- Это старое название, мы, когда кафе купили, название решили не менять, тут все привыкли: «Ксюша» - это центр приморской жизни.
На площадке перед кафе стояли лишь пеньки, а столики и лавочки скрывались под деревьями с остатками прошлогодних жухлых листьев на полуголых ветвях. Вокруг – ни души. Пусто, как на дороге, пусто, как на улицах, по которым мы ехали.
- А где приморская жизнь? – спрашиваю Павла.
- Жизнь – летом, - он включил передачу и поехал к фигуре человека, появившегося на дороге.
Когда поравнялись, Павел выскочил и доложил «фигуре» в пятнистой форме: «Привез!». Я понял, что это Виктор Скрипченко, - человек, о котором я много слышал и читал, но которого видел первый раз в жизни.
Он провел меня в калитку мимо часового, затем между домиками с белыми ангелочками в нишах стен, вдоль полуголых нимф и граций у замерзшего бассейна, показал на ажурную металлическую лестницу, корректируя движение: «Сюда», на одну из двух дверей: « В эту», завел в комнату: «Здесь будем жить, снимай пальто, переодевайся». «Зачем?», - не понял я его. «Снимай штаны, примерь вот эти», - он подал мне пятнистые брюки, и я понял, что надо просто выполнять то, о чем он просит.
Выходим опять на улицу мимо часового, над нами уже светят звезды – яркие, как крошечный фонарик в руке у Виктора. Мы оба в военных бушлатах и соответствующих штанах. Сворачиваем к «Ксюше».
- Это заведение принадлежит Павлу, что привез меня сюда, - намекаю Виктору о моей осведомленности в некоторых местных делах.
- Оно принадлежит Галке, а Галка – жена Павла, - объясняет мне Виктор расклад в вопросах собственности.
- Павел согласился меня везти, чтобы я стал клиентом его кафе и у него поужинал?
- Не, всё закрутилось с другого конца, - продолжает объяснять Виктор, - я попросил Павла сгонять за тобой, а Галка предложила покормить нас и пожарить нам рыбу.
- А кто Сережа, что покупал в дороге маску сварщика?
- Детский друг Павла. Я его не знаю. Он сварщик, говоришь? Запомним, пригодится.
Входим в кафе, он ставит пакет на стол, в нем одна бутылка, но какая, круглая или квадратная? Я как этот пакет ему вручил, больше в него не заглядывал.
Достает: квадратная. Не зря я в круглых сомневался.
Американец «Джек», мы наконец-то встретились: я, ты, и Скрипа на волне «Амура». Ну, понеслось!
Воспоминания кружатся, как сны в постели после встречи с «Ксюшей». Ни разу не пришлось увидеть её снова. Может, увижу летом, в разгар приморской жизни?
КРЫШКА
Лежим наутро в роли отдыхающих пансионата «Александрия» в двуспальном номере. Скрипа на одной кровати, я на другой. Под красными шерстяными одеялами, но без простыней. В углах матрасов – стопки постельного белья, что мы давеча забыли расстелить.
- Есть хочешь? – спросил Виктор, когда заметил, что я пошевелился.
- Нет.
- Спим дальше, - он замолчал.
Слышу: стук в дверь. «Иду!», - кричит громко мой сосед, откидывает одеяло и бежит без тапочек в коридор нашего гостиничного номера. Возвращается, бухается на кровать и вновь натягивает на себя одеяло. «Спи, спи», - советует мне и опять замолкает.
В комнате появляется пожилой дядя в военной форме, я замечаю, что у него круглая голова и усики, после этого закрываю глаза.
Вроде, шуршит пакетами, потом, кажется, открыл краны в душевой кабине и пустил воду. Вот, у спинки кровати топчется, где стоит тумбочка и на ней электроплитка.
Виктор похрапывает, я, похоже, сейчас отключусь вновь после дороги дальней и встречи задушевной. Сплю, но слышу побрякивание какое-то. Не звон, не тиканье, ни тарахтенье, а глухое такое: динь-тинь, динь-тинь. «Серега! – кричит проснувшийся «отдыхающий» с соседней кровати, - Сними крышку с катрюльки, она, блин, прыгает, как ты под градом!».
В комнате снова бродит пожилой солдат с усиками и оправдывается: «Новостями зачитался на твоем компе, сейчас проверим, о, сварилась. Вставайте, будем завтракать, картошечка готова».
