Военные всегда остаются военными: любой холм – это стратегическая высота.
Что мы там, в начале главы, о везении говорили? Начиналось это везение на командиров так:
Закончил он тюменское училище, поехал служить на Дальний Восток, на родину. Молодой лейтенант, красавчик. На одной из вечеринок понравилась ему девушка, пошел он ее провожать. Идут, идут, лето, ночь, но всё чинно и благородно, кроме одного: идут они не куда-нибудь, а в сторону военного городка. Ты там живешь? – спрашивает девушку. Да, - отвечает она. У тебя папа военный? Да. Генерал? Нет. Витя успокоился. Подходят к многоквартирному дому, где живут старшие офицеры. У тебя папа точно не генерал? – еще раз спрашивает девушку. Точно, не бойся, - успокаивает она его. Витя все же решил близко к дому не приближаться: субординация, только начал службу и уже около командирского дома крутится – некрасиво.
Но время далеко за полночь, уже девушка позвонила и сказала маме, что ее провожает парень из «наших», из городка. И уже мама сказала дочери, чтобы парень обязательно зашел и представился. Сбежать от её мамы – стыдно, что она подумает о нем? Хорошо, говорит девушке, я покажусь твоей маме. Заходят в квартиру, мама зовет на кухню, мама говорит, что не отпустит на ночь глядя и постелит ему в гостиной. Он, понятное дело, наотрез отказывается. Тут появляется папа в домашних тапочках. Это не генерал, это – полковник. Девушка не обманула. Ну-ка иди сюда, говорит папа и показывает на дверь своего кабинета. Зашли. Ну-ка садись, - показывает на стул. Сел. Папа достал бутылку и два стакана. Себе – полный и ему – полный. Делай, как я, - приказал и ух стакан к губам. Он тоже – ух. Теперь иди и ложись, где постелили, - такой был приказ, который он незамедлительно исполнил.
Папа – заместитель командующего дальневосточной группой войск (назовем его должность чуть проще, чем положено по-армейски).
Девушка впоследствии стала супругой Виктора, а «папа» – вторым отцом.
Приехал однажды в расположение нашей группы войск в Афганистане высокопоставленный генерал. Как водится, работал в штабе. А потом спрашивает, где тут у вас Скрипченко служит? Назвал номер полка, посмотрели, полк далеко, а батальон вообще на перевале задачу выполняет боевую. Хочу увидеть, он мой знакомый, - настаивал генерал. Повезли со всеми предосторожностями. С трудом добрались до батальона. Позвали капитана Скрипченко. Генерал взглянул на капитана и говорит: или тут люди меняются до неузнаваемости, или вы его подменили.
Как подменили, что за ерунду говорит московский генерал. Но быстро разобрались: оказывается, в батальоне в тот момент было два капитана с фамилией Скрипченко, и оба – Викторы.
Сапер Скрипченко, конечно, офицер был заслуженный и уже награжден орденом, но известность его никак не могла быть настолько широкой, чтобы генерал для встречи с ним полез на передовую. Когда гость уехал, командиры к Виктору с вопросами:
- Кто он тебе?
- Друг отца жены, - ответил товарищам по оружию.
- Молодец, храбрый генерал! А чего ты раньше не говорил о своем знакомом генерале?
- Так он не приезжал раньше никогда.
Недавно Александр Захарченко в поселок Безыменный приезжал. Захотел встретиться с бойцами на передке. «Мы ему говорим: там есть реальная опасность обстрела, вам находиться на позициях нельзя, - рассказывал мне об этом визите Скрипа. - Захар нам отвечает: я глава республики, мне можно».
- Встретился с бойцами? – спросил, потому что Виктор частенько не заканчивал свои рассказы о начальстве.
- Встретился. Он вообще-то, смелый мужик. Многого не понимает в армейском «образе жизни», сам из гражданских, но быстро учится. И не трус, это точно.
С главой республики у Виктора сложились вполне рабочие отношения. Приятельскими их не назовешь, они люди разных поколений и различных дорог судьбы. «Но фамилии у нас одинаковые, обе на – о», - смеялся Скрипа, когда рассказывал о своей встрече с генералом.
