«Спасибо. Она смотрит на меня?»
«Смотрела. Но теперь те две леди, держащие зонтики, вон те, отвлекли ее. Теперь они размахивают у нее перед лицом своими сумочками. Почему ты не хочешь видеть ее? Она жжет твои куклы вуду на жертвенном огне, или читает твою почту?»
«Она хочет управлять моей жизнью» объясняю я.
«Вот сучка. Она думает, что может делать это только потому, что она твоя мать?»
«Она – психопатка» ответила я. «Это сложно понять»
«Психопаты не могут позволить себе шубы»
«Эта может. Что она делает теперь?»
«Ее голова верится на 360 градусов, и она извергает лягушек изо рта»
«Что ты несешь?» я утыкаюсь головой в его плечо»
Она стоит всего на расстоянии одной могилы от нас «Лиа?» Она зовет меня.
«Лия?» - повторяет Элайджа.
Он отступает в сторону, убирая укрытие, за которым я пряталась.
Я отступаю назад, на могилу Фанни Лотт 1881-1924, надеясь, что земля расступится подо мной, и я провалюсь вниз. Этого не происходит.
«Что ты здесь делаешь?» спрашивает мама, то есть, Доктор Мэрриган.
«Ммм» - отвечаю я.
«Тебя зовут Лиа?» спрашивает Элайджа.
«Я думала, мы договорились насчет того, что ты не пойдешь» - говорит она.
«Эй» Элайджа машет руками, привлекая к себе внимание «Ты Лия, твоя подруга – Кейси, и она звонила тебе всю ночь. Почему ты не ответила?»
Доктор Мэрриган сканирует его в его за секунду «Кто это?»
«Это мой друг, Элайджа. Элайджа – это моя мама – Доктор Мэрриган»
Она становится между нами «Простите, но мне нужно поговорить с моей дочерью» Элайджа дрожит и пытается скрыть это.
«Почему ты не сказала, что тебя зовут Лиа?»
Вдоль дороги автомобили становятся на низкий механизм для медленного спуска вниз с холма.
«Мне жаль, я могу все объяснить» отвечаю я, смотря на него.
«Ты должна многое объяснить» - говорит Доктор Мэрриган.
«Нет, я не должна, МАМА» прерываю ее на полуслове, «Доктор Паркер сказала, что должна пойти, и это не твое дело. Ничто из этого теперь не касается тебя»
Элайджа вздрагивает от колкости в моем голосе.
Доктор Мэрриган открывает рот, чтоб ответить что-то, но мужчина и женщина зовут ее по имени. Я не знаю их, но она отворачивается от меня, чтобы поговорить с ними.
«Хорошо, она немного напористая» говорит Элайджа спокойно. «Не психопатка, но странная, да»
«Она ненавидит, когда я сама решаю, что мне делать»
Мама одевает дружественное лицо, хорошее для рукопожатия после обедней службы в церкви, и случайной встречи с бывшими пациентами в продуктовом магазине. Она не представляет меня.
«Ты похожа на нее» говорит Элайджа «Только цвет волос разный»
«Это не комплимент»
«Она что, так сильно давит на тебя?» - спрашивает он.
«О да, в этом она – талант»
«И ты решила просто сбежать, да?»
«У тебя это сработало»
Он складывает руки на груди. «Нет, на самом деле»
Я действительно должна вернуть ему жакет, но я замерзла и заледенела настолько, что если она скажет что-то ужасное – я сломаюсь и разобьюсь на мелкие части.
Элайджа щелкает суставами пальцев. «Может, твоя мать ведет себя, как идиотка, но она старается для тебя. Ты должна уважать это»
«Это не старания, это попытки меня удушить»
Распорядитель похорон складывает фальшивую траву под палаткой. Человек в красном пиджаке ведет к могиле крошечный экскаватор. Ветер сдувает шляпу его помощника, и он бежит за ней, пытаясь ее подхватить.
Когда парочка уходит, мама снова поворачивается ко мне «Мне нужно в клинику, осмотреть пациента. Когда я вернусь, ты ведь будешь дома, да?»
Элайджа пинает мой кроссовок со своим ботинком.
«Да», я говорю, не смотря на нее. “Но я должна поговорить с Элайджой»
Она быстро моргает, пытаясь вернуться в норму. Она готовилась к несостоявшемуся поединку и не получила его.
«Хорошо, тогда…» говорит она, сомневаясь «Встретимся там. Осторожнее за рулем»
«Ладно»
Когда она уходит, мужчина отъезжает в сторону, нажимает кнопку и засыпает шкатулку, в которой покоится Кейси, сырой, кладбищенской землей.
