После того, как Лену увезли на машине в больницу, и я стала пропадать в их с Сашкой доме, Вася, похоже, утратил ко мне интерес, и Галька стала обращать на меня внимания столько же, сколько на мебель. Она взяла на себя приготовление супов и пирогов, расхаживала по дому в цветастом халате, из-под которого виднелась длинная ночная сорочка, и томным голосом напевала:
– В лунном сия-аньи
Снег серебри-ится.
Вдо-оль по доро-оге
Тро-оечка мчится.
Динь-динь-динь, динь-динь-динь,
Колоко-о-ольчик звени-ит.
Этот звон, э-э-тот звук
О любви говори-и-ит.
Слова о любви, равно как и «динь-динь-динь», Галька пропевала особенно старательно и душевно.
Ещё одним примером жизни в паре была семья моей подружки Ольги. Дома у неё верховодила мама, она распоряжалась деньгами и принимала все важные решения, а отец жил дачей и лесом. Рано поседевший, с добрыми и печальными светло-голубыми глазами, от углов которых лучами расходились морщинки, он был похож на папу Карло в исполнении Николая Гринько. Мне казалось, что он очень хороший, чуткий человек, и я осуждала Олю, которая лет в тринадцать вслед за матерью стала звать его Шуриком:
– Какой же он тебе Шурик? Ведь это – папа.
– Мама так говорит, – пожимала плечами моя подружка, решительно не понимая, что тут такого.
Я звала Олиного отца дядей Сашей, и мне многое в нём нравилось: как он всегда вежливо приветствовал меня: «Здравствуй, Настя, проходи» и предлагал какао или кофе; как помогал Ольге с физикой, терпеливо объясняя ей законы природы, а ещё раньше – рисовал за неё картинки на ИЗО. Как рассуждал об обществе и о политике; рассказывал разные вещи про лес – как в нём не заблудиться, находить разные грибы, развести костёр…
Был всё-таки недостаток и у этого прекрасного человека: он не работал. Уже четыре года как дядя Шурик зимой штудировал газеты или бегал на лыжах, а с наступлением весны перебирался на дачу, которая по-настоящему и становилась его домом. Жил он на деньги, которые остались от продажи дома его тётки где-то в Вологодской области.
– Ты представляешь, о чём он думает? За квартиру платить, кредит платить, есть надо, а он дома сел! – жаловалась мне подружка словами своей матери.
В общем, ни один из примеров семейных отношений, которые были у меня перед глазами, не давал исчерпывающего ответа на вопрос – зачем всё это нужно? Я как-то рискнула спросить у мамы, для чего выходят замуж, и она ответила очень резко:
– Чтобы человек заботился о тебе! Чтоб защищал! Чтобы быть за ним, как за каменной стеной!
Это было не очень понятно: от чего меня надо защищать и к чему прятаться за какую-то стену? Мама, на моей памяти, никогда не имела отношений с мужчинами. Раза два или три, когда мне было лет восемь, к нам приходил в гости один интересный тип, бывший инженер, сокращённый с завода в девяносто пятом году, но мама скоро дала ему от ворот поворот, обозвав «пустым человеком». Я рассудила, что не очень-то нужна ей каменная стена, да и вообще не нужны мужчины.
Становиться такой, как мама, мне точно не хотелось. Оставалась ещё тётя Люба. Но и она не была замужем. Точнее, была когда-то раньше, а потом, когда они то ли расходились, то ли крупно поссорились, этот муж в порыве мести поджёг тёти Любину квартиру. Эту историю от меня не скрывали, но тётке не нравилось о ней вспоминать. Чтобы не тревожить чужие раны, я решила задать вопрос в философском ключе, как бы обо всех:
– Тётя Люба, а что лучше – семейная жизнь или одиночество?
Она немного подумала.
– Тут можно выстроить градацию: хороший брак – одиночество – хреновый брак.
Для меня после этого ответа стало очевидным, что она выбрала одиночество вместо плохого брака.
Но это оказалось не совсем так.
***
Однажды, уже в двадцатых числах августа, мы с тётей Любой и Галькой пошли за грибами. Галька жаловалась, что ей надоело жить с ворчливым и придирчивым свёкром, который, как на грех, всё умеет делать руками, даже пироги с капустой печь, и при случае всегда укажет на ошибку.
– И вообще, в город бы переехать. Чтоб не пахать на огороде, от комарья этого избавиться. Свет увидеть!
