На кухне было чисто и светло. Нострадамус усадил её на стол, Франциск принёс большую кожаную сумку, в которой что-то позвякивало, и чистую одежду, после чего сразу же вышел. Прорицатель посмотрел на неё, будто решаясь на что-то, а потом попросил:
― Разведите ноги.
Серсея всхлипнула и отрицательно помотала головой.
― Прошу Вас, не надо, ― хрипло попросила принцесса. Голос её был тихим, как шелест ветра. ― Просто поверьте мне на слово, что они меня не тронули. Вы же всё видели, Вы… успели.
Она низко опустила голову, но тяжелый вздох мужчины всё равно услышала.
― Вам в любом случае надо раздеться, Ваша Светлость, ― аккуратно, будто примирительно произнес Нострадамус. ― Мне надо узнать, как сильно они били и не повреждено ли у вас что-то.
― Пожалуйста, Нострадамус… ― снова попыталась девушка, но мужчина тут же накрыл её руку своей, ласково сжимая дрожащие пальцы. Рука у него была теплой, по-мужски крепкой, и держал он её крепко и осторожно. Мужчина коснулся подбородка Серсеи самыми кончиками пальцев, заставляя посмотреть себе в глаза. Глаза Нострадамуса были тёмными, завораживающими, и будто по-настоящему чародейскими. Иногда Серсея забывала, что Нострадамус был не простым человеком, а обладал необычайным талантом, даром.
― Здесь никого нет, ― напомнил мужчина, не прерывая зрительного контакта. ― Только за дверью Ваш отец и Франциск, окна завешаны, Вас никто не увидит. Это надо для Вашего же блага, Серсея.
Принцесса смотрела на мужчину, смотрела, а потом аккуратно кивнула.
― Хорошо.
Наполовину расстёгнутое платье плохо держалось на ней, оно поддалось Нострадамусу почти сразу, выглядя в сильных руках прорицателя обычной тряпкой. Оставшись в одной сорочке и почувствовав, что наконец-то свободна, на дрожащих руках Серсея слегка проползла по столу, чтобы лечь на нем, как на кровати, и закрыла глаза.
Пальцы у Нострадамуса были длинными, как у какого-нибудь музыканта, сильными и ловкими.
― Вы сможете одеться сами?
― Нет.
Нострадамус помог натянуть ей новое платье ― синего цвета, тёплое и плотное, с вышивкой золотистых лилий ― и застегивать его на крючки. Он пригладил волосы принцессы, рассматривая её испорченное ссадинами и следами от пощёчин лицо. Нострадамус лучше всех знал, что они пройдут через пару дней, если не раньше, и всё могло закончиться намного хуже, но видеть королевскую кобру настолько слабой и униженной было тяжело.
Когда девушка была готова, прорицатель позволил ждущим за дверью Генриху и Франциску войти. Генрих резко распахнул дверь, из-за чего Серсея дёрнулась, и влетел в комнату ― взъерошенный и злой, с испачканной в крови камзоле и длинной царапиной на щеке.
― Как она? ― тут же спросил он.
― Гематомы, ссадины, ушибы, ― начал Нострадамус как можно тише, осуждающе глядя на короля. Франциск положил отцу на плечо руку, стараясь призвать к спокойствию. ― Вывих левого запястья, правое, кажется, сломано. Я наложу повязку, через несколько дней полегчает. Её Светлости повезло, на самом деле.
― Как ты можешь такое говорить?! ― ошарашенно зашипел Генрих.
― Отец! ― воскликнул Франциск, смотря в лицо Серсее. Он подошёл ближе, аккуратно прикасаясь к её плечу. Девушку всю трясло, на любой громкий звук она реагировала как маленький, дикий, беспомощный зверёк. Слеза всё-таки скатилась по щеке, и Франциск аккуратно стёр её пальцем. Теперь шок и гнев грозили вылиться в бесполезные рыдания, которые Серсея сдерживала из последних сил. Дофин бросил на короля укоряющий взгляд. ― Прошу тебя, спокойнее. Что значит повезло?
― Её не насиловали, ― четко произнёс Нострадамус, и у короля, и у дофина это вызвало облегченный вздох. ― А синяки сойдут, руки исцеляться, ссадины залечатся.
