-- Что у тебя с Жанной?
-- Помнишь, её собирались исключить из комсомола за случайную драку на деревенской свадьбе. Тогда бы она автоматически вылетала с работы и теряла с ребёнком общежитие. Я написал ей протест для райкома. Обошлось выговором.
-- Я что-то такое и подумала. На тебя это ложится. Ну и?..
-- Нет. На радостях это случилось по её инициативе. И задолго до тебя.
-- Рассчиталась. Как ты мог на это пойти?
-- Мне так не показалось. Мы как бы праздновали. Я был тогда один. Сейчас нас двое.
-- Ладно, забудем. Голодный? Заходи.
Но позже спросила:
-- Как она тебе?
-- Неловко говорить, но с ней не очень... Какие-то едкие выделения. Ей я не сказал.
-- Изменишь, -- пошутила она, -- удавлю от разочарования и как не оправдавшего доверия.
-- Такие серьёзные намерения? Я начинаю себя уважать. Мне повезло с тобой.
Втроём с малой пошли на рынок покупать неочищенное растительное масло. Малая с её удивительным обонянием обегала и обнюхала весь масличный ряд, и безошибочно ткнула пальчиком в лучшую бутыль -- вот!
А потом он увидел, что значит быть в центре внимания. Казалось, весь рынок знает казачку. Из всех рядов зазывно махали руками, наперебой приглашая купить. Она проходила по рыночной площади как гармоничная женщина и красавица, а народ рукоплескал. Догадался: она для него устраивает этот дивертисмент -- а ну-ка, погляди.
Молодец, горжусь.
У неё был чуть восточный миндалевидный разрез глаз, возможно, от какой-нибудь прабабки. Лежали просто в обнимку и смотрели друг на друга. У неё те самые три дня каждого месяца, когда воздерживаются. Вспоминала, что девочкой-подростком очень переживала -- у всех подруг уже есть месячные, а у неё нет; как-то в школе пошла в туалет, а там... как же она была счастлива!
Волосы её, прямые и тонкие, укладку долго не держали; зато собирать их она могла как угодно, каждый раз находя что-то новое. Ей шли выбившиеся пряди и лёгкий беспорядок в причёске. Он заплетал ей косички, и она становилась похожа на школьницу. Это трогало.
Рассказывала о первом поцелуе. Она в шестом классе, а соседский малец-первоклашка попросил его поцеловать. Ей было не жалко -- похоже, нуждался малый в ласке при холодной мамаше или же держали дома на подзатыльниках.
-- Ну что? -- спросила присутствующая подружка, ожидая откровений.
-- Губы маленькие, целовать неудобно.
-- А вот мои поцелуи, -- похвасталась подружка, -- сводят мальчиков с ума.
Казачка целовалась, когда он не успел ещё родиться. Её чёткого рисунка губы c чуть приподнятыми уголками манили своей близостью и каким-то сдержанным благородством. Хотелось прикоснуться к ним, но не осмеливался. Поцелуй получался легко и естественно, а дотронуться пальцами казалось чем-то недостойным.
Болван. Надо было просто спросить -- можно мне тебя погладить?
Чтобы развлечь казачку, Маркин сводил её к двоюродному деду Роме, профессору романистики Пинскому, с отрочества заменявшем отцу рано умерших родителей. Профессор настаивал, чтобы в гости к нему ходили без приглашения. Он сразу же посадил их на кухне есть украинский борщ -- молодёжь должна питаться!
-- Твой отец уже мог докторскую диссертацию написать. Раз он меня не послушал, знать его не хочу!
Казачке прихрамывающий с рождения профессор подарил свою монографию с автографом:
-- Первую научную работу я написал в двадцать лет, эта не помню уже какая. Мне нужна была машина, и в тридцать лет я написал учебник. А вашему молодому человеку уже следует быть в аспирантуре.
Пинский в своё время одним из первых выступил против СОИ -- программы звёздных войн, лично писал Рейгану, участвовал в международных конференциях, опубликовал работу по разоружению, стал почётным доктором нескольких университетов. Он показывал золотую медаль премии мира имени Индиры Ганди, говорил о необходимости замены "силы оружия всеоружием разума" во благо всех живущих на земле.
Смешливая супруга Аннушка, бывшая его студентка, хотя и жаловалась на головную боль, пошучивала, что Рейган едва не уписался, получив грозное послание профессора. Из Вашингтона прилетело извиняющееся письмо: "Уважаемый профессор, вы меня, к сожалению, неправильно поняли, я совершенно иное имел в виду..." -- с приглашением на брифинг в Белый Дом. И только недостаток времени не позволил профессору вразумить президента.
А Маркин выдвинул лозунг -- заменим мечи на орала, а СОИ на сою!
Все смеялись.
-- Аннушка окружена заботой, -- на обратном пути поделилась мнением казачка, -- но ей недостаточно мужской ласки. Жаль, хороший дядька. И её жалко. Но вместе они не продержатся.
Маркину было не до аспирантуры. Он только начинал жить.
Мать, верно, жаловалась отцу. При случайной встрече с Маркиным-младшим на проспекте Ленина отец сказал без обиняков:
-- С кем ты сейчас дружишь, Лёня?