– А что бы ты в городе делала? – полюбопытствовала тётя Люба.
– Ммм… – Галька сладко причмокнула губами. – В ресторан бы пошла.
– Зачем тебе ресторан?
– Там культура. Сядешь за стол, ешь всякие блюда, а кругом музыка играет, даже скрипка поёт.
– Да уж, красота. Великолепие! – с преувеличенным восторгом поддакнула тётя Люба.
Галька не заметила её иронии.
Когда мы забрались в осиновый лесок, где уже начали краснеть круглые дрожащие листья, тётя Люба закурила и медленно сказала:
– Знаете, девочки… Завтра Рустам мой приедет.
– Да? Мы же с Васей как раз послезавтра уезжаем, так ещё успеем познакомиться. Автобусом? В шесть?
Я видела Рустама последний раз зимой, несколько месяцев назад, да и то мельком. Он сидел с тётей Любой рядом на всех её днях рождения, но я ничего не могла сказать о нём, кроме того, что он среднего роста, с широкоскулым лицом, и хорошо умеет танцевать. Он был для меня естественен, но не интересен, как спутник, испокон веку вращающийся вокруг большой планеты.
Но Галька стала так живо интересоваться этим человеком, что мне пришлось узнать о нём больше.
– А чем занимается он?
– Индивидуальный предприниматель.
– Вы давно с ним? Он вас намного старше, нет?
Тётя Люба как-то невесело усмехнулась.
– Он меня младше на пять лет.
– О-о! – издала Галька возглас одобрения и уважения.
Тётя Люба немного отошла от нас, достала из пачки ещё одну папиросу.
– Можно мне? – робко улыбаясь, попросила Галя.
Тётя Люба молча протянула полупустую пачку.
– Спасибо… А вы с ним не женаты?
– У него есть жена. И трое детей.
Я не сразу поняла смысл этих слов – мне хотелось, чтобы они просто послышались, как шум ветра в осиннике, как треск сухих веток под ногами, – случайно прозвучали и ничего не значили.
Наверное, я на какое-то время зависла в прострации, потому что очнулась от Галькиного насмешливого окрика:
– Смотри, об корягу не запнись!
Грибов мы в тот день не собрали, кроме всегдашних шампиньонов, прячущихся в зарослях густой крапивы. Баба Зоя с неудовольствием приняла наш скудный урожай:
– Опять шпиёнов набрали. Сами возитесь с имя.
Дома я немного пришла в себя, но в голове продолжала крутиться одна мысль: как может быть такое, что этот человек женат? Ведь если у него есть жена, почему он приезжает сюда, собирается жить здесь и ночевать? Да, ночевать – с тётей Любой, естественно…
В детстве, когда я слышала, что тётка в разговорах называла Рустама «друг», то так попросту и думала, что они дружат. Теперь мне, конечно, было понятно, что их отношения явно выходят за рамки дружеских, но увязывать этот факт с убийственными словами о том, что он женат, я не могла, не хотела.
Возвращаясь в уме к этим двум не складывающимся в картину деталям, я придумала себе объяснение: да, он, в самом деле женат, но только на бумаге, формально. Он не живёт с женой, ну, а взять к себе жить тётю Любу не может, потому что у него какая-нибудь маленькая квартира…нет, не квартира, а просто комната в коммуналке. И вообще, он не разводится со своей бывшей женой потому…потому….потому что потеряет льготы. Точно, он потеряет льготы, а, может, и дети потеряют льготы, – вот почему и сохраняется этот брак, но, разумеется, только на бумаге.
Какие такие льготы грозит потерять Рустаму и его детям, я не задумывалась – запретила себе задумываться.
Вечером тётя Люба и взбудораженная любопытством Галька пошли встречать Рустама на остановку. Я увидела его уже внутри дома – не очень высокого, но крепкого, загорелого, в наглаженной рубашке с рукавами до локтей, в тёмно-синих джинсах и чёрных кожаных туфлях.
Галька разглядывала его с таким жадным вниманием, с каким учёный-энтомолог изучает редкую бабочку.
– З-здрасьте, – буркнула я.
– Это Настя, ты её знаешь, – ласково протянула тётя Люба. – Это вот племянник мой Василий, жена его Галя.
– Галя, – учтиво повторила Васина супруга.
– Ну, и мамусик! – шутливым тоном представила тётя Люба вышедшую из комнаты бабушку.