На этот раз – с генералом вооруженных сил, в которых служит последние три года. Возникновение этой военной силы он не мог предугадать или спланировать, потому как он сапер, а не политик, но в становлении этой силы он принимал и принимает личное участие.
Не он один.
- Витя, скажи по-честному, как ты здесь оказался? – я в первые дни не знал, что подобные вопросы нет смысла задавать: глубинный мотив принятия решения не откроет никто и никому.
- По-честному слишком долго объяснять: тут и семейные дела, и со смыслом жизни неразбериха, короче, я понял, где я нужен. Купил себе одежду, что нужна мне в поле, не улыбайся, я правда купил себе полевую форму в магазине, приезжаю, нахожу каких-то местных командиров, похожих на махновцев, докладываю о своей специальности, о том, в каких странах работал, где минировал, где разминировал. Они мне: подождите вон в той комнате. Иду в ту комнату, жду. Рядом какие-то парни, тоже ждут. Болтают, спрашивают друг друга: а ты откуда, а ты? А один прислонился к стенке, шляпу-туркестанку на глаза натянул и молчит. Я тоже ни с кем ни о чем не болтаю. Потом меня зовут, распределяют: иди туда, найди того, он скажет, что тебе делать. Уже собрался уходить, и тут меня догоняет тот, что под туркестанкой лицо скрывал, и спрашивает: «Дядя Витя, мне теперь как вас называть?». А это - мой солдат из моей роты – в афгане.
Обнялись, переговорили. Нас, вернее наших, с кем прошли все перевалы, тут уже было много. Вот так мы «оказались».
- Этот, в туркестанке, он все еще здесь или уже уехал?
- Его позывной – Серп. Он исчезал, на связь не выходил, но пару дней назад ответил на звонок: тут. Он, предполагаю, в Сирию летал.
- Военный человек - одна война, другая…
- Серп на войне всю свою жизнь. Мы знали, чем мы будем заниматься. Нам это еще в военном училище объяснили. И, как видишь, не обманули.
ВЕРЕВКА
Родители Скрипы работали в геологической экспедиции на Дальнем Востоке, искали урановую руду. Отец отвечал за сложное оборудование, которое подвешивали к вертолету, мать – за снабжение рабочих продуктами. Летом, в разгар сезона, ребенок был вместе с ними – в поле.
Присматривать за ним попросили Михалыча, человека, у которого за спиной было 27 лет отсидки в лагерях и тюрьмах. «Нос и уши у него были отморожены, а ходил он почему-то в красных штанах», - вспомнил Виктор некоторые детали внешнего образа воспитателя.
Поскольку лагерь геологов стоял на обрывистом берегу реки, а малыш Витя постоянно стремился подойти к краю берега, Михалыч взял веревку, отмерил нужную длину, один конец привязал к дереву у палаток, а второй к ноге любопытного карапуза. Тот побежит к обрыву, бамс – веревка натягивается, нога останавливается, карапуз падает, так и не добежав до края, откуда непременно бы свалился и покалечился.
«Отец вечером возвращается, а я сижу, реву. Что плачешь, сын? А-а-а, и пальцем показываю на узел, который связан на моей ножке, - такой у нас в тайге был детский сад», - рассказывал Виктор.
Потом он переключился в воспоминаниях на время, когда из «детского сада» пошел в школу, а я сделал зарубочку в своем сознании – не забудь про веревку.
Веревка – обычная вещь, так необходимая в быту. Но вот скажи любому человеку: готовь себе веревку, и всё – ты станешь враг ему до конца жизни. Произнесешь лишь пару слов, но разорвешь душу другому человеку так, что никакими дружескими узами уже не свяжешь.
Не знаю, прав ли я, но войны начинаются не по причине нехватки пищи или территорий. Они начинаются от слов, оскорбляющих и унижающих тех, кто их услышал. Сначала было слово, а уж потом война.
И Первая мировая началась не с выстрела в Сараево. Стрелок тот по имени Гаврила, кстати, был подданным Австро-Венгерской империи, он хотя и серб по национальности, но в Сербии не жил. Год за годом цивилизованная Вена утверждала, что ей мешает дикий варварский народ, оставшийся в средневековье, что сербские крестьяне-пастухи не достойны уважения с точки зрения культурного общества Европы, где на балах танцуют вальсы Штрауса, а в городах стоят дворцы и есть вокзалы из ажурного металла.
