Сейчас мы поехали вшестером – четверо мужиков, включая Сашку, тётя Катя Ушакова и я. Не было ни Ленки (она дохаживала уже седьмой месяц беременности), ни даже старого Ушакова, который мог бы меня побаловать чайком. В Сашкином тракторе без бортиков я ехала, вцепившись для надёжности в мешок цемента, с самым серьёзным видом, понимая, что сегодня трудиться придётся не на шутку.
– Девушка, а ты бы кого хотела себе родить? Мальчика или девочку? – решил позаигрывать со мной рябоватый плотный мужичок.
Я буркнула, что не знаю, но он не отставал, и тогда я сказала, что, наверное, мальчика.
– Ну и правильно. Зачем тебе девочка? Ты же сама девочка. А ты знашь, я ведь и мальчика, и девочку умею делать, – шутливо похвастался мужичок.
– Знаем! Вон у тебя дома оба сидят, а в придачу к ним дедушка и бабушка, – отшила непрошеного ухажёра тётя Катя, вызвав всеобщий смех.
Поели мы наскоро и принялись за работу. Я старалась поспевать за остальными, но мне явно не хватало сноровки и опыта. Часа через два я уже чувствовала, что натёрла мозоли, несмотря на перчатки. К концу «смены» по спине у меня катился пот, но, на удивление, сильной усталости не чувствовалось.
Сашка привёз меня на тракторе прямо до дома и отчитался бабе Зое:
– Семь копён поставили. Сено ещё не просохло, да дождь будет. Потом, как солнышко выглянет, разобьём, просушим.
Наливая себе кипяток, нарезая хлеб, он как бы невзначай добавил:
– Настька тоже хорошо работала.
– Откуда ты знаешь, как копны ставят? – удивлённо спросил Вася. – Ты же городская.
Я пожала плечами:
– Мама говорила, у меня дед по отцу был председатель колхоза.
– Ну вот, как кого городского ни возьми – так родня-то всё равно из деревни, – довольно сказала баба Зоя, одобрительно похлопав меня по спине.
За ужином она вытащила для меня и Сашки по парочке шоколадных конфет, которыми, по своему обычаю, награждала только чем-нибудь отличившихся.
Гальке, конечно, это не понравилось, и она решила в ту же ночь продемонстрировать мне своё превосходство. Устав за день, я ушла спать пораньше, но только стала чувствовать, что проваливаюсь в дремоту, как услышала смешки, а потом и стоны. Стонала Галька громко, явно желая, чтобы мне было слышно. Я вздохнула, вытащила из-под кровати прочитанный уже на две трети «Собор Парижской Богоматери», почитала немного, и сморенная усталостью, всё-таки отключилась.
Утром на кухне Галька, со вкусом потягиваясь, спросила меня:
– Мы тебе сегодня не мешали?
– Да нет…
– Хорошо, – лукаво сощурила она серые глаза. – А то, знаешь, я привыкла эмоций не сдерживать. Когда хорошо мне – то не могу молчать…
Я почувствовала обиду не столько от того, что мне так явно указали на мою неопытность, сколько от того, что я ведь не сделала Гальке ничего плохого, а она всё равно невзлюбила меня. Впрочем, через какое-то время я поняла, что она преподала мне урок: никогда не удаётся быть хорошим для всех, не стоит к этому и стремиться.
Вася, однако, всё равно не отставал от меня, навязчиво и подробно рассказывал, как он с отцом разводит пчёл, какие ставит ульи и сколько собирает мёда, как ловит рыбу ставными сетями и на самоловы. Мне иногда казалось, что ему просто одиноко, и я из вежливости пыталась слушать его. Но всё-таки он был изрядно докучлив и неприятно любезен, а, самое главное, я прекрасно видела, как эти его разговоры злят Гальку, и меньше всего хотела вносить между ними разлад.
Я съездила на покос ещё три или четыре раза, потом Сашка сказал, что управятся без меня. К тому времени поспела красная и чёрная смородина в бабушкином огороде, и Лена для компании тоже пришла к нам её собирать.
– Вы что, предохраняться не умеете? – насмешливо спросила Галя, глядя на Ленкин круглый живот.
– А тебе что? – присовокупив матерок, ответила та.
– Да ничего… Пожили бы хоть немного для себя. Молодые же ещё.
Галька томно вздохнула, потянулась и мечтательно прибавила:
– Сидим мы в этих проклятых деревнях, копаемся в земле, а съездить бы, мир посмотреть!
