– Я давно не радуюсь, – всхлипнула Ирэн. – Нет повода.
– Разве твой сын не даёт тебе поводов для радости?
– Антуан и твой сын тоже.
– В данном случае не это имеет значение. Ты понимаешь меня… Из Антуана получился хороший человек, мы можем гордиться им. Разве ты не счастлива этим?
– Я говорю о личной жизни. У меня давно нет никакой жизни!
– Не станешь же ты винить в этом меня! – возмущённо возразил он.
– Жан-Пьер, вот уже много лет я не виню тебя ни в чём… Кстати, у тебя есть кто-нибудь сейчас?
– Какое тебе дело? – огрызнулся он.
Она посмотрела на него с грустью, и он почувствовал неловкость за свою интонацию, которой он будто хлестнул её по губам за вопрос.
– Тебе знакомо чувство одиночества, Жан-Пьер? Впрочем, что я спрашиваю! Ты весь в суете, в разных людях, в бесконечных спорах с редакторами, облеплен художниками, политиками, женщинами… Нет, одиночество – не из твоей пьесы.
Он присел на диван рядом с ней.
– Что с тобой? – спросил он извиняющимся тоном. – Если нужна моя помощь…
– Мне нужно простое человеческое внимание. Меня не отпускает чувство, что я скоро… что не так много мне отпущено…
– Ты судишь по результатам анализов?
– Нет, чутьё…
– Это у тебя не впервые.
– Я почти уверена, – произнесла она с едва уловимым упрёком, словно пеняла ученику за невнимательность на уроке.
– Почти, – недовольно вздохнул он. – В чём ты уверена? Всю жизнь одно и то же. Сколько раз мы ссорились из-за этих твоих причуд! Ты стала пугать меня своим здоровьем, когда почувствовала, что наш брак зашёл в тупик.
– Не злись, Жан-Пьер, прошу тебя. Мне просто нужно выговориться.
– Но почему я? Почему ты считаешь, что можешь излить на меня всю эту болезненную чушь? Я не гожусь на роль доброго исповедника.
– Когда-то мы были близки, Жан-Пьер.
– Слишком давно, чтобы вспоминать об этом, – с досадой парировал он.
– Нет ничего «слишком», мой милый. Для меня ты остался прежним…
– О чём ты? У тебя после меня был Виктор, а потом ты сошлась с этим… как его… с Огюстом…
– Мы не живём с ним уже два года, Жан-Пьер. – Она протянула руку к тумбочке и взяла пачку сигарет. Нервно подёргивая красивыми пальцами, Ирэн вытащила сигарету и стала искать взглядом зажигалку. Жан-Пьер встал и принёс зажигалку с другого стола. Продолжая стоять, он дал бывшей жене закурить.
«Пожалуй, она непривычна бледна. И что-то в глазах новое…».
– Мы близки, и дело не в том, что у нас есть сын, Жан-Пьер, – продолжила Ирэн, сделав несколько глубоких затяжек. – Просто мы с тобой на самом деле были близки. С другими я… так, ерунда, не хочется даже сравнивать… Мужчины для постели… Или ты думаешь, что я настолько глупа, что не способна оценить все твои достоинства?
– Зачем ты завела речь об этом? – нахмурился он.
– Мне хочется, чтобы ты был рядом. Нет, нет, успокойся! Я не требую тебя в мужья, дорогой, – невесело усмехнулась Ирэн. – В одну реку дважды не войдёшь. Но я хотела бы, чтобы в трудный момент ты был рядом. Обещай мне.
– Что?
– Обещай приехать, когда я буду умирать.
Он возмущённо взмахнул руками и резко отступил от Ирэн.
– Да что на тебя нашло?! Откуда эта дурацкая погребальная тема?!
– Ты просто скажи «да».
Жан-Пьер внезапно понял, что Ирэн вовсе не шутила. Она смотрела с мольбой.
– Хорошо, – произнёс он. – Я приеду.
– Спасибо.
– Вот только не могу взять в толк, почему ты продолжаешь накручивать себя. Ты прекрасно выглядишь. За тобой наверняка увиваются…
– Увиваются, – запрокинув голову, она громко расхохоталась. – Даже юнцы ухаживают. Поверишь ли, приятель нашего Антуана приударил за мной. Смех и только! Ему двадцать два года, я почти вдвое старше! И ведь на полном серьёзе ухаживает, даже пытался как-то на ночь остаться. А я выставила его.