033.00
Мы с Элайджей молча возвращаемся в машину.
В конце концов, я спрашиваю, зол ли он на меня.
«Я так не думаю» - отвечает.
«Я могу объяснить» - начинаю я.
Он жестом показывает, чтоб я замолчала.
«Тише. Помолчи немного. Злые родители и мертвые люди – не лучшая комбинация для меня» - говорит он тихо «Помолчи, мне нужно остыть»
«Хорошо»
Мы молчим, выезжая с ворот кладбища. Позже я паркуюсь рядом с мотелем и вручаю ему его жакет.
«Я действительно ценю все то, что ты сделал сегодня»
«Нет проблем. Спасибо, что подвезла» Он берет жакет, выходит из автомобиля, закрывает дверь, и уходит.
Я опускаю стекло. «Подожди. Когда может мы говорить снова?»
«Я не знаю» Он вытаскивает ключи из кармана
«Я забыла спросить отца про свалку автомобилей. Когда я узнаю, я тебе позвоню, да?»
«Спасибо» он открывает дверь, исчезая во тьме своей комнаты.
Я не знаю, из-за чего его настроение так резко изменилось. Возможно, это то, что есть в кладбищенском воздухе, что-то плохое, проникающее внутрь через кожу и заражающее.
и заражает. Возможно, именно поэтому я тоже чувствую себя больной. Волна тошноты накатывает снова, пронзая мой живот изнутри: грустноплохозлобно и запутанно.
Я сопротивляюсь картинкам, снова появляющимся в голове: розы, чьи лепестки дрожат на ветру, прикрепленные к ее гробу, слезы, падающие на него, облака горя, мчащегося к нам штормом. Я задыхаюсь и кашляю. Если бы я съела что-нибудь сегодня, меня бы стошнило.
Красный световой индикатор появляется рядом с моим спидометром.
Я роюсь в кошельке, ища телефон, я должна позвонить папе, и спросить его о том, что нужно делать, если двигатель собирается взорваться, но у меня больше нет телефона. Я включаю самую высокую температуру в климат контроле, и прижимаюсь носом к панели приборов. Воздух пахнет как Кейси, и я начинаю задыхаться. Опять.
Я голодна, я должна поесть. Я не хочу есть.
Я должна поесть.
Я не хочу есть.
Я должна поесть.
Я люблю голодать.
Красный индикатор топлива мигает ВКЛ\ВЫКЛ, ВКЛ\ВЫКЛ, ВКЛ\ВЫКЛ. Я выключ обогреватель и завожу мотор.
034.00
Бриарвуд-Авеню застроена разработанными по индивидуальному заказу зданиями.
Тут нет никаких тротуаров, никаких подъездов и прочего. Лужайки мягко опоясывают здания, от парадной двери к задней, и каждая былинка подрезана кем-то, точно и правильно.
Обычно улица пуста. Но не сегодня. Автомобили припаркованы вдоль обеих сторон дороги, колеса впиваются в грязь лужаек.
Металлические двери захлопнуты, сигнализации включены и готовы щебетать, как только кто-то нарушит покой, а хмурые люди в черных плащах прячутся в темных домах, так похожих на тот, в котором живет моя мать.
Они должны быть здесь, заплатить свои взносы, засвидетельствовать почтение, заплатить свою цену знакомства с родителями мертвой девочки. Они идут в дом Кейси.
Я паркуюсь у подъезда к дому матери.
Розовый сад миссис Пэриш опоясывает дом с обеих сторон, и проходит через задний двор. Кусты срезаны до самого низа, до острых шипов, летние мечты о толстых, сочных паростках завернуты в мешковину назиму. Эти мечты покояться в корнях.
Впервые я увидела, как Кейси вызывает рвоту именно в этом саду. Ее родители устроили День труда, вечеринку перед началом школы. Взрослые напивались и шумели в бассейне, парочки, учащиеся в старшей школе, заняли мягкие кушетки в своих подвалах, а дети отправились в постель. Теперь мы больше не были маленькими, нам было одиннадцать. Мы могли оставаться там, сколько хотели, лишь бы не подслушивать взрослые разговоры.
Я побежала за своим свитером. Когда я вернулась, Кейси не было. Я искала везде до
того момента, как нашла ее в тени розового сада, вдали от огней и звуков блендера, делающего маргариту. Она кашляла, засунув пальцы в рот. Все, что она ела, теперь оказалось на траве: большая часть луковых чипсов, два пирожных со сливочной помадкой и кусочек земляничного торта.
«Я позову твою маму» пролепетала я.
«Нет!» Она схватила меня и попыталась объяснить, но это давалось ей с трудом. Она вызвала рвоту, и на это была причина: она не хотела толстеть. Она заплакала потому, что прождала слишком долго и калории усвоились, это заставляло ее чувствовать себя ужасно.