Встаем в пару и ароматах картофельного кипятка. А что, неплохо бы её горяченькую с кусочком сала и крепким чаем с утреца «намять»! Включаем чайник, умываемся – и наша жизнь уже парит и закипает.
За столом Виктор представляет мне утреннего гостя: «Мой детский друг, мы оба из Хабаровска, зовут – Серега». После этого представляет меня детскому другу: «Из Тюмени, он там рядом жил, спортсмен».
Сергей заинтересовался: «Какой вид спорта?». Я отвечаю: «Давно всё это было, в другой жизни». И дальше не продолжаю. Сергей подождал немного, понял, что я закончил излагать свою биографию, и ни о чем спрашивать не стал. Тут ни о чем не спрашивают тех, кто говорит немногословно.
Ну, а дальше пошли разговоры про рыбу, поскольку мы признались Сергею, что делали намедни в «Ксюше».
- Тут рыбы нет, - начал Сережа с той же фразы, что и КУзьмич в одном из эпизодов фильма про особенности национальной охоты, - какая тут рыба, так, мелочь. Вот у нас рыбы – по ней ходить можно, скажи, Саныч.
- Слышь, Серега, до сих пор не могу забыть того медведя. Лежит поперек речки, лосось через его пузо косяком прыгает. Медведь лапу поднимет, на его коготь налетит рыбина килограмма на четыре, он её другой лапой вскроет, икру высосет, а тушу на берег бросает – енотам и лисам. А на Камчатке помнишь, рассказывал. Мы в лагере летом на одном островке стояли, я лейтенантом еще был, утром в палатке слышу: бам, бам, бам – кто-то чем-то гремит, аж звон в ушах. Выползаю из палатки, вижу: солдат молотком по железному ведру стучит. Ты что, умом тронулся? – набрасываюсь на него. Он отвечает: старшина приказал. Ищу старшину, какого хрена ты солдата заставил по ведру херачить? Дырки делаем, сейчас на рыбалку пойдем. Надо, думаю, посмотреть, что это за рыбалка такая. Пошли. Они ведро дырявое в море кинули, вытащили, в нем полведра мойвы. Там, ведром рыбачат, понимаешь?
Они бы еще долго мне про рыбу рассказывали, хорошо, что не охотники, а то бы еще и про охоту начали. А я охоту не люблю и каждый раз, по весне, жалею уток, что в страхе носятся на фоне светлеющего неба над моей дачей на озере Андреевское в первый день «открытия сезона».
Я тут, за столом помалкивал, но вечером, когда мы с Виктором одни остались, спросил: «Почему ты с утра кричал на Сережу фразой «прыгает, как ты под градом»? У меня память на фразы хорошая, но я не понял её смысла».
- Да попадали мы с ним тут пару раз, - чуть подробней рассказал мне Виктор о сути некоторых словесных выражений, - его накрыл обстрел из «Града» с той стороны. Взрывалось так, что он подпрыгивал над землей на полметра: он же тощий, легкий, как вдарит рядом, он взлетает. А я тяжелый, толстый, меня качает. И я – под свой попал, от наших.
- Как от наших, почему?
- Ну, решили выдвинуться на самый передок и осмотреться: я, Утес, Мамай и СМС. Командирам иногда надо увидеть обстановку самим, не по докладам подчиненных. Сказали артиллерии: мы будем в квадрате таком, укры будут там-то и там-то, если нас обнаружат, лупите вот сюда. Объяснили, договорились. Поползли. Нас, как это всегда бывает, обнаружили случайно. Сначала расчесали пулеметом, потом прижали из автоматов и полезли с двух сторон отрезать от своих. СМС мне шепчет: не уйдем, окружат. А у него чутье, он просекает быстро ситуацию. Я шепчу Утесу: посылай сигнал артиллерии. Тот дал приказ, ждем. Бах, бах, но не по ним, а по нам. И точно так стреляют: разрывы рядом, и они всё ближе, ближе. Земля подпрыгивает, сверху пламя. Ну, всё, нам крышка. Жаль, что от своих. Потом тишина: я в космосе? Нет, на земле. Живы? – спрашиваю у ребят. Живы все.
Вернулись, артиллерист радехонький, недавно из России, докладывает: в соответствии с вашим приказом открыл огонь по…Утес ему как даст в зубы.
- Утес – командир полка?