– Вот видишь. А у тебя вечный траур! Прекрати, Ирэн. Надо радоваться жизни.
– Ладно, сейчас спустимся с тобой в кафе и будем радоваться.
Жан-Пьер украдкой посмотрел на часы, но счёл нужным не возражать. Он решил, что лучше проведёт пару лишних часов с Ирэн сейчас, чем потратит потом несколько дней на выслушивание её упрёков. Почему бы не попытаться восстановить атмосферу прежней гармонии на короткое время? Хотя бы в качестве декорации?
– Как продвигается твоя книга? – задала она неожиданный для Жан-Пьера вопрос, когда они спустились в кафе.
– Какая книга? – не понял он.
– Ты хотел взяться за книгу.
– Ну ты и вспомнила! Когда это было! Нет, Ирэн, я так и не начал.
– Почему?
– Из меня не получится ни Гюго, ни Достоевского. А если нет, то зачем начинать?
– Зачем ориентироваться только на эти имена? Была ещё Француаза Саган, есть много других. Будет и де Бельмонт. Писатели украшают мир, даже преображают его.
– Это хорошие писатели, а посредственные оставляют на его лице пошлую чушь и грязь, подобно граффити на стенах общественных туалетов: «Здесь был я». Нет, не желаю замусоривать пространство, где царят Стендаль, Пушкин, Драйзер, Гёте.
– А я вижу твою книгу. «Жан-Пьер де Бельмонт. «Закоулки моей любви».
– Почему любви? Почему закоулки?
– Потому что ты должен рассказать о нашей любви.
– О нашей? Я ничего не помню.
– Ты лгунишка, Жан-Пьер. Для чего ты стараешься отгородиться от того хорошего, что было в твоей жизни? Играешь роль циника? Поверь, это не твоё амплуа.
– Ирэн, прекрати. Я давно отбросил мечтания о литературной карьере.
– Ты умный мужчина, Жан-Пьер. При чём тут карьера? Я говорю о книге. Человек твоего ума должен оставить свой след в литературе. Просто обязан. Рассказать о проделанном пути, о своих чаяниях, о своих мыслях, о своих заблуждениях, о своей любви.
– След в литературе, след в истории… Кому это нужно? – презрительно поморщился он.
– А ты вспомни себя в молодости, вспомни свои искания, вспомни радость от встречи с книгами, которые делились с тобой опытом.
– Наконец-то, Ирэн. Я сразу раскусил твои замыслы. Хочешь войти в историю с помощью моих воспоминаний?
– Не скрываю этого. Приятно осознавать, что я была частью твоей жизни, – в её голосе прозвучали просьба и вопрос одновременно. – И не самой плохой её частью, не так ли?
Жан-Пьер посмотрел в окно. В нескольких шагах от кафе остановилась влюблённая пара. Широкоплечий юноша жадно обнимал невысокую девчушку. Она самозабвенно отдавалась его поцелуям, прижималась бёдрами к его телу, и казалось, что они вот-вот потеряют над собой контроль и бурно займутся любовью прямо на улице. Но никто не обращал на них внимания, все шли мимо, обременённые своими заботами.
Перед Жан-Пьером возникло лицо Насти Шереметьевой. Её сияющий взор заполнил всё пространство, и Жан-Пьер даже тряхнул головой и прикрыл глаза рукой, чтобы избавиться от наваждения.
– Я не готов для книги, – произнёс он. – Сейчас мне не до этого…
***
Он позвонил Насте, как только освободился. После разговора с Ирэн остался мутный осадок в глубине душе. Почему-то верилось, что именно Настя, именно её молодая уверенность в неотвратимости счастья исправят настроение, выметут из души всю гнусность.
– Жан-Пьер, это вы? – отозвалась она сразу, но без знакомого ему задора.
– Почему такой грустный голос, Настя? – ему хотелось спросить, почему она сказала «вы», но он сдержался.
– Потому что мне грустно.
– Я приеду, если ты не возражаешь.
Она не возражала…
Она была одета в халат. Цвет волос поменялся с помощью парика на густо-чёрный, и это удивило Жан-Пьера.
– Нужно приготовиться к съёмке, – объяснила Настя, шмыгнув носом. – Вживаюсь в образ.
Де Бельмонот отметил, что чёрные волосы подчёркивали её молодость.