– Кто-то должен и в земле копаться, – парировала Ленка. – Кто же будет народ кормить? Картошку, тыкву сажать, коров доить. Вот это и оказались мы.
– Ну да, ну да, – снисходительно согласилась Галька. – Только вот почему именно мы? Некоторые свободно живут, ездят везде, в страны всякие. А тут мужики эти, дети… свёкры до кучи.
– Как без мужика жить? Вот Сашка иной раз достанет, думаю: как задолбал! А если он уедет по работе хотя бы на день, я без него места себе не нахожу. Думаю: как он там? Доехал бы благополучно… И, когда он дома, уснуть одна не могу. Он шарахается по комнатам, я его зову. Иди, говорю, сюда, угомонись уже! Без него чего-то не хватает…
– А я знаю, чего, – прикусила пухлую вишнёвую губу Галька, кошачьим взглядом в упор глядя на Сашкину жену.
– Да пошла ты! – озлилась Ленка.
Незаметно подошёл август и Маринкин день рождения. Лена попросила меня прийти с утра, помочь ей накрыть на стол. Санька в тот день работал и должен был явиться домой только к вечеру, но переносить праздник Ленка не захотела. Когда я пришла, она вручила мне список для магазина, в котором среди прочего значились две бутылки водки и полторашка пива, и попросила принести всё поскорей.
Мы вдвоём сделали куриные котлеты, три салата, наготовили бутербродов. Анютка и Марина суетились около нас, ухватывая со стола то краюшку хлеба, то кусок огурца. Когда всё почти было закончено, Ленка вдруг сказала мне:
– Пойду-ка я полежу. Знашь, устала… Гости придут – ты сама встречай, скажи, я минут через двадцать выйду.
Я отправила её отдыхать, заверив, что всех впущу и посажу за стол. Пришли Ушаковы, Васька и Галька, ещё трое каких-то незнакомых мне и не слишком приятных на лицо людей. Лена вышла к столу в длинном сером платье, похожем на старинную домотканую рубаху, и цветом лица мало отличалась от своего наряда. Я тревожно смотрела на неё, пока гости ели, пили и тискали девчонок.
В какой-то момент Ленино лицо как будто свело судорогой, и тут сидящая напротив раскрасневшаяся от вина Галька испуганно вскликнула:
– Ма-ать! Да ты что, рожаешь?!
Ленка молчала долгие секунды, а потом смиренно кивнула:
– Вроде да.
Неизвестных мне гостей как будто сдуло ветром, дядя Толя Ушаков стал громко сокрушаться, что его УАЗик сейчас сломан. Вася побежал искать машину, и Галька утянулась вслед за ним.
Мы остались с Леной вдвоём. Она прилегла на маленькую тахту со спинкой, где спала Анютка, и, облизнув пересохшие губы, попросила меня:
– Настенька… Там на кухне в хлебнице документы в файле лежат, приготовь…
Я принесла бумаги, потом стала доставать из шкафов и тумбочек нужные вещи для роддома.
– Ты прости уж, что так вышло, – извинялась Ленка. – Мне же ещё не срок. Я думала, только к концу месяца рожу или вовсе в сентябре…
Я погладила её по худым загорелым рукам, на которых выступали вены, отчаянно желая успокоить:
– Это ты меня прости, что я смотрела и не догадалась, что ты скоро родишь. Сейчас Васька придёт, на машине повезут тебя в райцентр…
Лена не стонала и не кричала, но по её тяжёлому шумному дыханию и по тому, с какой силой она упиралась ногами в спинку тахты, я догадывалась, что ей несладко. Девчонкам я включила «видик» со «Смешариками», чтобы не бегали по дому, а сама сидела на полу рядом с Ленкой, изо всех сил желая, чтобы поскорей нашлась машина.
Когда глухо стукнула дверь, я подскочила, думая встретить Ваську, но внезапно увидела не кого иного, как тётю Любу. На мгновение я застыла перед ней в немом удивлении, а потом кинулась ей на шею. Тётя Люба здесь! Значит, всё теперь будет хорошо.
Оказалось, её подвёз на машине дяди Витин старший сын Семён. Чисто случайно она сразу по приезду решила пойти навестить Лену и тут столкнулась с бегущим куда-то Васькой.
Машину для Ленки пригнали. Помогая ей усаживаться, тётя Люба отчитывала молодую мамашу:
– Ты как будто первый раз, а! Если бы дома родила?! Настька бы роды принимала?