За считанные минуты её аккуратно подхватили, умыли, усадили в карету и повезли в неизвестном направлении. Точнее, в более чем известном ― её возвращали домой. В карете она сидела тихо-тихо, как мышка, забившись в самый дальний угол от сопровождающих её мужчин ― Франциска напротив и Нострадамуса рядом. Брат беспомощно смотрел на сестру, не зная, что сказать, чем её поддержать ― лишь смотрел на бледное лицо девушки с запавшими щеками и посиневшими веками, в синяках и царапинах руки, болезненные стоны при каждом движении. Серсея не плакала, но тихий скулеж поминутно вырывался из её рта.
― Я хочу спать, ― внезапно тихо попросила она, и её беспомощный взгляд ― будто отражение дофина ― скользнул по Нострадамусу. Мужчина без лишних слов достал чистую фляжку с водой, аккуратно подсел ближе и помог выпить истощенной принцессе всё до капли. Она ужасно хотела пить. Уже через несколько минут девушка поняла, что Нострадамус дал ей дурманящие травы ― остатки сознания растворялись, по телу разлилась слабость, мысли испарились, а губы расплылись в глупой улыбке.
Карета слегка тряхнула, и Нострадамус обхватил принцессу за талию, удерживая от падения, и в это же мгновение Серсея заснула. Заснула, потому что в руках прорицателя стало внезапно тепло и уютно, спокойно, и в эти короткие мгновения она не боялась.
Следующее, что помнила Серсея ― лёгкие покачивания, когда кто-то сильный бережно выносил её из кареты. Было немного прохладно, холодный ветер холодил её травмированную кожу, остужал раны. Она слышала, как кричала Екатерина, выкрикивая угрозы кому-то, слышала, как её уговаривают прийти в себя ― но она не могла. Не могла и не хотела. Поэтому, оказавшись в постели, на которую её всё-таки же бережно уложили, Серсея просто уснула и надеялась, что проснется, когда её тело будет в порядке. Тогда и разум излечится быстрее.
Серсея знала, что когда-то, давным-давно Екатерину изнасиловали во Флоренции. Королева-мать Франции оказалась достаточно сильной, чтобы пережить это. Серсея же, кажется, не была способна справиться с насилием вроде этого ― не изнасилование, а раны и царапины, ссадины и удары оказались для неё слишком тяжелыми.
Именно об этом постоянно думала Серсея во время своего тяжелого сна, который даже таким не являлся. Она слышала и чувствовала всё, что с ней происходило ― как её гладит по волосам Екатерина, как к ней приходит отец и Франциск, даже Мария заглядывала и плакала над её кроватью, рассказывая абсолютно бессмысленные новости во дворце, которые приносили умиротворение.
И ещё она помнила Нострадамуса. Он приходил, казалось, с первыми лучами солнца и уходил с пришедшей темнотой ― или это солнце вставало и садилось вместе с прорицателем. Мужчина бережно и аккуратно, очень-очень осторожно осматривал её, ухаживал за ранами, стараясь избавиться от последствий насилия как можно быстрее. Руки у него были тёплые, шершавые, большие.
В какой-то момент, Серсея услышала разговор своей матери и Нострадамуса. Его рука лежала у неё на локте, было слегка холодно, а потом Екатерина что-то сказала ― Серсея узнала голос, но не поняла ни слова, будто королева говорила на другом языке ― и Нострадамус отстранился. Его рука исчезла, и принцесса безотчётно потянулась за ней. Её ладонь ― бледная и трясущаяся ― с невероятной силой вцепилась в широкое запястье Нострадамуса.
― Серсея! ― крикнула Екатерина, мгновенно оказываясь рядом. Нострадамус, не вырывая руки, опустился рядом с кроватью на колени и молчал, молчал тогда, когда Серсее нужен был его голос.
Нужно было его увидеть.
Она с трудом повернула голову, и прошло несколько бесконечно долгих минут, прежде чем она смогла открыть глаза. Ненадолго ― Нострадамус всё так же расплывался перед глазами, как и в ту ночь, но он всё-таки был, она видела его, она чувствовала его под рукой, крепче сжимая запястье, будто боясь, что прорицатель вот-вот исчезнет.
― Ност… амус, ― прохрипела она.
Всего на несколько секунд мужчина перестал расплываться перед глазами, и Серсея увидела; не только его, но и то, что он предсказывал ей, то, что она не поняла в тот вечер, когда ударила его.
Она желала почувствовать себя нужной, чистой, любимой. Женщиной. Женщиной, к которой испытывают что-то помимо жалости, похоти или гадливости. Только один человек мог дать ей это.