Сербы в глазах австрийцев, даже на официально-императорском уровне, то есть на уровне элиты, по признаку благоустройства быта и сохраняющихся народных традиций, считались как бы – не совсем люди. Их долго оскорбляли словом, причем, в печати, и выстрел наконец-то прозвучал - от серба по крови предков.
Он был студентом, стрелять прицельно не умел, попал сначала в женщину, супругу Фердинанда. Трагедия сразу начиналась, как бессмысленная бойня. Естественно, покушение стало «желанным» поводом для карательного обстрела приморского сербского городка, после чего кошмар взаимной мести «за поруганную честь» достиг вселенского масштаба.
Вторая Мировая разве началась 1 сентября 1939 года? Она началась на следующий день после окончания первой. «Нас унизили», «мы отомстим», опять даются публичные определения народам, что «не достойны» жить по соседству, опять «моя борьба» за счастье «нации», и понеслись войска по кочкам.
Как привязать человека за ногу, чтобы он не смог свалиться в обрыв взаимных оскорблений? Я говорю всем своим знакомым: никогда не грубите гаишнику, никогда не оскорбляйте милиционера. На своем опыте знаю, что если следовать этому правилу, у тебя на дороге или на площади не будет главной проблемы – проблемы мести человека в форме. Государство может быть «правовым», но человек на службе остается человеком, а значит, он будет мстить, как все люди, но со служебным удостоверением в кармане, взяв себе в помощники всю мощь и силу государства.
Где тот узел на ноге, который не позволил бы человеку либеральных взглядов пинать словами тех, кто, по его мнению, лжепатриот и ватник? Хочешь высказать свое мнение, высказывай, ты либерал, ты знаешь свое право на свободу слова, но пинать зачем? Оскорбительное слово страшней ботинка и хуже кованного сапога – оно бьет не в яйца, оно топчет сердце.
Не тот, кто носит форму, человек войны, не тот, кто в танке или в карауле, а тот, кто развязал язык и смело побежал, семеня ногами, к запретному обрыву. Там будет то, о чем он не подумал, играя на поляне у реки: хруст его костей.
Оно бы, может, и не так страшно: ну, ошибся, ну, ушибся – в другой раз «малыш» будет умнее, а когда вырастет – мудрее. Но если без «веревки» несутся к краю главы государств в безумной радости освобожденья, и нет Михалыча без ушей и носа, что в красных шароварах зашел за дерево и потерялся, что будет с теми главами? Что будет с теми, кто побежал им вслед, увидев, что все узлы развязаны и все пути свободны?
Если обрыв – это свобода оскорблять и унижать, то будет свободное падение до точки соприкосновения с землей в окопе на линии разграничения между свободой слова и свободой смерти.
Каким словам учил нас Иисус, направив в дальний путь к другим народам? Мир вам.
Он знал причины войн. Он знал, что они – в слове. Наверное, Он смог бы всех нас «привязать» за ногу. Однако, Иисус решил иначе, чем Михалыч.
На всю жизнь ребенка к дереву не привязать: вырастет собака вместо человека.
Самим приходится плести и скручивать свою веревку. Каждый – для себя.
Скрипа, например, ничего ни разу мне не сказал о командирах украинских вооруженных сил. Поразительный "нейтралитет". О президенте Путине он отзывался ровно, избегая патетики или негатива. "Президент в самом начале, в двухтысячном, к армии, похоже, относился с подозрением, - излагал мне Виктор свое мнение, - военные его там, в Германии, кинули. Начался кипиш у Берлинской стены, кругом толпы, кто-то зовет рушить, кто-то ломать, и у нашего посольского представительства бушуют. Путин позвонил военным: помогите с охраной объекта. А те, типа: вы, гебисты, довели ситуацию до краха, вы и разбирайтесь. Он вышел к толпе один, понимаешь, один, все посольские попрятались, а он вышел. Поговорил с людьми, те успокоились и разошлись праздновать. Потом, где-то с 2005 года он с военными нашими уже нормально общался. На армию пошли деньги, армия воспряла - изменилось всё. Не стало этой растерянности у офицеров, появился смысл служить. Слово Родина стало, наконец, звучать нормально, без гадких улыбок, как в начале 90-х".