«Зачем ты ела пирожные, если не хочешь толстеть?» - спросило мое тело девочки- эльфа.
Злые слезы прыснули с ее глаз, стекая к подбородку по ее красным щекам.
«Я хотела есть!»
Я прикрыла рвоту травой и отвела ее в ванную, чтоб она могла помыть волосы. Я убрала рвоту с ее футболки, отмыв пятна мылом и постоянно кашляя при этом. Когда она была в душе, я засунула ее футболку в стиральную машинку. Я срезала с мыла противно пахнущие части, лишь бы избавится от этого запаха. Когда мы зарылись в наши спальные мешки, она сказала, что каждая девочка в ее театральном лагере вызывала рвоту. Когда я спросила, для чего им это, она сказала, что все они были толстыми-толстыми-толстыми, и потому надо было что-то делать с этим. Лагерь научил Кейси большему, чем школа.
В восьмом классе она стала профи, нанося цветные пометки каждый раз, когда срывалась, они были двух цветов: апельсиново-оранжевый и землянично-синий. Так она знала, что все идет, ка нужно.
Ее любимый палец для рвоты всегда был поцарапанным и никогда не заживал. Она говорила маме, что эти царапины она получила на тренировке/театральных занятиях/занятиях по труду. Или собака укусила ее.
Кейси стала похожа на американские горки в средней школе. А я, в свою очередь, осталась каруселью, лошадкой, замороженной в одной позиции, с широко открытыми глазами, и кто-то нарисовал осколок, способный эти глаза выколоть…
Я должна была выкопать Пинки из-под Почти Дикого куста, его теплые кости в синей бандане. Я должна была вплести эти кости-спички в свитер, или повесить их на цепочку, и носить, обвитые вокруг шеи. Если бы у меня были зеленые морские камешки, это тоже могло бы сработать. Всякий раз, когда я терялась бы, я могла приложить камень к глазу. Намного лучше, чем вращающийся компас.
Значок, оповещающий о том, что мой бак пуст, замигал рядом со спидометром. Нет проблем.
Моя мать, доктор Марриган, заезжает к гаражу. Она смотрит на меня сквозь свое и мое оконное стекло, до того, как гаражная дверь открывается. Ее нос красный, а глаза припухшие, как будто она плакала. Она отворачивается от меня, и заезжает в гараж.
Я остаюсь в машине на несколько минут, а потом следую за ней.
035.00
Я уверена, что она ждет меня в столовой, температура воздуха там пятьдесят восемь градусов, ее бумаги с лекциями аккуратно разложены, с моими провалами и ошибками, отмеченными в порядке возрастания. У нее есть диаграммы, чтобы доказать все, что я делаю, является неправильным, и что моя единственная надежда состоит в том, чтобы позволить ей взять мои клетки моей ДНК. Тогда она сможет вырастить новую себя, обтянутую моей кожей.
Но нет, ее там нет.
Она ждет меня в библиотеке, которую нормальные люди называют гостиной. Нет. Все на месте: мили вычищенных книжных полок, журналы по кардиологии, сложенные на журнальном столике. Но никакой Доктор Мэрриган тут нет.
Нет и на кухне.
Она не выполняет однообразную работу в подвале. Не работает на тренажере со своим прессом.
«Мама?»
Трубы дрожат, а от водонагревателя идет пар. Она, наверное, принимает душ.
Я на носочках прохожу два пролета, медлеееенно поворачиваю ручку, и со скрипом открываю дверь ее ванной. Я вдыхаю пар вместе со слезами взрослой женщины с телом девушки. Я закрываю дверь снова.
Когда она спускается спустя час, кофе сварено, апельсиновый сок налит, ее привычное место свободно, с тонким фарфором Ноны Мэрриган, столовым серебром, ребрами,
выдернутыми из гигантской груди кухни, и белоснежными салфетками.
Так, она любит - точно и аккуратно. Просто так.
Слезы стерты, но ее нос по-прежнему красный. Она осматривает кухню, потерянная и обескураженная потому, что я не следовала ее предписаниям. Я протягиваю ей сок. Когда она отпивает, я выливаю яйца на сковороду и включаю горелку.
Каждый шаг, совершенный на кухне, как тест, - я сильная для того, чтоб взять кусочек масла. Я достаточно сильная для того, чтоб взять кусочек хлеба, распаковать упаковку и положить его на сковороду.
Я смываю жир с кончиков пальцев, не облизывая их. Сегодня я прохожу все тесты с развевающимися знамёнами.
«Когда ты научилась готовить?»