Рустам поставил дорожную сумку на стул, и вдруг с самым галантным видом приложился губами к сухой жилистой руке бабы Зои.
– Ну, показывай, что у тебя там, – нетерпеливо объявила она.
На клеёнчатом столе появились две бутылки белого вина, сервелат, сыр, апельсины, коробка конфет. Последним Рустам достал мешочек с чищеными грецкими орехами:
– Это вам, мама.
– Знаешь, что люблю, – деловито кивнув, согласилась баба Зоя.
Поужинали мы жареной картошкой, которую приготовил Вася, а потом Рустам откупорил бутылку, Галька побежала к старому жёлтому шкафу за бокалами, и все стали угощаться, закусывая вино сыром, сервелатом и даже нарезанными на кружки апельсинами.
Из вежливости я выпила свой бокал и попросилась уйти под предлогом усталости.
Глядя на этого человека с его новыми джинсами, модной стрижкой, куртуазными манерами, я с нарастающей ясностью понимала, что он и вправду женат, по-настоящему, не когда-то в прошлом, а именно сейчас. И, скорее всего, приехал сюда, в деревню, прямо из дома, где живёт с женой. Может быть, она даже укладывала ему вещи. Наверное, думала, что её муж отправляется в командировку.
А он приехал сюда, и ему наплевать, что всё это неправда. Всё в нём фальшивое: и эти чёртовы манеры, и туфли, и джинсы, и то, что бабу Зою назвал мамой.
Но чёрт с ним, пусть живёт, как хочет, врёт или нет…Но ведь…с кем он врёт? С кем обманывает жену?
Я забилась в угол на своей скрипучей железной кровати, обхватив руками колени и желая отогнать от себя стучащую в виски мысль: ни с кем иным, как с тётей Любой!
Этого не могло быть, но всё-таки было: моя тётя Люба всегда знала, что он женат, и всё-таки принимала его у себя, и помогала ему лгать семье. Сколько они вместе? Десять лет уже, кажется… Может быть, жена давно в курсе, и живёт, мучаясь, с этим предателем. Он говорит ей, наверное, для вида, что пошёл по делам. А, может, вообще уже ничего не говорит. И тётя Люба тоже всё это знает, и всё равно продолжает ранить ту женщину, его жену…
Я заплакала, глуша рыдания подушкой. Тётя Люба, которая была для меня самым лучшим человеком, самой хорошей женщиной, которую я знала, оказалась просто воровкой чужого счастья. Сердце у меня нестерпимо ныло, душили слёзы.
И ведь никто специально не скрывал от меня, что Рустам женат! Я знала, что он приходит к тёте Любе каждую среду, знала ещё с седьмого класса. Она звала меня заниматься математикой по вторникам и четвергам, а в среду велела не приходить. Я даже вспомнила, как слышала слова «У него есть семья» в разговоре тёти Любы с моей мамой. Почему я не допетрила, что это значит – жена и дети? Почему я вообще прожила столько лет, считая, что знаю тётю Любу, а сама даже была не в курсе главного обстоятельства её жизни? Слишком была занята своей чёртовой персоной, чтобы разуть глаза и сообразить, что происходит вокруг!
На короткое время мне показалось, что моя никчёмная злость глупа – из-за чего я, в конце концов, разрыдалась? Слышно было, как в кухне громко разговаривали и смеялись. «Они пьют вино, едят колбасу. Им хорошо, они смеются, а ты рыдаешь. Дура ты, дура. Не зря тебя мать называла Аэлитой и говорила, что ты ребёнок не от мира сего», – пренебрежительно сказал внутри меня какой-то чужой голос.
Но уверить себя в том, что всё нормально, я не смогла. Мне не хотелось даже снять вещи – я так и уснула в тот вечер одетой, прижав к себе влажную от слёз подушку.
Разумеется, назавтра все вели себя как ни в чём не бывало. А меня ни с того ни с сего взяла злость ещё и на бабу Зою. Я вспомнила, как она с явным предвкушением знатных гостинцев смотрела на сумку Рустама, как одобрительно кивнула при виде орехов и вина.
«Жадная старуха, – безжалостно подумала я. – Лишь бы гостинцы получать, а от кого – неважно. Не зря всю жизнь в торговле проработала».