Я ошеломлённо протягивала пакеты с вещами, воображая, что бы мы и впрямь делали в таком случае.
– Не поняла я… – оправдывалась Ленка.
– Ладно, тебе и так плохо. До больницы-то смотри, доезжай!
– Доеду…
***
Тётя Люба попросила меня остаться и, если она к утру не вернётся, отвести девчонок в садик. Вася и Галька поспешили к бабушке – сообщить новость.
Санька вернулся часам к восьми вечера. О том, что Лену увезли в роддом, он уже знал. Я дала ему поужинать макароны с лечо, и он молча всё съел, сказав только два слова:
– Масла мало.
Потом ушёл кормить скотину, доить корову.
Часам к десяти наконец позвонила тётя Люба. Трубку, конечно, взял Сашка, но я села около него и прекрасно услышала, как на том конце провода радостно сказали:
– Родила! Почти как приехали, так и родила. Позвонить возможности не было. Нормально вроде всё! Два кило девятьсот, рост сорок восемь сантиметров. Мать живая, весёлая. Страху набралась!
– Ты скажи, кого родила-то?
– Мальчика!
Сашка засмеялся.
– Спасибо, тётка!
Он бросил трубку, накинул рабочую куртку и умчался куда-то. Я уложила девчонок и легла спать сама. Сашка вернулся под утро, был пьяный и, не раздеваясь, лёг спать. Я осторожно закрыла его каким-то пледом, а в половину седьмого, как только прозвенел будильник, принялась тормошить девчонок. Они ныли, не хотели одеваться. Я кое-как заплела их, натянула колготки, напялила, какие нашла, платья и повела по главной улице до детского сада. Увидев воспитательницу, Анютка успокоилась и пошла в группу. Марина же уцепилась за меня.
– Мариночка, доча, иди, – подражая интонациям тёти Любы, сказала я. – Вечером заберу тебя. Поиграешь, поешь, поспишь – там я и приду.
После садика я побежала к бабушке, позвонила от неё в роддом, попросила позвать Елену Бродникову.
– Настька, ты! – радостно звенел в трубке Ленкин голос. – Ты моя родня самая лучшая! Как там доченьки мои?
– Хорошо, в садике.
– А Санька?
– Нормально, – соврала я.
– Ну, и слава Богу. А у меня тут хорошо! Лежу, отдыхаю, с бабами разговариваю, ребятёночка кормлю! Слушай, красавица моя: там у нас малина осыпается, наверное. Ты собери её, а?
– Соберу и сварю.
– Ой, спасибо, дорогая!
Сашку привела в чувство его мать, младшая тёти Любина сестра: зайдя при мне в дом и увидев на столе бутылки, она начала так кричать благим матом, что я не один раз вздрогнула. Мы вместе с ней стали мыть окна, выбивать коврики, протирать шкафы. Сашка, оправившийся от внезапного счастья, покрасил свежей голубой извёсткой печку.
На шестой день Лену с ребёнком должны были выписать. В доме окна сияли чистотой, в комнатах и на кухне царил порядок, еды было приготовлено на два дня вперёд.
Мы поехали на ушаковском УАЗике – хозяин машины, разодетый в рубашку и брюки со стрелками Саня, его мать и я. Тётя Люба добровольно уступила мне место в машине, видя, как сильно я желаю поехать за Ленкой в райцентр, и осталась с девочками.
Лена вышла на крыльцо в брючном костюме, в расстёгнутом пиджаке, под которым виднелась белая футболка, растянутая на набухших грудях.
– Родня приехала! – весело оглядела она нас.
Сдав ребёнка на руки довольному отцу, она крепко обняла меня, потом объятием поприветствовала и свекровь, и старика Ушакова.
Заходя во двор, Ленка, несомая по волнам какой-то дикой, неуёмной радости, горячо приветствовала всё живое:
– Здравствуй, ты, мой огород! Здрасьте, куры! Здрасьте, кролики!
Она подошла к сторожевому псу Северу и стала нежно трепать его вислые уши.
– А-ах ты, сволочь! Старый ты чёрт! Расцеловала бы я тебя!
– Ну, уж ты скажешь! – проворчала тётя Зина.