Раньше, чем к ней бы бросились врачи и лекари, без устали дежурящие у её кровати, она снова заснула. В этот раз ― крепко и без сновидений, спокойно. Так, как не спала, казалось, уже вечность.
***
Она не приходила в себя три дня, потерявшись среди простынь и одеял на своей кровати. Нострадамус говорил, что так её сознание пытается справиться с тем, что пережило тело ― Серсея была ещё таким ребенком, поэтому физическое насилие, пусть и краткое, и не завершившееся изнасилование её напугали. Напугали настолько, что разум предпочёл усыпить тело, вести его в состояние комы, чтобы исцелить и не терзать почем зря принцессу.
Во сне она могла спастись и проснуться, когда больно не будет. Когда она сможет двигать руками, безболезненно двигаться и осмыслить произошедшее. После этого сна Серсея должна была проснуться здоровой. Сам Нострадамус уже начал верить в лучшее, наблюдая день за днем, как заживают следы насилия на теле Серсеи.
Прошло всего три дня, и липкая темнота наконец её отпустила. Серсея проснулась на рассвете, чувствуя тёплые лучи на своём лице, холод чистых покрывал, аромат, который всегда был в её комнате, и запах самой себя. Чистый и свежий, запах винограда и пшеницы. Серсея смотрела в потолок своей спальни, а потом глубоко вдохнула ― она была дома.
Сначала, конечно, к ней пришёл Нострадамус. Он спрашивал, как она себя чувствует, болит ли что-то, осматривал её. Прорицатель с легким удовольствием заметил, что лицо Серсеи стало более расслабленным, чем во время её длительного сна. Некоторые синяки уже успели сойти, и принцесса даже нашла силы на лёгкую, благодарную улыбку, сказав:
― Вы и правда творите чудеса, Нострадамус.
Прорицатель успел только поменять повязки на её руках, когда в комнату влетели родители. Екатерина тут же бросилась к ней, намереваясь сжать в объятьях, но Нострадамус остановил её ― ребра принцессы всё ещё заживали, да и не все раны сошли, поэтому лучше пока быть осторожными. Прикосновения Екатерины были мягкими и аккуратными, она присела рядом с дочерью, глубоко вдыхая родной и любимый запах.
Король и королева повторили вопросы Нострадамуса, только были куда более дотошными. Серсея с улыбкой заверила, что всё было хорошо, и с удивлением поняла, что всё действительно было неплохо. Она была жива и чиста, можно было жить дальше, забыв об ужасе.
Но, как выяснилось, это было не так просто. Когда первые эмоции схлынули, правители Франции вернулись в лучины холодных и расчётливых людей, которым было интересно наказать тех, кто так поступил с представителем правящей семьи. У Серсеи выпросили всё ― не менее дотошно, чем о её здоровье. Она описала людей, которые её похитили, особенности речи ― акценты и прочую ерунду ― одежду. Девушка с гордостью отметила, как довольна Екатерина тем, что Серсея выискивала и запомнила многие мелочи.
Правда, её бравада длилась недолго ― Генрих сообщил, что «главные действующие лица», то есть человек под маской льва и барсука, ушли. Видимо, пойдя обрабатывать раненную руку, они услышали шум битвы и скрылись. Да и взяли только часть наёмников ― те, что были у дома, около десяти. Большая часть была убита, а трое выживших погибли под пытками, но так ничего и не сказали. И ни одного наёмника в маске животных, кроме убитого Нострадамусом лиса. Насколько могла судить сама принцесса, эти люди прибыли со львом, и неизвестно, насколько они были посвящены в эти дела. Наёмники в масках ушли.
Это было проблемой, но Екатерина и Генрих пообещали исправить недоразумение. Все, кто виновен, понесут соответствующее наказание. Поэтому Серсея не волновалась на этот счёт, давая себе небольшую поблажку ― она разберется с этим позже, когда отдохнет.
Франциск навестил сестру вечером и пришёл не один ― он привёл к ней детей. Маленькие Карл, Генрих, малышка Марго, даже маленького Эркюля принесли. Сначала они смущались, потом осмелели – младшие братья и сёстры Серсеи ползали по кровати рядом с ней, наслаждаясь общением со старшей сестрой, пока сам Франциск сидел в ногах Серсеи и смотрел на неё с полуулыбкой. Двухлетнего Эркюля Серсея покачивала на руках, Марго пристроилась с ней на подушках, и они с братьями рассказывали ей о том, что происходило и происходит в замке. Рассказывали, как были напуганы, когда её не вернули в замок, как был зол отец. Серсея смеялась, целуя малышей в макушки, и выглядела абсолютно счастливой. Даже если ребра ещё болели, а правой рукой было сложно двигать.