- Да, но это бывает. Я тоже человек нервный, могу и не сдержаться.
- Артиллерист как мог ошибиться?
- На войне ошибаются все – американцы, немцы, англичане. Кроме нас, русских . Мы – самые замечательные парни в мире, - и Витя такую улыбу даванул, что уровень его самоиронии стал зашкаливать.
Затем он сразу перевел разговор на тему близкую, но с примером из гражданской жизни:
- Иногда надо давать по морде, по-другому никак. Я депутатом был, в домах пропала горячая вода. Жители ко мне, я иду к месту аварии. Там уже роют яму, на краю стоят начальники коммунальных служб. Что случилось? Ведь по вашим документам, вы поменяли здесь старье на новые трубы. Как они могли лопнуть? Что-то мычат в ответ, мол, проведем экспертизу, выясним, расскажем. А я прошу рабочего, покажи-ка мне кусок трубы в месте порыва. Он показывает. Сколько этому ржавому железу лет, спрашиваю работягу. Лет пятьдесят. Ах ты сука, поворачиваюсь к начальнику, я тебе, блять, сейчас всю морду расхерачу и – шагаю к нему поближе. Как он бежал, он не бежал, он прыгал и летел, прыгал и летел между домов. Я толстый, догнать не смог. Прихожу к Степан Михалычу на следующий день, рассказываю о «замене труб» на участке в двести метров.
- Степан Михайлович Киричук, мэр Тюмени?
- Да, мы дружим. Рассказал Степану, он этого начальника к себе позвал, но не сказал, что в кабинете я его тоже дожидаюсь. Является, боится, держится от меня подальше, хотя уверен, что в кабинете мэра я его не трону. Чего-то объяснял, обещал исправить за счет своих ресурсов. Степан его позвал к столу, на столе карта коммуникаций. Покажи, говорит, где этот участок. Тот наклоняется, показывает, а Степан его за галстук схватил и мордой об стол – бах, бах, бах!
- Не похоже на Степан Михайловича, он, вроде, человек спокойный, вежливый.
- И я вежливый, пока не стану нервным. Ну, ты воруешь, хер с тобой, тебя так воспитали, но других-то за дураков не принимай, правильно, Лексеич?
- Правильно, Саныч. А что Сереже, после тех прыжков под градом, домой, где много рыбы, не захотелось уехать? Рыбачить, жить в тиши, где не летает тело меж осколков и огня?
- Уезжал. Довольно долго его не было, потом звонит: можно я опять приеду. Приехал. Жена не отпускала его, военный билет ему разорвала. Он клочки в военкомат принес, военник восстановили, и – мы опять жуем картошку вместе. И фильмы смотрим про героев Голливуда. Серега – киноман, он смотрит всё потом дает мне справку: что стоит посмотреть, а что – не надо.
- Фильм «Люси» он рекомендовал к «домашнему просмотру»?
- Серега с детства в фильмах разбирался, ему бы кинокритиком работать, по студиям ходить, а не в караулы.
17 февраля у Сережи день рождения. Он приглашал меня: оставайтесь, в «Ксюшу» сходим, отметим. Я отмечу. Дома. Взгляну на фотографию и пожелаю никогда не «прыгать». И, если вдруг увидимся, хочу продолжить разговор о рыбе, не вспоминая и не расспрашивая о войне.
"ДЕД"
Виктору Скрипченко исключительно везет с начальством: инженерными войсками в Донецкой республике командует его друг. А заместитель командира корпуса по инженерной части – молодой офицер, еще курсантом запомнивший фото Виктора в почетном ряду выпускников, которыми гордятся преподаватели прославленного Тюменского высшего военно-инженерного командного училища.
Разумеется, как и положено в армии, ему приказывают, он исполняет, но как приказывают, как исполняет? Скрипа, - спрашивает друг в штабе, - задача нам поставлена такая-то, как будем выполнять, подскажи? Скрипа делится с другом своими соображениями. Ладно, отправлю тебе приказ, там на месте еще раз подумай, как его лучше исполнить, - ответит друг и военным языком составит нужное распоряжение.
Мне пришлось быть рядом с Виктором круглые сутки, я хотя и гражданский человек, но сразу заметил, что он в полку на особом положении. И по возрасту, и по военному опыту, и по отношению к нему вышестоящих командиров.