В доме был недолгий праздник – выпили чаю с тортом, от которого родильница попробовала только маленький кусочек, поздравили молодых отца с матерью ещё раз и стали расходиться. Ленка, уже переоблачившаяся в привычный спортивный костюм, провожала меня на крыльце. Ветер трепал чёлку её каштановых волос, щёки у неё цвели румянцем, карие глаза лихорадочно блестели.
– Приходи завтра, моя красавица, – настойчиво приглашала меня она. – Мы тебе всегда рады.
Я обняла её на прощание, смутно удивляясь этой бурной радости, которой отчего-то не было, когда родилась Маринка, и невольно заражаясь от Ленки безотчётным счастьем и желанием куда-то лететь. Я возвращалась к бабушке в обход по щебёнчатой дороге, шла не спеша и думала о том, что когда-нибудь и я вернусь вот так из роддома, и кто тогда будет встречать меня?
Приёмная жена
Я ходила к Лене каждый день, но моя реальная помощь теперь была уже не очень нужна – заботу о девочках пока взяла на себя бабушка, тёти Любина сестра. Другого внука, Витальку, она на ближайшее время вернула родителям, Кольке и Полине, в Ключи.
– Вот и правильно, – одобрял свою мать Санька. – А то как родили, так и сдали на руки тебе. Пусть пацан хоть дома поживёт. А нам ты сейчас нужна.
Тётя Зина помогала не только с детьми и домом, но и во дворе с работой справлялась, понятное дело, лучше меня. Я очень тосковала, что меня так и не научили доить корову или хотя бы козу, и на мои просьбы показать, как это делается, смотрели, как на блажь. А мне так хотелось всё уметь!
Конечно, Ленка была рада, что я прихожу, и без всякой помощи с моей стороны. Да и тётя Зина встречала меня тепло, угощала свежими булочками-розанами с расплавленным на верхушке сахаром. Но уже было явно неуместно торчать у них в доме по полдня. Я приходила утром к завтраку, любовалась на то, как Лена кормит и баюкает сына, играла с девочками. Пока у Ленки жила свекровь, Анюту и Маринку решили не водить в садик. Они накидывались на меня прямо на пороге с криком «Настя!» и волокли к себе в комнату. Анютка прямо душила меня в своих объятиях, валила на пол, смеялась. Маринка была скромней, но тоже любила обнимашки.
– Загоняли они тебя, – со снисходительной улыбкой говорила тётя Зина.
– Не-ет! – успокаивала я. – Они смешные.
Я любила гладить Маринку по слегка загорелым мягким ручкам, по рыжевато-русым, как у Лены, волосам.
– Хорошей матерью будешь, – сказала мне как-то Лена.
А во мне к тому времени поселилось опасение: смогу ли я вправду стать настоящей женой и матерью? Впрочем, матерью, наверное, смогу – я ведь люблю детей и готова взять на себя труды о них. Но женой? Как это – быть женой? Что нужно делать для этого?
Ещё в прошлом году, когда Санька был дома, я присматривалась к тому, как они общаются между собой с Ленкой. Она всегда накрывала ему на стол, и только, когда муж поест, кормила детей и ела сама. Они много всего делали вместе: кололи дрова, ходили за скотиной, ездили на огороды, но трудно было сказать, объединяет ли их что-нибудь, кроме бесконечной деревенской работы. При мне они никогда не обнимали друг друга, не говорили ласковых слов. Впрочем, что касается Ленки, то тут я сомневалась, что она вообще знает какие-нибудь ласковые слова: их ей заменяли ругательства, произносимые нежным тоном. И непослушную скотину, и расшалившихся дочек она называла «чума болотная», «зараза», «сволочь», «бестолочь», а любимую Сашкину собаку Севера часто гладила и трепала за ушами, приговаривая:
– Старый ты хрен!
Однажды, когда я не стала есть оставленное мне лакомство, Ленка пожурила меня:
– Ну, и что ты черёмуху не съела, бичёвка? Съедят ведь другие, в большой семье не щёлкай клювом!
Сашка же был всегда угрюм и вообще мало разговаривал.
Галька же с Васей, наоборот, говорили много, и меж собой, и с другими, называли друг друга то «зая», то «киса», и любили обниматься, не считаясь с тем, что находятся не одни. Мне в мои семнадцать лет, понятно, тоже уже хотелось с кем-нибудь позажиматься, но всё-таки я была уверена, что так откровенно показывать свои чувства не стоит. Да и в чувства Галькины не так уж верилось: зачем бы ей навязчиво показывать их, если и так всё хорошо?