«Совсем девочка, – подумал он, коснувшись губами её щеки. – Неужели мы были вместе? Неужели я ласкал её хрупкое тело и не раздавил его своей тяжестью? Неужели она, такая юная и пахнущая детством, позволила мне войти в неё? Милая, сладкая, обворожительная… девочка… ангел…»
Она была одетая в длинный розовый махровый халат, чуть разошедшийся на груди и обнаживший её красивые ключицы.
– Что случилось? Ты плакала?
– Настроение такое, – отвернулась она.
– Какое? – прошёл он за ней в комнату. «А была ли та ночь? Не приснилось ли мне всё? А если и было, то это называется случайность. Ослепление страстью. И жалость с её стороны… Нет! Только не жалость! Она шептала мне слова, которые не произносят просто так… Как разговаривать с ней теперь? Надо всё забыть, вести себя так, словно ничего не произошло…» Жан-Пьер остановился посреди комнаты. – Что за настроение?
– Я смотрела фильм, который мне дал Павел Логинов. Вы знаете Годара?
– Разумеется. Француз не может не знать фильмов Годара, как русский не может не знать Эйзенштейна, – и де Бельмонт с досадой опять отметил, что девушка сказала «вы».
Настя отвернулась.
– Я не знаю Эйзенштейна, – тихо произнесла она. – И о Годаре не слышала раньше.
– Жан-Люк Годар – выдающийся мастер из так называемой «новой волны» французского кино. Не скажу, что мне нравятся все его фильмы, но в своё время многие произвели на меня сильное впечатление.
– «Жить своей жизнью»?
– Да, один из лучших его фильмов. Ты из-за него в таком настроении?
– Там застрелили девушку, её звали Нана… В самом конце… Никак не ожидала…
– Она работала проституткой, – сказал де Бельмонт. – Опасная профессия.
– Отец считает меня проституткой… Недавно я снималась с такой же причёской, как у Наны. Ретро-стиль.
– И что?
– Когда я смотрела фильм, мне показалась, что я – это Нана.
– Ерунда, – с подчёркнутой бодростью возразил Жан-Пьер. – Ничего общего: ни внешность, ни характер, ни всё остальное.
– Грустный фильм, много грустных диалогов. – Настя вздохнула и подошла к окну. – Как всё ужасно… Помните, как там сказано? «Когда мы говорим, мы живём другой жизнью, чем когда не говорим»… Вы помните?
– Что же тут ужасного?
– «Когда мыслим, мы живём высшей жизнью. Но эта высшая жизнь убивает повседневную жизнь», – задумчиво процитировала Настя.
– У вас прекрасная память. – Де Бельмонт принудил себя произнести «у вас» вместо «у тебя».
– Почему мысли убивают повседневную жизнь?
– Наверное, потому что повседневность примитивна: едим, спим, ходим, справляем нужду…
– Занимаемся любовью, – с вопросительной интонацией предложила Настя.
– Нет, совокупляемся, – насмешливо поправил де Бельмонт. – Совокупление – это животное, это примитив, а заниматься любовью – из высшего.
«В сущности я ничего не знаю о ней, – подумал он. – Только то, что она рассказала о себе в первую встречу. Бог наградил её удивительной внешностью и обаянием, перед которым не в силах устоять ни мужчины, ни женщины. Она почти совершенна. Но что такое совершенство? Идеал, к которому мы стремимся? Или просто вымысел? Нет, не совершенна… Совершенства не бывает. Бог специально создал нас всех несовершенными, чтобы мы могли искать что-то друг в друге… Не совершенна, но как удивительно хороша! И мне посчастливилось целовать её тело… Неужели это было на самом деле? Почему она легла со мной в постель? Прихоть? Минутное желание?… Никто никого не знает. А хочу ли я на самом деле знать её? Не лучше ли пользоваться тем, что на поверхности? Разве меня не устраивает её улыбка, голос, взгляд? Разве мне мало её близости? Чего бы мне хотелось ещё от неё?»
– Там есть сцена, когда они идут в кинотеатр и смотрят что-то про Жанну Д`Арк, – вернулась Настя к фильму Годара. – Я не поняла, есть ли такой фильм на самом деле?
– Это сцены из фильма Дрейера. «Страсти Жанны Д`Арк». В своё время он был подобен взрыву атомной бомбы.
– Жанна говорит, что смерть станет для неё освобождением. Вы тоже думаете, что смерть это освобождение? – слово «смерть» Настя произнесла с каким-то мучением, будто преодолевая внутреннюю преграду.
– В каком-то смысле.