Мария пришла следующим утром. Они выпили вместе чаю, и Серсея была благодарна королеве Шотландии, что та не выспрашивала о самочувствии, а лишь вела какую-то лёгкую, непринужденную беседу. Валуа помнила, как Мария приходила к ней и плакала над её кроватью, но не стала спрашивать ― не было гарантией, что это не было лишь сном или галлюцинацией. В любом случае, общество Марии было приятным, и Серсея была рада, что её навестили.
Королева Шотландии, немного посомневавшись, перед самым уходом смущённо преподнесла подарок. Статуэтку красивого коня, встающего на дыбы, размером где-то с ладонь.
― Он из бирюзы, ― сказала Мария. ― Говорят, в этом драгоценном камне есть исцеляющие свойства.
Это было трогательно, что Серсея позволила Марии аккуратно обнять себя. Потом девушка продемонстрировала эту вещь Нострадамусу, который по-прежнему приходил к ней утром и вечером, проверяя самочувствие. Прорицатель усмехнулся, но коня одобрил.
― Говорят, бирюза обладает силой защищать носителя от травм при падении, в основном с лошади; либо от падения со зданий или в пропасть. Именно поэтому Карл Пятый и получил от своего шута остроумный ответ: вряд ли после падения с высокого здания его властелин остался бы жив, даже имея кольцо с бирюзой, ― прорицатель усмехнулся и покачал головой. ― Но вот от других неприятностей бирюза действительно защищает. Бирюза делает человека сильным и выносливым, гармонизирует его, укрепляет здоровье.
И, кто знает, может в этом камне действительно были какие-то магические свойства, потому что спустя два дня после пробуждения Серсея натянула маску королевского величия, и все в замке шептались о том, что королевская кобра вновь стала такой, какой была до своего похищения ― ордой и недоступной, холодной и праведной. Будто и не было этого ужасного дня, в который ей чуть не переломали все кости.
Она так и сказала Франциску, когда он пришел навестить её уже без младших братьев и сестры. Опираясь на плечо любимого брата, Серсея усмехнулась:
― Это был всего лишь один день, Франциск. Меня не изнасиловали. Мне хотели вырвать сердце, но я вернулась.
Франциск усмехнулся, поглаживая сестру по волосам, слушая её мерное дыхание. Им было комфортно сидеть просто так, рядом, плечом к плечу, наслаждаться присутствием друг друга и знать, что с некровным близнецом всё хорошо.
― Это было ужасно, ― сказал дофин шёпотом, поцеловав Серсею в макушку. ― Ты права, это был лишь один день, но он… У меня будто сердце вырвали из груди.
Чтобы ободрить сестру, Франциск принёс ей подарок ― голубую тёплую шаль из самой дорогой ткани, которую он только смог найти. На этой ткани была вышита большая, золотая лилия ― символ королевской власти. Она была теплой и мягкой, Серсее она сразу понравилась. Франциск был рад, что угодил ей.
Жизнь вошла в свою колею достаточно быстро, весь дворец вздохнул от облегчения, когда принцесса пришла в себя. Передвигаться по замку она всё ещё не решалась, зато по своей комнате бодро вышагивала и уже не просила фрейлин подать ей ту или иную вещь. Все эти два дня, что она не вставала с кровати, вокруг неё роились все девушки, что были в её распоряжение. Теперь же осталась одна Камила, и в комнате стало даже просторнее и тише.
Вечером начался сильный дождь. Серсея с удовольствием постояла под тёплыми каплями, наслаждаясь дождём. Камила, которая топила камин в комнате и перенаправляла кровать, бросала на свою госпожу быстрые взгляды, будто всерьёз опасалась, что принцесса сейчас спрыгнет вниз с балкона. Но Серсея, вопреки волнениям своей фрейлины, пребывала в хорошем настроение. Или не настолько плохом, чтобы сводить счеты с жизнью; принцесса вообще считала, что не способна свести счёты с жизнью, от родителей ей досталась удивительная живучесть, необыкновенное желание цепляться за свою жизнь. Однако король и королева запретили оставлять принцессу одну, поэтому одна фрейлина всё время находилась рядом с госпожой.