-- Папа, пожалуйста, не спрашивай ничего.
-- Не спрашиваю, -- усмехнулся отец и внимательно посмотрел на него. -- Но женщина хорошая?
-- Хорошая.
-- Самое главное. Рома тоже отзывается положительно. Шутит, тебе достались его гены.
-- Ну, деда Рома!..
-- Не обижайся, он непосредственный. Попросил бы -- он бы молчал... Заходи ко мне.
-- Зайду.
Отец познакомился с матерью в её фельдшерско-акушерском пункте в пригородном селе, будучи со своими студентами на сельхозработах. Его бывшая супруга уехала с маленькой дочкой в Израиль. В кабинете отца на стене висела акварель "Виноградники Галилеи", написанная сводной сестрой Маркина -- прозрачный, трепещущий цвет, и какой-то бескрайний простор.
Приезжал в отпуск Сашка, уже ответственный секретарь газеты и с другой женой -- домовитой, заботливой заведующей городским библиотечным коллектором. С первой детишек так и не нажили, а со второй -- мальчонка.
Сходили вчетвером в ресторан. Сашка был воодушевлён перестройкой, говорил громко -- я не принимаю еврейскую скрытность, русскую расхлябанность, польскую спесь, украинский цинизм, армянское плутовство... Этот список он мог продолжать долго.
-- А ты резкий и категоричный, как бензопила "Дружба", -- пропела казачка.
Сашка поразился:
-- Наш человек! Одобряю. Давай пять.
И хлопнулся с её ладошкой.
Выходили в туалет. Сашка, закуривая, произнёс:
-- Она прелесть. И какой чистый лоб. Но у неё неясное прошлое.
Да что неясного. Бывший муж её, главный механик фабрики, жизнерадостный и общительный, был, вероятно, крепким и поглощённым собой. На работе всем с подробностями рассказывал, что и как у него происходило последней ночью. Вот и первая трещина в отношениях. Для него самовосхваление, для неё -- как голой на площади стоять, и все смотрят. И снова ложиться в постель в режиме репортажа для всего света.
А однажды в неурочный час она пришла домой -- он в постели с женщиной. Она сдёрнула с них одеяло, а он без трусов. И, конечно, сакраментальная фраза: "Я тебе сейчас всё объясню..."
-- "Это совсем не то, что ты подумала..." -- подхватил Сашка. -- Ну-ну, но ты всё-таки не так восторженно, не надо браться за предмет так горячо. Всё же ты не трубадур.
Недоговорённое было -- а она не принцесса.
-- Иди в баню, -- ответствовал Маркин.
Обойдёмся без ваших советов. Она наполняла и завершала его.
Женщины спелись на готовке. Казачка со всеми находила общий язык, библиотекарша обожала овощные блюда. Казачка кухню знала, но не очень много уделяла ей времени, готовила быстро, и обычно простую и здоровую еду.
Библиотекарша прониклась -- обнимашки, целовашки. Казачка посылала ей кулинарные книжки -- с этим в Кишинёве было хорошо, а та дефицитные литературные журналы. А когда Сашка развёлся с нею, слала расплывающиеся от слёз письма.
IV. Прощай, оружие
На работе к Маркину подошёл Медведев. Езжай на курсы в Москву. Зачем, не поеду. Поедешь! Вернёшься, примешь группу видеозаписи.
Маркин сообщил казачке. Поезжай, конечно, всё-таки повышение.
Действительно -- что там три месяца, зато потом...
Курсы начинались в сентябре. В московскую тусклую мокрядь и пришло письмо -- мы уезжаем.
Он знал, что они долго и тщетно искали обмен на Ростов. А какой вариант нашёлся -- двухкомнатная хрущёвка, но центр, школа рядом, газ, горячая вода, все удобства. А тут только печка, газ из баллона, туалет во дворе, мыться у подруг или в тазу.
Белые мухи витали над его городом. Только шашка казаку во поле подруга...
Свежая сорочка каждый день по-прежнему -- для неё. Он видел её близко, будто через снайперский визир -- спокойную, в полный рост, обнажённую. И перекрестье прицела находилось во впадинке пупка -- центре её тела. Он был стрелком, привязавшимся к цели.
От неприкаянности сходил с матерью в Органный зал на концерт Гарри Гродберга, и неожиданно, по какому-то внутреннему созвучию, подсел на фуги Баха, их напряжённое, безостановочное, мелодическое развёртывание. Это было о нём.
Он задвинул в дальний угол свои альбомы почтовых марок, собирать которые начинал вместе с отцом; понял -- какой-то обманный, вымышленный мир. Зачем нужны марки тридцати семи стран, в которых никогда не придётся побывать. Маркин, короче, забил на марки.
В тот же угол отправились и кассеты "The Beatles" из-за намекающей, блин, "Yesterday"... А сам попавшийся под руку альбом издевательски называется "Help!" Уж лучше забивать голову простенькой группой "Dschinghis Khan": "Москва, Москва, бей стаканы о стену..."
Маркин невзлюбил ночи, старался работать вечерними сменами -- пришёл домой и лёг, чтобы не думать, а утром чем-нибудь заняться. Что-то говорила недавно мать про ночь... а-а, выгружались ночью...