Новички, что прибывают на службу в Безымянный, удивленно спрашивают у «старослужащих»: а кто этот, толстый дед, который на всех орет и никому не подчиняется? Получив разъяснение, соглашаются: хорошо, что такой в полку есть. С ним – спокойнее. «Такой» знает, как надо воевать профессионально. Время самостийно кочующих из города в город вооруженных автоматами «батальонов» закончилось. Артиллерия, бронетехника – требуют хорошо организованного технического обслуживания, а заградительная минно-взрывная технология – она вообще недоступна людям не обученным.
В 2014 году он сам бегал с автоматом. Под Широкино, когда, как он выразился, "настрелялся", сел и смотрел, как ведут себя другие во время контратаки украинского батальона. Потом говорит в минуту затишья: ребята, вы что, все снайперы? Вы почему все хором палите из автомата да еще и по рожку за одну очередь? Пусть пять человек спрячутся и заряжают, а вы им только пустые рожки бросайте.
Мы с ним подходили к зданию «фермы» на краю яблоневого сада. Он мне показывал, с какой стороны подбирался к этой ферме, меняя «рожок» за «рожком» во время штурма.
Не такой он уж и толстый, когда под пулями перебегает от ямки к ямке.
Хотя он и повторял неоднократно, сравнивая техническое оснащение своей саперной роты в Афганистане со «своей» ротой на позициях у Коминтерново: «У нас ничего нет». Есть там кое-что, и с каждым годом техники становится всё больше. А главное, есть люди, которых он научил «работать», и сам процесс учебный поставлен по-армейски: учебный класс, учебный полигон, занятия теоретические плюс практические – ночью на линии обороны, в километре от учебной «парты» между огневыми точками боевого «соприкосновения» с армией противника.
Это в моей голове не укладывается смысл слова противник, когда речь идет об Украине, о государстве со столь родными городами - Полтава, Харьков, Одесса, Киев. Родной мой Киев – древнерусский град, великий град земли славянской. Я не родился в Киеве и никогда в нем не был, но я был воспитан в детстве так, что этот город стал мне не менее родной и близкий, чем Москва.
Для солдат, что в Коминтерново воюют на стороне Донецка, понятие противник усваивается с первым звуком выстрела с «той стороны». Противник там, откуда прилетела пуля.
Задача офицера – отдавать приказы и не терять солдат. Такая у него работа. Задача Скрипы чуть сложнее: объяснить, какие приказы отдавать не надо. Поэтому он иногда «орет», переходя на неуставные отношения с молодыми капитанами войны, и позволяет себе признаки неподчинения.
Наверное, пройдет еще немного времени, и такие «деды» в армии Донецка будут «капитанам» не нужны. Всё узнали, всему научились. Пенсионеры – марш по домам. Мы, мол, уже сами с усами.
Поэтому я и спрашивал Скрипу, когда мы увидели его саперов в деле на передовой: не пора ли отправляться в родную Тюмень? Ребята дело знают, вон какие Алик и Бульба уже классные саперы, а какой у них командир роты Белый - заботливый, спокойный, грамотный офицер. Скрипа ответил: «Пока рано. Да и хочется увидеть, чем это всё закончится».
Он не о победе говорил, нет. Уж чего-чего, а слов о необходимости проводить фронтовые операции с продвижением «вглубь обороны противника» на сотни километров я от него не слышал. Он политиков имел в виду, которые должны найти решение, как «это всё закончить».
«Долгими зимними вечерами» в двуспальном номере пансионата на берегу Азовского моря он объяснял мне, почему уехать сейчас ему никак нельзя. «Понимаешь, когда я приезжаю к ребятам на передок и помогаю выполнить боевую задачу, им спокойнее работается – все-таки кадровый военный рядом. Как я их брошу, они же на меня надеются?».
Хотя он не предается мечтаниям и грезам о захвате «вражеских городов», в отличие, кстати, от многих людей, не совсем понимающих особенности этой войны, Скрипа всё же один раз признался, что кое-какие небольшие территориальные приобретения надо бы сделать. Не в окрестностях Донецка, мы о Донецке с ним мало говорили, а здесь, неподалеку от Безымянного. «Нам бы там метров на восемьсот продвинуться вперед, лучше на километр. Тогда бы мы видели с холма их движения в лощине, и они не смогли бы выдвигаться на позиции незаметно. Просматривались бы дороги на Водяное и Гнутово, да и железнодорожный узел в Волновахе был бы под контролем».