С презрением я посмотрела и на Гальку с Васей. Нашлись тут «зая» и «киса» из деревни Тяпкино-Ляпкино. Не при ваших габаритах играть Ромео и Джульетту. Я брезгливо поглядела на растрёпанные Галькины волосы и ночную сорочку, привычно торчащую из-под халата.
Галька тем временем подала на стол в большой сковороде свежепожаренную яичницу с луком, помидором и салом. Яичница аппетитно шкворчала.
– Вот, Галя, уж спасибо тебе, – поблагодарила её за завтрак баба Зоя. – Кто рано встаёт, тому Бог даёт. Приезжайте в будущем году ещё погостить.
К столу подобралась на толстых кривоватых ножках Алина. Старуха вдруг выдала:
– А ты знашь, Галя, мы с Настей как первый раз вашу Алинку-то увидели, подумали: ну, чё-то страшная девка. А теперь я пригляделась и вижу: нет, ничё себе девчонка. Да, Настя?
Галька враждебно глянула на меня, а Вася деланно посмеялся:
– Ну и шутки у тебя, баба.
Старуха какое-то время молчала, а потом подколола уже тётю Любу:
– Я вот вспомнила, как Настя маленькая к нам приезжала. Лет в семь. Тоже тогда Рустам был. Так она сказала: тётя Люба жена не родная, а приёмная. Настька, она с малых лет всё знат.
Баба Зоя сухо посмеялась, а мне стало жутковато и стыдно: таких своих слов я не помнила.
После завтрака Вася с Галькой стали собирать вещи. Я бесцельно ходила по дому, по огороду. Тётя Люба, будто назло, была со мной приветливой, как всегда, и даже как словно бы ещё ласковей, чем обычно. Выйдя во двор готовить огурцы для засолки, она увидела, как я слоняюсь по огороду, и участливо спросила:
– Настя, у тебя голова болит? То к бане прислонишься, то к дому.
От одного звука её голоса мне в сердце ударила тёплая волна, но я твёрдо решила не верить ничему, и холодно ответила:
– Да. Болит немного.
Когда Вася, Галька и Алина уехали, я решила позвонить маме. Обычно мы говорили с ней по телефону два раза в неделю, и чаще набирала номер она. Мне не очень хотелось звонить ей, всё время были какие-то дела – то ягоды, то дети, то покос. Но теперь я вспомнила о матери и заключила про себя, что она, если судить по уму, лучше тёти Любы. Ведь она не воровала чужого мужа, а всю жизнь только и делала, что работала, поднимая меня. Она не развлекалась на танцах и в театрах, а пахла как проклятая на работе и в офисе. Значит, она честнее и больше достойна всяческого уважения. Почему раньше я этого не понимала?
Я набрала номер, дождалась, пока соединили с городом, и дрожащим голосом произнесла:
– Привет, мама.
– Здравствуй, – равнодушным тоном ответила мне она. – Что звонишь?
– Я…я просто так.
– Вспомнила про мать?
– Да, – горячо отозвалась я. – Да, мама, вспомнила.
– Ну, вспомнила, так приезжай. Время уже.
– Да, конечно. Завтра. Или послезавтра. Как будут билеты.
– Ну, сообщишь мне, в какой день поедешь, – уже мягче сказала мама. – Я тебе цветную капусту куплю, лисички, со сметаной пожарю.
Я вспомнила, что грибы со сметаной всегда вкусно готовила тётя Люба, и опять ощутила подступающий к горлу комок.
Когда тётка зашла в комнату, я немедленно объявила ей:
– Завтра уезжаю в город.
– Ну, по времени, в общем-то, пора… За пять дней подготовишься к учёбе, – спокойно согласилась она. – Жаль только, мы с тобой этим летом и погуляли-то мало. Сходили бы за белыми с Рустамом вместе. Фотоаппарат бы взяли. Может, денька два ещё побудешь?
– Нет. Поеду.
– Ну, давай перекусим да пойдём на кассу.
Мы купили билет на завтрашнее число. Я зашла попрощаться к Ленке. У неё девчонки опрокинули и разбили какой-то кувшин, она кричала на них матерными словами, а тётя Зина, в свою очередь, кричала на неё:
– Опять у тебя куры в огород зашли! Что ты, к чёртям, за хозяйка!
Увидев меня, они немного сбавили пыл, предложили мне чаю, но я понимала, что зашла в неурочный час, и пробыла не дольше десяти минут. Сашки дома не было.