами, - И сам не знаю: то ли головой биться, то ли плясать?
- А чего так?
- К царю мы ходили с брехуном-то…
- Видели?
- До сих пор бока болят… Скажу тебе, малый, не имей умную голову, имей язык складный… Ходили мы у царя управы на лихоимцев искать… - Иван махнул рукой, - Давай-ка спать, малый! Гаси огонь - и спать.
- Зачем гасить-то? Теплей!
- Гляжу я на тебя: не дурачок, а ума тоже нет.
У Георгия глаза вприщурочку. Обиделся.
- Не серчай… Разбойников нам, может, и нечего бояться, а вот для татарина мы хорошая пожива… Экие молодцы! Мы тары-бары, а для нас, глядишь, уже аркан свили.
- А я про татар и не подумал! - встрепенулся Георгий. - Ушел на волю - гуляй, думаю, себе!
- Гуляй, да смотри.
Георгий взял горшок и метнулся к реке, но, прежде чем плеснуть в огонь воду, посожалел:
- Хорошо горит! Люблю на огонь глядеть!
Шли вместе. Вот и река Пара. До родной деревни совсем уже близко. Перебрести речку, пройти через лесок, а там, за бугром… Там, за бугром, в черных тараканьих избенках, ждут не дождутся ходоков, всем миром посланных к царю за правдой.
- Ты чего, Иван, задумался? - спрашивает Георгий.
- Да так. Дом близко. Снимай обувку - вброд пойдем.
Перебрели речку, пошли лесом. Лесок не густ, орешника много.
- Поищу-ка я себе палку, - сказал Георгий.
- Поищи. Глядишь, пригодится. Я тебя на бугре подожду. И не торопись, мне подумать надо.
Идет Иван, а голова книзу тянет.
Что миру скажешь? Ходил далеко, а выходил преглупую сказку: мерзавец, мол, Емеля-то! Почуял кус с царева стола, так и позабыл все на свете, про совесть, про жену, детишек, про село горемычное, родное.
Самому бы надо было через забор махнуть. Сколько дней по Москве мыкались, вызнавая, где можно царя увидать одного, без бояр, чтоб на боярские неправды глаза ему открыть… На Емелю понадеялся, на язык его говорливый. Язык-то у мерзавца что жернов - место при царевиче хозяину вымолол… Да и ему, Ивану, когда б не Емелина мельница, худо пришлось бы: башку снесли бы или в Сибирь, - пинком да взашейней отделался.
Очнулся Иван от думы уж на бугре.
Тут сердце и остановилось - деревня, как свечка. Со всех концов горит. Жарко, без дыму почти.
Бежать? Спасать?
И увидал вдруг: под самым бугром, шагах в сорока, татары полон гонят.
Оглянулся Иван - Георгий из лесу идет, палкой своей играет. Махнул ему Иван обеими руками, страшно махнул. Не понял парень. Иван еще раз: крикнуть - выдать. Остановился Георгий, попятился. За куст на всякий случай встал.
Иван дух перевел: спасен малый. А себя спасать уже поздно. Ехал на него, скалясь, татарин. Не спеша с руки аркан разматывал.
Иван и не шелохнулся. Умерло в нем в тот миг все: и сердце, и разум.
Свистнула, разрубая воздух, веревка, и петля сдавила шею.
н Татарин, не переставая скалить зубы, лениво собирал аркан кольцами.
Был Иван крестьянином, стал Иван рабом.
