Потом она ушла к дочери в другую комнату.
Спалось неглубоко из-за переживаний и мысли, что мать не знает, где он.
Под утро она неожиданно пришла к нему в обтягивающей пижамке со штанишками до колен, легла и прижалась всем телом. Он взглянул на часы и стал одеваться.
-- Куда ты?
-- Домой надо.
-- Зачем, скоро же на работу.
-- Мать с милицией искать будет.
-- Вот телефон, позвони.
-- Нет у нас телефона.
По дороге вспомнил -- за треволнениями он даже не заметил, когда она уложила дочку спать -- до или после? Наверняка -- до. Как же могло быть иначе?
Войдя, встретил уже одетую мать. Она вздохнула:
-- Тебе жениться пора, а не гулять. Дождаться Светланы не можешь?
Со Светой он не жил -- слишком скромная и порядочная, но водил в кино -- последний сеанс, последний ряд, ласкаться-обниматься.
-- Извини, мама, случайно получилось.
-- Идём, приготовлю завтрак.
-- Нет, спасибо, на работу надо.
Успеть бы на маршрутный автобус, а затем быстро пересесть на троллейбус...
А казачка заходила в техническую службу перекинуться словом, каждый день одеваясь по новому, чередуя верх и низ, и умудрясь ни разу не повториться. Заметил -- очень опрятна, аккуратна в одежде, и не пользуется косметикой.
-- Шикарная кобыла, -- сказал техник Витя, глядя ей вслед, -- заходит, жить хочется.
Маркину она не казалась шикарной. Он допускал -- это она перед ним хвостом вертит. А если нет. Да и что там случилось между ними -- пришёл, угостила, легли... Может, надо было спасибо сказать? Не мог в себе разобраться. Какая-то глухая обида сидела внутри, занимался своим делом.
Они встретились при выходе на проходной. Наверное, казачка его поджидала.
-- Избегаешь меня? -- прямо спросила она.
-- Нет, почему, ничего не избегаю.
-- А почему не приходишь?
-- Ну, не знаю, -- изумился Маркин, -- думал, может, что не так.
Она мягко улыбнулась. -- Приходи.
Он съездил домой сказать матери, что не ночует.
-- Сынок, у тебя есть обязательства перед Светланой.
-- Мама, ну какие обязательства? Я ломаю ей жизнь? Или нас сосватали ещё младенцами?..
Маркин сидел у казачки на кухне -- она нарезала ему салат -- и чувствовал, что его рассматривают. Её руки двигались перед ним. Он не удержался и поцеловал её оголённое предплечье.
-- Такая потаённая страстность, а на работе ты лёд. Ты странный...
Он снова понял -- ты странный, но я тебе рада.
Весь его лёд к ней -- раскололся, обломился, рухнул.
Поутру он спохватился -- я же забыл купить в аптеке... А казачка настолько безмятежна, что он спросил, не предохраняется ли она.
-- А мне не нужно.
И пояснила, что ворсинки, которые передвигают яйцеклетку, у неё отмерли -- такое следствие неудачного аборта.
Она с дочкой летела из Ростова. Билета дочке не досталось, пришлось посадить на колени. Дочь давила на живот; болело, казалось, невыносимо, и по приезде она сделала аборт. Вначале хотела оставить. Дочка, узнав, плакала и упрекала -- сказала бы мне, я бы лучше на полу сидела.
Маркин ждал у Академии наук.
-- Света, извини, я встретил другую женщину.
В каком-то кинофильме он уже слышал такую фразу. У неё дрогнули губы, и стало её жаль.
-- Ты найдёшь хорошего и достойного себя человека. Ему повезёт, что он встретит такую девушку. Прости.
Черноглазая казачка подковала мне коня...
Её раздельная квартира в двухэтажном доме в микрорайоне телецентра была просторной, но все удобства во дворе. Она знала, что он терпеливый и ждёт утра, а ему просто не хотелось отрываться, одеваться, отправляться куда-то по этим делам.
-- Извини, дочка ходит по маленькому в ночной горшок, а я в ведро с крышкой в кладовке. И ты мог бы.
Но он воспользовался им лишь однажды -- оплошал, не по-мужски как-то. И захотелось посмотреть, как она это делает, но говорить об этом казалось стыдным и неприличным.
Он забыл свои вечные кеды, начал тщательно одеваться, каждый день свежая сорочка, подбирал брюки. Ещё недавно ему казалось, что футболка и джинсы -- мода на все времена. Душ два раза в день -- утром для себя, вечером для неё. Благо лето, воду греть не надо. Прибегал с работы, принимал душ и убегал. Мать смеялась -- скоро просвечивать начнёшь.
Казачка не носила чулок, декольте, мини-юбок, яркие цвета -- таковы строгие правила телецентра. Но ворот, возможно неосознанно, был открытый, лёгкий, стекающий. И хотелось заглянуть в его манящую глубину. Почему-то нравилось, сидя возле казачки на полу, обнимать её колени и целовать подол платья; он подшучивал вслух -- как полковое знамя. Но заодно ловил себя на простом и грубом желании -- задрать ей юбку и поглядеть, какое бельё на ней сегодня.