– Освобождение от чего? Разве жизнь это только неприятности? Разве у нас мало радостей?
– Освобождение от радостей тоже.
– Не понимаю.
– Освобождение от всего. Покой, отсутствие всего.
– Такой покой мне не нужен. А вы уверены, что там именно такой покой? После смерти?
– Настя, кто может быть уверен в этом? Кто может знать наверняка? Почему вы завели об этом речь?
– Все рассуждают на эту тему.
– Повод для философствования, – пожал плечами де Бельмонт и задержал взгляд на её изящно изогнувшейся шее. – Для любого разговора нужен повод. Кто-то предпочитает говорить о спорте, кто-то – о музыке, кто-то – о смерти. В этом мне видится прелесть общения.
Настя покачала головой, и Жан-Пьер не понял, согласилась она с ним или нет.
– Я боюсь смерти, – почти неслышно произнесла она. – Иногда что-то приходит в голову, и я не могу спать…
Де Бельмонт нерешительно обнял её ха плечи.
– Не бойтесь.
Она запрокинула голову, пряча от него глаза.
– Этот фильм… Он всё разбередил… Мне жутко… Жизнь ужасна, ужасна! – Настя рывком опустила голову и втиснулась ею в мужское плечо. Холодные пальцы сжались на спине Жан-Пьера. – Как справиться со страхом, когда он грызёт изнутри?
Сердце Жан-Пьера колотилось, чувствуя горячую близость девушки. Он поцеловал её в лоб.
– Успокойтесь…
– Вчера вы говорили мне «ты», – простонала она.
– Но сегодня ты говоришь мне «вы», – с упрёком ответил он.
– Это случайно, – выдохнула девушка. – У меня не получается сразу…
– У меня тоже…
Его губы нащупали её глаза, щёки, рот. Она жадно откликнулась на его поцелуй. Розовый халат соскользнул на пол, открыв её голое тело.
«Нет, не случайность, не сон…»
Подхватив её на руки, Жан-Пьер отнёс Настю в спальню, с наслаждением вдыхая свежий запах её кожи. Пространство любви раздвинулось беспредельно, впустив в себя лавину эмоций, горячих прикосновений, поток вздохов. Счастье требует простора, оно не вмещается в тесные границы самой большой кровати. Жан-Пьер физически ощутил, как мир двух прижавшихся друг к другу тел из интимного, замкнутого в себе, кипевшего жаркой кровью превратился в необъятный, развёрнутый, раскрывшийся всеми порами наружу и дышавший так глубоко, как не дышал никогда…
«Какое чудо…Она подарена мне свыше…»
Их слияние было наполнено неторопливой нежностью. Настя отдавалась де Бельмонту не так, как в прошлый раз. Всё её существо требовало помощи, она искала спасения в этом соединении, черпала из него силу, чтобы насытившись любовью, как земля насыщается живительной влагой, вернуть эту любовь троекратно. Она отдавалась мягко и вместе с тем пронзительно, подолгу удерживая своё наслаждение на высшей точке, не срываясь на резкие движения, плавно вдавливая мужчину в себя и так же плавно переливая свою энергию обратно в него…
Потом настала тишина, в которой отчётливо слышалось тиканье часов.
– Теперь всё хорошо, – потёрлась Настя щекой о плечо Жан-Пьера. – Какая всё-таки я глупая…
– Ты успокоилась?
– Не думала, что могу так из-за фильма… Это кино меня разбередило… А там ведь ничего страшного, просто мысль о смерти стала внутри меня раскручиваться, оплела меня всю…
– Если тебя пугают такие мысли…
– Не нужно, не говорите ничего… – и тут же поправилась. – Не говори, – и закрыла она его рот поцелуем, чтобы он не ругался.
Они долго лежали, прислушиваясь к глубокому дыханию друг друга. Потом Настя, кружа ладонью по его животу, задала неожиданный вопрос.
– Как ты думаешь, в наши дни может появиться новая Жанна Д`Арк?
– А новый Христос? – ответил Жан-Пьер вопросом на вопрос.
– Почему ты сравниваешь их? Разве они похожи?
– Они оба – символы, не более.
– Ты не веришь, что они были на самом деле? – Настя перевернулась и села на кровати, поджав ноги под себя. Её спина выгнулось, голова втянулась в плечи, будто воплотив в себе всю глубину заданного вопроса.
– Наверное, они были, – с неохотой ответил де Бельмонт, – но не такие, как их нарисовали художники и писатели.