- Демократические перемены - это всё везде плохо? - спрашиваю Скрипу.
- Для армии это было очень плохо, - отвечает.
- А, допустим, открытость и гласность в госзакупках, в конкурсах и контрактах для армии - это плохо?
- Это хорошо. Давай я тебе про широко открытые глаза демократической журналистики расскажу, - предлагает он с энтузиазмом в голосе..
- Давай.
- Приходит ко мне журналистка накануне 15 февраля, её послали ко дню нашего ухода из Афгана чего-то там написать. Смотрит на меня, глазища большие, демократические. Я только начал ей что-то говорить о ситуации тогдашней, она делается удивленной и спрашивает: вы разве не с американской армией вместе освобождали Афганистан от талибов?
- Перепутала две разные войны?
- Я ей объясняю: девушка, вы даты этих войн дома посмотрите, а через год встретимся снова. Вот такая у нас сейчас демократическая журналистика.
- Встретился ты с ней через год, как договаривались?
- Не, я через год, в 2015-м, уже здесь был.
- Может, пригласить наших, тюменских, с камерой сюда?
- Я никого на войну не повезу.
И Скрипа замолчал, наверное, на час. Даже не на час, на весь вечер. Сидит, сидит, в окно смотрит, о чем-то думает и ничего не говорит.
МАКЕДОНСКИЙ
До приезда на Донбасс Виктор Скрипченко много путешествовал по миру. Друзья у него есть повсюду, есть в Коста-Рике, есть в Индонезии, в Европе их – езжай куда хочешь. В бывшей Югославии, например, у его друзей саперов большие и просторные дома. Правительства новых стран, возникших на этой территории Балкан, щедро наградили тех, кто помогал очистить поля от мин гражданской войны.
Он тоже там работал по линии ООН вместе с французскими специалистами, но контракт на продолжение работы заключать не стал, поэтому своего дома в Словении у него нет, да он ему в этой стране и не нужен. Его с детства манила Греция, поэтому он «мотался» по ней неоднократно, взяв в аренду автомобиль, изучая окрестности, присматриваясь, где прикупить домик.
И обратил внимание, что в музеях греческих городов экспозиций, посвященных Александру Македонскому, или нет вообще, или они весьма скромные по количеству артефактов и экспонатов.
В конце концов, он обратился к заведующей одного из музеев, женщине, умудренной жизненным опытом и с «благородным выражением лица», как он ее мне описал. Так, мол, и так, обращается к ней через переводчика, которого нашел тут же, в музее, а где Александр Македонский?
Женщина удивилась вопросу, сама в ответ спрашивает: вы из какой страны? Из России. И вы знаете об Александре Македонском? – продолжает задавать вопросы заведующая музеем. Конечно, знаю, у нас его все дети знают и школьники, и студенты. У вас детям рассказывают о Македонском? – на благородном лице женщины появилась тень испуга. А почему о нем нельзя рассказывать детям? – не понимал её Виктор. «Он же душитель греческой свободы, самовластный деспот и тиран, возомнивший себя богом», - такими словами дала сотрудница греческого музея характеристику кумиру его юности и многих лет учебы в училище военном.
Сатана какой-то, если верить уроженке Греции. Весь мир считает его великим, кроме греков, особенно тех греков, что живут неподалеку от Фив, города, который Александр разрушил до основания за мятеж, поднятый против него и власти царей Македонии. Шесть тысяч убил, 30 тысяч продал в рабство. Не пощадил защитников демократических свобод, какого бы сословия они не были. Ни их женщин, ни их детей. Лишь одного ученого по имени Демосфен не тронул и его дом оставил целым – тот был философом, то есть мудрецом, а к мудрецам Александр Македонский относился с уважением, в отличие от политиков и вождей мятежных, которых уничтожал без жалости.
К чести восставших, они и сами не просили пощады: оставшись в окружении на главной площади у храма, сражались до конца,