ХАН ИНАЙЕТ ГИРЕЙ
Глава первая
“За ложь с намерением - смерть. За волхование - смерть. Кто следит за поведением другого и помогает одному спорящему против другого, тому смерть. Кто мочится на пепел или в воду, и тому смерть. Кто возьмет товар и три раза обанкротится, и тому смерть. Кто дает пищу полоненному без позволения полонившего, тому смерть. Кто найдет бежавшего раба и не возвратит по принадлежности, тому смерть. Если кто в битве или при отступлении обронит свой вьюк, то едущий сзади должен сойти с коня и, подняв упавшее, отдать его хозяину, в противном случае - смерть. Всякий начальствующий войском должен повиноваться посланному от государя, хотя бы он требовал живота. Без позволения оставивший свой пост предается смерти…”
- Довольно! Вы все слышали, что говорит закон богоподобного моего предка, величайшего из великих правителей мира, солнцеликого Чингисхана. Мы единственные наследники Золотой Орды. Всякий, проживающий на наших землях, должен жить по нашим законам. Ты, бейлер-бей69 Кафы, и ты, кафский кади70, как самые подлые соглядатаи, высматривали каждый мой шаг и доносили про то моему повелителю султану Мураду IV. Вы, живущие плодами земли моей, имели дерзость грозить мне карами за то, что я не повел мой народ на погибельную для него войну под Ереван. Вы хотели низвергнуть меня с моего наследственного престола, но сегодня не вы торжествуете, высокомерные турки, а я, татарин и татарский хан, Инайет Гирей. Я, повелитель Крыма, за ваши действия назначаю вам смерть.
Для всего света крымский хан - свободный волк, властелин волчьей орды. Хан и вправду властвовал, да ведь не владел! Вот в чем тонкость, и тайна, и сама погибель разбойного гнезда.
Гиреи были наследниками Золотой Орды. Хан Уренг-Тимур получил Крым и Кафу в удел из рук родственников Батыя, Уренг-Тимур был сыном Тука-Тимура, основателя царского дома.
Тука-Тимур - младший сын Джучи, а Джучи - сын Чингисхана. Стало быть, крьмские ханы наследники не только владения Батыя, но и всей империи Чингисхана, в которой Турция - только малая часть целого. Значит, падишах Турции - наследственный вассал хана. Да вот незадача, не по правилам ход жизни. Не по справедливости. А там, как знать? Есть сказочка, что Гиреи вовсе не татарского рода, - литвины. Первый из них, Хаджи, объявился в Крыму в 1427 году, когда о Батые думать забыли. Захватил Хаджи власть, скинул в 1449 году ярмо Золотой Орды, передал престол сыну Менгли Гирею, а второй из дома Гиреев только тем и знаменит, что нашел ярмо крепче прежнего, на вечные времена подпал под Оттоманскую империю. Вместе с падишахом Магометом Вторым Менгли Гирей взял в бою свой наследственный город Кафу у генуэзских купцов, взял для Турции.
С той поры волки Гиреи сидели у Османов на цепи.
Мусульманская вера разрешала ханам иметь четырех жен и гарем с наложницами. Младенцев-мальчиков у наложниц отбирали сразу после рождения. Из них в далекой Черкесии растили воинов. Но от четырех законных жен тоже рождались мальчики, каждый из них имел право занять престол Бахчисарая. Всех этих многочисленных законных принцев держали на острове Родосе. Коли не угодил падишаху, упрячут в золотую клетку. Свергнутый хан мог опять вернуться в Бахчисарай, и даже не один раз. Такая шла чехарда!
Теперь опоясан ханской саблей сын самого знаменитого, самого воинственного Гази Гирея Бури Инайет Гирей.
Был он под стать отцу, бесстрашен, свиреп, умен, и очень ему не хотелось быть игрушкой в руках сильных. Сила Крыма у семидесяти знатных родов. Власть - у сорока выдающихся, но ум Крыма - это другое. Это Ширин-бей, Барын-бей, Кулук-бей, Сулеш-бей и мансуровские мурзы ногайцев. Ногайские мурзы - распря Крыма, а без них силы вполовину. Кочевые племена больших и малых ногайцев жили в Крыму, в устье Днепра, в Астраханских степях, в Заволжье. Одни племена признавали над собой власть русского царя, другие покорялись хану или, минуя хана, самому турецкому падишаху. Теперь возвысился мансуровский род. Глава его, мурза Кан-Темир, за помощь султану в войне с Польшей пожалован в беи, ему подчинен Очаков и другие города. Мурза Кан-Темир настолько силен, что он может позволить себе не пожелать на престоле Бахчисарая потомка Гази Гирея Бури. Он желает дважды свергнутого Джанибек Гирея. И хан Инайет Гирей потерял власть над самим собой. Объявить войну мурзе Кан-Темиру - все равно что объявить войну падишаху. Для войны нужны верные войска. Верность войска - в тугом кошельке. И хан Инайет Гирей привел войска под степы купеческого города Кафы.