-- Ты рассматриваешь меня сверху донизу, -- говорила казачка, -- будто рентгеном. Не гляди так, пожалуйста...
-- Нет, -- с удовольствием возражал он, -- совсем наоборот, с ног до головы. Так что не считается.
Впрочем, и она его изучала. Спросила, что за шрам.
-- Я думал, бандитская пуля, а доктор считает аппендицит.
Быстро уловила -- он непритязателен, ест всё понемногу; если голоден, не может ждать, чтобы приготовили -- еда должна быть на столе. Поел, потеплел и готов говорить и слушать -- о работе, родне, событиях, но особенно о ней, о её житье чуть ли не с младенчества. А он ловил себя на том, что его взгляд всегда направлен туда, где она находится, что-то вроде головки подсолнуха, двигающейся за солнцем.
Откликалась казачка на ласки охотно, подразнивала, шалила, потом заводилась... Будь его воля, Маркин растягивал бы интимную прелюдию насколько можно, а казачка мягко, без слов, и почти незаметно настаивала на своём праве быть услышанной и долго не ждать, а дальше как хочешь...
Диванчик в гостиной был чуть тесноват для двоих, зато в зеркале платяного шкафа напротив безостановочно текла её линия тела. По закону жанра у этой станичницы оказались стройные, крепкие ноги и упругая грудь. Её нежная чёрная роза цвела в саду очарований.
По нынешним временам она считалась бы скромницей, а он -- по тогдашним -- извращенцем: не знал, куда бы её ещё поцеловать, и что бы ещё с ней такое сделать. Казалось, подтверждается теория относительности -- пространство сходилось, а время не определялось, и было неясно, сколько его прошло.
Поражали абсолютная покорность этой вольной женщины, её пульсирующее объятие, парение вдвоём. И наэлектризованная отрешённость, и погружённость в себя, но стоило коснуться её губ, и она сразу откликалась, возвращалась, и глаза её были блестящими и удивительными, а сама невероятно молодой и красивой.
Матери не нравились его отлучки. Ей хотелось внуков.
-- Она с твоей работы? Разведённая? -- проницательно сказала мать. -- С ребёнком?
-- Да, мама. Ну и что?
Маркин был поздним ребёнком у матери. Первого от мужа-офицера она потеряла нерождённым во время отступления в Сальских степях. Ей шёл девятнадцатый год.
Муж-комбат отправил беременную мать в сопровождении политрука и одного бойца выбираться к линии нашей обороны. Продовольствия не было. В деревни старались не заходить, чтобы не выдали. Для пропитания отстреливали собак и кошек. Мать говорила -- собаки вкусные, кошки противные.
Комбат пропал без вести, прорываясь с батальоном из окружения. Когда мать об этом узнала, она потеряла ребёнка. Это был мальчик. После выкидыша мать признали годной к нестроевой службе и направили медсестрой в Семипалатинский военный госпиталь.
Она надеялась, Андрей жив и вернётся -- люди возвращались из плена и лагерей -- и ждала его с войны ещё несколько лет.
Маркин спрашивал мать, как она, в общем-то, хрупкая девушка-санинструктор вытаскивала раненых с поля боя.
Мать объяснила -- она подползала к раненому, перевязывала, взваливала его на себя и ползла с ним. Если раненый был в состоянии, он помогал ей. Оружие полагалось выносить.
Она ползла с раненым, и вдруг вокруг них стали ложиться пули. Мать поняла, что их сейчас убьют. Стрелял, видимо, кто-то из раненых немцев, мстя, что русского вытаскивают, а его нет.
Мать схватила автомат и с колена выпустила весь магазин туда, откуда могли стрелять. Брызнули камни. Пыль улеглась. Больше никто не стрелял.
Это единственный человек, которого на войне убила его мать.
III. Неодинокий подсолнух
Месяц спустя казачка призналась, что он первый еврей, который поцеловал её. Он не сомневался -- он не только первый еврей, который её поцеловал, но и последний. Но это его уже не заботило.
Коготок увяз, всей птичке пропасть.
Казачка могла поутру надеть на голое тело его рубашку -- показывала близость. Она пришлась ему по нраву, вставала, радуясь каждому дню, подходила физически и эмоционально. И открытая улыбка -- всё наружу. Голос её был близок к тембру Элины Быстрицкой из "Тихого Дона", но сложение более рослое. Она делала всё легко, с законченной фазой каждого движения...
Или это просто казалось? Но почему другие, он чувствовал, обращают на неё внимание? Наша казачка, кажется, была несколько выше его, и даже старалась носить невысокие каблуки. Он это видел, но не замечал. Он не ощущал неудобства или стеснения. Ему было всё равно.
Маркин разговаривал со звукооператором Жанной, миниатюрной кудрявой молдаванкой. Казачка проходила коридором и странно посмотрела.
После смены он пошёл к ней, хотя сегодня они не договаривались из-за дня рождения кузена. Она вышла с задумчивой улыбкой и прислонилась спиной к дверному косяку.